– Так точно, бригадефюрер, – по-военному ответил я.
– Вот вам и образец вербовочной беседы, коллега Казен, – засмеялся Мюллер, – учитесь, пока я жив. Как выйду на пенсию, так сразу сяду писать мемуары, типа «Дневники папаши Мюллера» или «Вербовочные беседы» в качестве учебного пособия для юных гестаповцев. Готовьте машину, едем домой, уверен, что меня ждёт хороший новогодний подарок.
Глава 24
В отношении подарка Мюллер оказался прав. Указом фюрера ему было присвоено звание группенфюрера СС и генерал-лейтенанта полиции.
Зима и весна на российско-германском фронте прошли относительно тихо и спокойно. Моя информация о направлениях главных ударов и ловушек для советских войск была рассмотрена, только вот реакция была совершенно мне не понятна. Я сижу и читаю донесение агента с приказом Сталина от 1 мая 1942 года за №130.
Приказ Сталина:
Приказываю всей Красной Армии добиться того, чтобы 1942 год стал годом окончательного разгрома немецко-фашистских войск и освобождения советской земли от гитлеровских мерзавцев.
И этот приказ подписал автор статьи «Головокружение от успехов» в газете «Правда» за 1930 год. История не учит, история наказывает. И крупные деятели, взявшиеся переделывать историю, всегда наступают на те же грабли, что и их предшественники.
Любой солдат в русской армии мог сказать:
– Война шла хорошо, пока в неё не вмещался ЦК ВКП (большевиков).
Так и любой немецкий солдат мог тоже сказать:
– Война шла хорошо, пока в неё не вмешалась НСДАП.
Как только появляются партайгеноссе, так сразу начинается низвержение авторитетов, и военная стратегия заменяется генеральной линией. Немцам было хорошо, у них не было Членов Военных советов, комиссаров, сующих нос во все дела и не отвечающих ни за что.
Снятый с должности генерал фон Бок оказался востребованным. Внезапно умер генерал Райхенау, командующий группой армий «Юг» и на его место назначили несостоявшегося Наполеона Вермахта – фон Бока. Новый командующий сразу начал с разработки плана операции «Фредерикус» по окружению советской группировки в районе города Харькова на Барвенковском направлении в середине мая.
Но русские опередили фон Бока и первыми начали наступления, имея значительные успехи и прорвав фронт на глубину до 65 километров. Первая танковая армия фон Клейста ударила во фланг наступающим советским войскам и отрезала им пути отхода назад, а передовые части фон Бока остановили русское наступление, создав котёл площадью примерно в пятнадцать квадратных километров, где были заперты примерно триста тысяч советских солдат офицеров. Часть войск вырвалась из окружения, неся огромнейшие потери, а двести тысяч попали в плен.
Всё шло по тому сценарию, о котором говорил дед Сашка. У фон Бока вырвали инициативу из рук, разделив группу армий на группу «А» для наступления на Кавказ и группу «Б» для наступления на Сталинград. Возмущению фон Бока не было предела, что и предопределило его дальнейшую судьбу в отставке.
Мюллер иногда наведывался к деду Сашке один. О чём они там разговаривали, я в подробности не вдавался. Конечно, дед Сашка расскажет всё, а потом по доброте душевной подставит и меня, сам того не желая, а с Мюллером шутки плохи.
В середине августа 1942 года я получил по радио сообщение:
Фреду. Срочно. Получите и передайте сообщение. Мария.
Понятно, нужно ждать сигнала Миронова и выходить к нему на встречу.
Через три дня в условленном месте я увидел сигнал и уже вечером ждал прихода полковника.
– Привет, – сказал Миронов, – обрадовать тебя ничем не могу и сам не жду от тебя радостных новостей. Положение на фронте хуже не придумаешь. Нам с тобой выговор за то, что не разведали, в чем заключается ловушка в районе Барвенкова. Сил нужно было больше накопить, а потом идти в наступление. Фон Бок, старая лиса, использовал старый казачий приём, откатиться назад, увлекая за собой противника, а в это время ватага из засады перекрывает противнику путь к отступлению, вот тут-то и начинается настоящая сеча. А ведь всё это происходит на землях Всевеликого войска Донского, чёрт подери. Сколько же на шишках учиться будут?
– Мне сдаётся, что Сам не извлёк выводов из поражений первого года войны, – сказал я. – Снова руководство войсками на уровне лозунгов и криков «запорю!». Один приказ 227 что стоит. Что за срочность встречи?
– Письмо от самой высшей инстанции СССР в самую высшую инстанцию Германии. И предать лично в руки, – сказал Миронов и достал пакет с красной печатью и оттиском в виде латинской буквы S.
– А ты поконкретнее сказать не можешь, от кого и к кому? – спросил я.
– А ты сам догадаться не можешь? – усмехнулся товарищ Голомб.
– Мне догадываться не положено. Мне нужно точно знать, от кого и кому, потому что передай я это письмо не тому лицу, которому оно адресовано, то последствия простой нахлобучкой не ограничатся, – сказал я с некоторой долей раздражения. – В Москве считают, что они самые главные везде и все у них на посылках работают.
– Мне тоже не сказали, от кого письмо и кому его передать, – вдруг заволновался Миронов. – Я не думаю, что Берия начнёт переписку с Гиммлером и пригласит его на шашлыки куда-нибудь на берег Чёрного моря.
– Хорошо, я буду передавать письмо через Мюллера, но учти, что за мной сразу же будет установлена слежка для выяснения личности курьера, поэтому сообщи в Центр, что сигналом для передачи ответа будет объявление с поздравлением фрау Марты, отмечающей столетний юбилей. Название улицы будет названием станции метро, номер дома – дата, номер квартиры – время. Ко мне пока не появляться, пока я сам не дам сигнал в условленном месте.
Снова я оказался в своей стихии. Снова пошла переписка между руководителями воющих держав. Правда, неизвестно, как к этому отнесётся товарищ Гитлер, но как отнесётся товарищ Сталин к тем, кто являлся передаточными звеньями этой цепи, я знал наверняка.
Глава 25
Через час после окончания встречи я уже звонил Мюллеру и договаривался о срочной встрече с ним. В данной ситуации любое промедление смерти подобно.
– Что случилось, дорогой коллега Казен, – спросил меня Мюллер, стоя в дверях в домашнем халате и в тапочках. Он совсем недавно пришёл с работы. Поужинал простой едой, так как не снабжался из распределителей для номенклатуры и хотел пораньше лечь спать. – Проходите, на пороге дела не решаются, если они действительно важные.
Мы прошли в его кабинет.
– Выкладывайте, – приказал шеф.
– Группенфюрер, сработала эстафета, – сказал я.
– Какая эстафета, – не понял Мюллер.
– Эстафета передачи конфиденциальных сообщений между руководителями государств, шеф, – сказал я.
– И…, – Мюллер предложил мне продолжить мне сообщение.
– Вот конфиденциальное письмо от Сталина фюреру, – сказал я и подал ему конверт.
– А почему это письмо передали вам, коллега Казен, – со мною уже разговаривал всесильный начальник гестапо.
– Потому что я с 1914 года являюсь звеном этой цепи, о чем есть отметка в моём личном деле группенфюрер, – доложил я.
– Да, да, я помню, – сказал шеф, – но я думал, что эта цепочка порвалась с уничтожением монархий в Германии, Австрии, России. А она, оказывается, действует. И кому вы сможете передать конфиденциальное сообщение?
– Любому главе государства Европы, – сказал я.
– Это хорошо, – Мюллер в задумчивости провёл рукой по голове, поглаживая свои волосы стриженые под бокс. – А что с этим письмом прикажете делать?
– Не моё дело давать вам советы, группенфюрер, – сказал я, – но вспомните, что говорил старик в отношении фотографий.
– Кого вы конкретно имеете в виду, коллега Казен? – спросил меня Мюллер.
– Я имею в виду рейхсляйтера, – сказал я.
– Вы подтвердили моё мнение, коллега Казен, – сказал Мюллер. – Вы на машине? Ждите меня внизу. Я сейчас созвонюсь и выйду.
Через пятнадцать минут мы уже мчались в сторону партийной канцелярии. Была ночь, а Борман ещё не уходил с работы.
– Сворачивайте налево, – шепнул мне Мюллер.
Я припарковался на стоянке для четырёх автомобилей. Конечно, на эту стоянку могли припарковаться только четыре «фольксвагена» или два «майбаха».
Мы подошли к неприметной калитке, и шеф нажал кнопку звонка. Что-то щёлкнуло в динамике рядом с кнопкой. Мюллер назвал свою фамилию. Дверь открылась.
– Группенфюрер, – сказал я, – вас все знают, и вы везде вхожи.
– Не обольщайтесь, – бросил мне шеф, – партия – это СС, СС – это партия, и все они в ведении гестапо. Меня с удовольствием бы растерзали на тысячу частей и уничтожили все досье, которые хранятся у нас, но, пока они это не могут сделать, они вынуждены терпеть меня.
Мы вошли в партийную канцелярию с чёрного входа. Молодой человек в строгом костюме провёл нас в комнату, в которой стоял столик, около которого было четыре кресла. Небольшой книжный шкаф и горка с хрусталём дополняли интерьер, освещённый торшером с абажуром кремового цвета.
Мы вошли в партийную канцелярию с чёрного входа. Молодой человек в строгом костюме провёл нас в комнату, в которой стоял столик, около которого было четыре кресла. Небольшой книжный шкаф и горка с хрусталём дополняли интерьер, освещённый торшером с абажуром кремового цвета.
Минуты через три в комнату вошёл Борман.
Хайль Гитлер, майн геррен, – поприветствовал он нас. Возможно, что будь он наедине с Мюллером, они бы обменялись рукопожатием, но в присутствии постороннего человека нет необходимости подчёркивать уровень их взаимоотношений. Поэтому партийное приветствие было очень удобно, чтобы поздороваться сразу со всеми. Как у военных, поднёс руку к козырьку и поприветствовал сразу всех и каждого индивидуально. – Только три минуты, партайгеноссе Мюллер, – произнёс он и приложил руку к сердцу в качестве подтверждения искренности его слов.
– Здесь письмо Сталина фюреру, – сказал шеф гестапо и положил письмо на столик. – Что будем делать?
– Кто-то уже читал это письмо? – спросил Борман, не сводя заворожённого взгляда с конверта.
– Кто же его будет читать, если оно адресовано лично фюреру, – сказал Мюллер.
– Да, действительно, – согласился Борман, приподнял письмо за один из уголков конверта и осмотрел его. – А где написано, что оно фюреру? – ехидно спросил он.
– Это конфиденциальное письмо, – сказал Мюллер, – и я допускаю, что оно не имеет обращения к адресату и подписи писавшего, чтобы не оставлять следов в архивах и официальных документах.
– А кто может подтвердить, что это именно письмо от Сталина фюреру, – спросил Борман.
– Подтвердит мой сотрудник, штурмбанфюрер фон Казен, – указал на меня Мюллер, – он как раз и получил письмо от курьера и устное сообщение о том, кому оно адресовано.
– Не понимаю, – сказал с расстановкой Борман, – гестапо имеет прямые контакты с партийной канцелярией Сталина? А почему я не знаю о ваших контактах, и почему фюрер находится в неведении всего этого? Вы не думаете, что вы берете на себя слишком, партайгеноссе Мюллер?
Выходило, что Мюллер подставился Борману и виной всему был я.
– Разрешите, – обратился я к Мюллеру и, не дожидаясь его утвердительного кивка, повернулся к Борману, – рейхсляйтер, система передачи конфиденциальных сообщений между царственными домами Европы существует ещё с прошлого века. Она бесперебойно действовала во время войн, катастроф в любых уровнях межгосударственных отношений и действует сейчас. Я был участником подготовки встречи в Рапалло в 1923 году, и никто не знал, что такая встреча готовится, хотя шла оживлённая переписка между двумя державами. Это письмо, возможно, является сигналом к окончанию войны и любая задержка с его передачей адресату возлагает огромную ответственность на того, кто держит письмо более срока, необходимого на доставку или того, кто поинтересуется содержанием письма.
– Вы доверяете своему сотруднику? – спросил Борман Мюллера, указывая на меня рукой.
Глава 26
– Я не доверяю никому, рейхсляйтер, – сказал Мюллер, – но этот сотрудник пока не дал повода усомниться в его нечестности.
– Тем не менее, – упорствовал Борман, – я прошу до выяснения всех обстоятельств дела отстранить его от исполнения служебных обязанностей и изолировать от других сотрудников. Вы можете себе представить реакцию фюрера на контакты с Советами? Я не могу.
Ни дать, ни взять и психология, и мышление и действия партийных органов ВКП (б). Кто бы мне что ни говорил, но ВКП (б) и НСДАП это близнецы и братья. Борман вполне мог встать и сказать:
В партийных кругах это называют поэзией. Вместо слова фюрер можно вставлять любую фамилию или партийную кличку-псевдоним и сразу эти стихи приобретают современность и злободневность.
Мы вышли из канцелярии и сели в машину.
– Вы поняли, коллега Казен, что такое подковёрная борьба? – спросил меня Мюллер. – Было бы хорошо, если бы вы не получали никаких писем. Но вы держите в руках нити связей по всей Европе, и это придаёт вам вес в системе германского государства. Сейчас за вас начнётся борьба на всех уровнях. От вас зависит выбор своей судьбы. Смотря что выберете себе. Бойтесь высоких покровителей. Сейчас отвезёте меня домой, а потом поедете к нам и выберете себе самую комфортабельную камеру, чтобы Борман знал, что я прислушался к его рекомендациям. Наша агентура соперничает с партийной агентурой. У нас работают за деньги и за боязнь разоблачения или компрометации, у них тоже, но вместо денег у них главный козырь – партийная сознательность, дающая надежду на продвижение по службе. У них идейная агентура, которая пострашнее нашей, могущая выбирать, что сказать, а что и не сказать нам. А у них как на исповеди, мать родную заложат и не поморщатся.
С запиской от Мюллера я приехал в нашу внутреннюю тюрьму и улёгся спать. Кормили меня прилично за мои же деньги. Три дня у меня был отпуск без звонков, совещаний, работы с документами. Но как быстро всё кончается. Меня перевезли на конспиративную квартиру партии и поместили в камеру, которая более похожа на карцер. Нужно будет перенимать партийный опыт, и делать карцеры на наших объектах.
Начались ежедневные партийные допросы о том, кто меня завербовал, партийные органы СССР или НКВД? Какая задача поставлена передо мной? Давили на партийную сознательность. Припоминали мне всё, что я говорил на корпоративах в гестапо, от ума своего, раскрывая источники информации.
Когда тебе предлагают очистить свою совесть, то это подразумевает то, что дни твои сочтены. Никакого прощения или амнистии не предполагается. И вообще приговор будет такой строгий, что сами судьи потом будут удивляться тому, как они его вынесли. Совесть можно очищать только самостоятельно, сказав самому себе, что вот это и это плохо, я гад и буду казнить себя по своим законам, сурово, но недолго. А вот это проявление моей доблести, но я этим не буду ни перед кем хвастаться. Если тебя в чём-то обвиняют, то пусть доказывают это, а не пользуются вашей помощью для увеличения срока тюремного заключения или вынесения смертного приговора. Нельзя идти на контакт со следствием. Если пошёл на контакт, то тем самым ты подписываешься под соглашением с дьяволом и будешь предавать своих за дополнительную пайку баланды. Свои уже не будут считать тебя своим и сочтутся при первой же возможности.
На второй день я заткнулся и перестал вообще отвечать на какие-либо вопросы, за что был посажен на хлеб и воду. Замолчал как большевик в охранке.
Приходил Борман. Обещал чин Bereichsleiter, это что-то вроде младшего штандартенфюрера по партийной табели о рангах, которая очень напоминает эсэсовские знаки различия, если я перейду на работу в партийную канцелярии начальником отдела по связям с внешними друзьями и дам материалы на Мюллера, чтобы он не помешал моему переходу на партийную работу.
Не получив никакого ответа, Борман завизжал, что он меня сгноит в лагерях, исключит из партии и меня автоматически выгонят из гестапо и из СС. Меня лишат германского гражданства и будут считать русским шпионом и прочее, и прочее…
Я смотрел на него и думал, до чего же все партийные республики одинаковы, когда в них одна партия имеет конституционное большинство и её главенство записано в Конституции.
Один к одному с ними исламские республики, где основной закон Коран, который определяет всю жизнь страны по раннесредневековым обычаям и традициям, невзирая на то, что на дворе двадцатый век и что инквизиция уже давно осуждена и канула в небытие.
В этих странах процветают средневековые способы казней, и развивается традиция сжигать книги и произведения неугодных писателей, художников, музыкантов. Все люди должны одеваться в чёрные одежды, а женщины в паранджу и вести фарисейский образ жизни.
Все партийные страны стремятся к господству своей идеологии во всем мире и не остановятся перед применением любого вида оружия, способного уничтожить весь мир, лишь бы выжило несколько человек, проповедующих их идеологию или религию.
На исходе третьего дня мне завязали глаза и вывезли куда-то в восточном направлении. Трудно определить направление, если человек с детства не развивал свой гироскоп, который даётся ему от рождения. Мой отец указывал мне направление на север и водил меня по улицам, переулкам и неожиданно спрашивал, в каком направлении мы идём. Поначалу это бывает трудно, но потом человек при любых поворотах и вращениях вокруг своей оси не теряет однажды выбранное направление.
За пределы города мы выехали километров на тридцать, потому что достаточно долго петляли по берлинским улочкам. В том направлении находился полигон СС, где я проходил обучение на курсах, и куда мы выезжали для участия в показах новых образцов нашей и трофейной военной техники.