— Такъ нельзя… — пробормоталъ докторъ. — Надо носилки скорѣй… Хоть рогожныя носилки. Несчастный, должно быть, сломалъ себѣ что-нибудь. Нога сломана, нога… — прибавилъ онъ, видя, что нога Колодкина отвернута въ сторону.
— Носилки должно быть есть… Должны быть рогожныя носилки, — заговорилъ растерявшійся Самоплясовъ и закричалъ неизвѣстно кому:- Носилки скорѣй сюда! Носилки!
На крикъ сбѣгался народъ. Всѣ галдѣли. Мужики и бабы заглядывали Колодкину въ лицо и говорили:
— Арапъ самоплясовскій? Да откуда онъ взялся?
— Съ крыши свалился, — повѣствовали ребятишки. — На крышу съ чердака вылѣзъ, сталъ бѣгать по крышѣ, кричать и оттуда свалился.
— Съ крыши? Ахъ, ты Господи! Ну, арапъ! Доплясался.
— Братцы, — обратился докторъ къ мужикамъ. — Его надо будетъ какъ-нибудь осторожно внести въ домъ Капитона Карпыча. Онъ сломалъ себѣ ногу, а можетъ быть, и еще что-нибудь. Надо носилки.
— Зачѣмъ носилки? Можно такъ, ваше высокородіе, — вызвался рослый черный мужикъ.
— Такъ нельзя. Вы повредите его еще болѣе. Надо хоть простыню, что-ли. На простынѣ можно…
— Простыню! Давайте простыню! — кричалъ Самоплясовъ. — Ахъ, Создатель! Какая оказія!
— Чего ты кричишь-то, Капитонъ! Кому? Бѣги самъ за простыней! — заоралъ на Самоплясова докторъ и началъ потихоньку съ помощью мужиковъ поднимать Колодкина.
Самоплясовъ побѣжалъ за простыней.
Колодкинъ, отмахиваясь отъ доктора и мужиковъ руками, выпуча глаза, со скрежетомъ зубовъ, произносилъ:
— Дьяволы… Дьяволы пришли… Ну нѣтъ, я не дамся… Не дамся… Чуръ меня, чуръ меня!
— Руки не повреждены… Теперь ясно… говорилъ докторъ.
— Семъ-ка я его, ваше высокородіе, на закорки себѣ возьму… За руки возьму… — предложилъ черный рослый мужикъ, наклоняясь къ Колодкину. — Силантій! Помогай! Бери его подъ мышки! — командовалъ онъ рыжему мужику безъ шапки.
— Не стащишь, Амосъ Васильичъ, грузенъ онъ, — возражали ему.
— Ну, вотъ… Куль-то овса въ шесть пудовъ легче, что-ли? Да вѣдь таскалъ-же. Ну, Господи благослови! Берись, ребята.
— За лѣвую ногу его не тронь! За лѣвую ногу! Вся лѣвая сторона, очевидно, повреждена. Онъ упалъ на лѣвый бокъ… — предостерегалъ докторъ. Самоплясовъ прибѣжалъ съ простыней, но она оказалась уже ненужной. Рослый и сильный Амосъ Васильевичъ, держа Колодкина за руки, несъ его на спинѣ. Два другіе мужика поддерживали Колодкина за бедро правой ноги. Колодкинъ стоналъ, скрежеталъ зубами и бормоталъ:
— Погибаю! За грѣхи погибаетъ душа моя!
Вносили по лѣстницѣ. Сзади бѣжали ребятишки, шли двѣ бабы. Взбирались и докторъ съ Самоплясовымъ. Шла за ними и Соломонида Сергѣевна, выбѣжавшая на дворъ, и говорила:
— Вѣдь это онъ, стало-бытъ, не иначе, какъ на чердакъ прятаться побѣжалъ. Пока вы обѣдали, побѣжалъ на чердакъ. Вылѣзъ съ чердака на крышу, да и кувырнулся оттуда на земь, болѣзный. Ахъ, чуяло мое сердце, что эта его порча добромъ не кончится!
XXIV
Злочастный поваръ Калина Колодкинъ, допившійся до бѣлой горячки, во время галлюцинацій вылѣзшій на крышу дома и оттуда свалившійся на землю, дѣйствительно сломалъ себѣ ногу. Докторъ Клестовъ, тщательно осмотрѣвшій его, положилъ на ногу ледъ и приказалъ перенести въ земскій пріемный покой. До опаденія опухоли на поврежденной ногѣ, послѣ чего можно наложить неподвижную повязку, Колодкина пришлось лѣчить главнымъ образомъ отъ отравленія алкоголемъ. Данный ему морфій, какъ на алкоголика, не дѣйствовалъ, хлоралъ-гидратъ также плохо его успокаивалъ. У больного сна не было. Преслѣдующія Колодкина видѣнія мѣшали ему лежать спокойно, а для его сломанной ноги нуженъ былъ непремѣнно покой. Онъ вздрагивалъ въ бреду, самъ съ собой разговаривалъ, то и дѣло порывался вскакивать, что тормазило лѣченіе. Прописаннаго ему молока желудокъ его не выносилъ. Пришлось привязать его къ постели. Колодкинъ ничего не ѣлъ. Приходя въ себя, онъ просилъ дать ему водки, и докторъ Клестовъ разрѣшилъ два раза дать ему водки по рюмкѣ, но водку смѣшать съ яйцомъ.
Докторъ Клестовъ уѣхалъ къ себѣ домой только ночью, а фельдшеру Христофорову пришлось провозиться съ Колодкинымъ до утра. Только къ утру Колодкинъ немного успокоился.
Несчастный случай съ Колодкинымъ произвелъ угнетающее впечатлѣніе на Самоплясова. До сегодняшняго утра онъ все еще ждалъ, что Колодиннъ вытрезвится, и можно будетъ начать опять пиры. Пиры эти очень нравились Самоплясову, тѣшили его тщеславіе, а теперь, съ изломомъ ноги у Колодкина, пришлось пиры прекратить. Самоплясовъ уже мечталъ объ отъѣздѣ обратно въ Петербургъ. Онъ хотѣлъ отказаться даже и отъ устройства посидѣлокъ, но прибѣжавшіе справляться о печальномъ случаѣ съ Колодкинымъ писарь и учитель настаивали на устройствѣ.
— Уже замахнулся, такъ все равно, что ударилъ, стало-быть, надо докончить, — приводилъ доводъ учитель. — Къ тому-же и земскаго начальника пригласилъ. Я оповѣстилъ о посидѣлкахъ по всей деревнѣ. Лавочникъ Молочаевъ получилъ изъ города колбасу, ветчину и сыръ для бутербродовъ. Всѣ ждутъ.
— Да вотъ мажордомъ-то мой… — отвѣчалъ Самоплясовъ. — Ахъ, какая непріятная катастрофа! Да боюсь, грѣхомъ, не умеръ-бы…
Онъ чесалъ затылокъ.
— Умретъ — схоронимъ. Мало-ли людей умираетъ, — сказалъ писарь. — На это и стихи есть…
— А какое я, батенька, стихотвореніе приготовилъ для прочтенія на посидѣлкахъ! Я изъ «Живой Струны» взялъ. Книжка такая есть… «Грѣшница» называется.
— Знаю я эту «Грѣшиицу». Смотрите, не досталось-бы вамъ за нее отъ господина земскаго начальника, — предостерегъ его учитель.
— Дозволено цензурой… Что вы!.. Ну, а не «Грѣшницу» читать, такъ можно куплеты Беранже «Какъ яблочко румянъ»… Своихъ собственныхъ стиховъ я не хочу читать. Неловко… Земскій можетъ сказать: «вотъ поэтъ… чортъ его знаетъ! Можетъ-быть, корреспонденціи пишетъ»… Не любятъ вѣдь этого. А устроить посидѣлки на новый образецъ непремѣнно надо. Знаете, Капитонъ Карпычъ, эта мысль и просвѣтительная и въ то же время либеральная. Что вы улыбаетесь? Прямо либеральная. Сліяніе простого народа съ интеллигенціей… Земскій начальникъ и какой-нибудь парень Антонъ Кривуля, котораго волостной судъ каждый мѣсяцъ приговариваетъ на высидку за разныя безобразія. Вы, я, учитель, лѣсничій… Вѣдь это все сольется съ простонародіемъ. Нѣтъ, честь вамъ и слава! И вы не отказывайтесь отъ этой славы. Будьте просвѣтителемъ нашего села.
— Ну, ладно. А только ужъ помогайте мнѣ въ устройствѣ этихъ посидѣлокъ… — согласился Самоплясовъ.
— Да непремѣнно поможемъ… Все, что хотите… — подхватилъ писарь.
— Главное, насчетъ угощенія и посуды… Стаканы и блюдца для чаю.
— Все, все заказано Молочаеву… Онъ все это представитъ въ волостное правленіе, а потомъ представитъ тебѣ счетъ для уплаты… — сказалъ учитель. — Дьяконица бутербродовъ надѣлаетъ. Длинные хлѣба для бутербродовъ заказаны. Груды орѣховъ, подсолнуховъ, сушекъ, мармеладу. Подходи и бери. Устроимъ.
— Пожалуйста только, чтобы было на столѣ все это пофигуристѣе поставлено и уложено.
— Ну, хочешь, я весь столъ гирляндами изъ цвѣтной бумаги украшу? У меня есть елочныя украшенія… — предложилъ учитель.
— Вотъ, вотъ… Это все-таки будетъ на петербургскій манеръ, — подхватилъ Самоплясовъ. — Ахъ, какъ хорошо въ Петербургѣ въ ресторанахъ столы съ закуской украшаютъ! Напримѣръ, блюдо съ рыбой… и на ней раки вареные корякой на шпагахъ приколотые стоятъ. А то вдругъ цвѣтокъ изъ свеклы или изъ брюквы пришпиленъ.
— Ну, этого, конечно, нельзя, а изъ цвѣтной бумаги узоры вырѣзать можно. Но вѣдь народъ-то у насъ какой! Развѣ они порядокъ понимаютъ? Напустятся на угощеніе и всю красоту-то и разворотятъ.
— А за этимъ надо намъ смотрѣть и не допускать. Это ужъ наше дѣло… — наставительно произнесъ Самоплясовъ.
Къ посидѣлкамъ, дѣйствительно готовились на селѣ парни и дѣвушки. На другой день оглашенія о посидѣлкахъ, бабы понесли въ лавку продавать насоленные и насушенные для поста грибы, чтобы промѣнять ихъ на новыя ленты для дочерей. Доставались изъ устюжскихъ ларчиковъ завѣтные гривенники, утаенные отъ матерей въ дни заработковъ лѣтомъ на покосахъ, и на эти деньги въ суровскомъ отдѣленіи лавочника Молочаева покупались ситцевые платки. Особенныя франтихи запаслись черными фильдекосовыми полуперчатками. Франтоватые парни мыли и начищали сапоги гармоніей.
На воскресенье, въ день посидѣлокъ, была назначена какая-то деревенская свадьба, но и ее отложили по случаю посидѣлокъ и перенесли на среду.
XXV
Наконецъ, состоялись и посидѣлки, устроенныя Самоплясовымъ. Много было сборовъ къ нимъ, много приготовленій, но онѣ не удались. Все отзывалось какой-то казенщиной, оффиціальностью, хотя земскій начальникъ на посидѣлки и не пріѣхалъ. На посидѣлки начали собираться къ шести часамъ, но устроители вечеринки были уже раньше въ сборѣ въ «залѣ» волостного правленія. Зала освѣщалась четырьмя лампами, висѣвшими съ потолка, да кромѣ того десятокъ жестяныхъ лампъ, взятыхъ у лавочника Молочаева съ проката, стояли на подоконникахъ четырехъ оконъ. За столомъ, за которымъ обыкновенно засѣдаютъ старшина съ писаремъ, волостные судьи и земскій начальникъ, когда онъ разбираетъ дѣла, покрытымъ на сегодня не зеленымъ сукномъ, а бѣлой скатертью и тоже освѣщеннымъ лампой подъ краснымъ яркимъ абажуромъ (собственность Самоплясова), сидѣли устроители посидѣлокъ Самоплясовъ, лѣсничій Кнутъ, учитель Мишукъ и волостной писарь Взоровъ. и попивали красное вино изъ маленькихъ стаканчиковъ. На томъ-же столѣ было приготовлено угощеніе для парней и дѣвушекъ. Грудами лежали на двухъ блюдахъ бутерброды съ колбасой, сыромъ, ветчиной. Лежали мармеладъ, орѣхи, пряники, изюмъ и винныя ягоды на двухъ подносахъ. Стояла батареей дюжина бутылокъ пива, окруженная стаканами, и высилась четвертная бутыль водки около нея.
Входившія на посидѣлки дѣвушки хихикали, прячась другъ-за-дружку, кланялись Самоплясову и тотчасъ-же садились на скамейки, стоявшія по стѣнамъ. Парни-франты почему-то входили, не снимая глянцевыхъ новыхъ резиновыхъ калошъ, считавшихся ими за предметъ праздничнаго наряда, но Самоплясовъ сейчасъ-же послѣ отвѣшиваемыхъ ему поклоновъ парнями отсылалъ ихъ въ переднюю снимать калоши. Боясь, что новыя калоши будутъ украдены или подмѣнены, парни возвращались въ залъ съ калошами въ карманахъ. Блюда и подносы съ угощеніемъ, какъ обѣщалъ учитель, были убраны гирляндами и вырѣзками изъ цвѣтной бумаги. Съ шести часовъ вечера игралъ аристонъ, ручку котораго поперемѣнно вертѣли два нанятые деревенскіе мальчика.
— Пойте, дѣвушки, пойте что-нибудь, — обратился къ дѣвушкамъ Самоплясовъ, когда зало правленія достаточно уже наполнилось гостями.
Но дѣвушки шушукались и не пѣли.
— Что-жъ вы, дѣвушки, не поете? — обратился къ нимъ Самоплясовъ вторично. — Тогда какія-же это посидѣлки, если дѣвушки не поютъ!
— Мы не знаемъ вашихъ питерскихъ пѣсенъ, — отвѣчала одна изъ бойкихъ дѣвушекъ. — Наши пѣсни простыя, деревенскія.
— Да и не надо намъ питерскихъ. Пойте ваши деревенскія, — уговаривалъ дѣвушекъ лѣсничій. — Деревенскія пѣсни лучше.
— Ну, вотъ… Посидѣлки на питерскій манеръ, а пѣсни деревенскія! Стыдно деревенскія пѣть.
Дичились и парни. Самоплясовъ поднесъ имъ по рюмкѣ водки, а дѣвушкамъ по стакану пива. Отъ бутербродовъ на закуску почти всѣ парни отказывались. Только нѣкоторые отщипывали по маленькому кусочку и клали себѣ въ ротъ какъ-бы нехотя. Вино сдѣлало свое дѣло. Начались переговоры между парнями и дѣвушками, и дѣвушки запѣли, но не деревенскую пѣсню, а «Стрѣлочка». Парни подхватили. Но и этой пѣсни не удалось до конца допѣть. Окончанія ея не знали и сбились. Одинъ изъ парней сталъ налаживать окончаніе, громко выкрикивая слова, но все равно ничего не вышло.
— Безъ гармоніи, Капитонъ Карпычъ, совсѣмъ невозможно, — сказалъ онъ. — А съ гармоніями, учитель говорилъ, чтобъ не приходить.
— Да, да… У насъ сегодня посидѣлки на особый фасонъ, — отвѣчалъ Самоплясовъ. — Гармонія это ужъ очень старомодный инструментъ, а я хочу, чтобы вы къ современному пріучились. У насъ аристонъ есть. Танцовать будете подъ аристонъ. Берите-же, дѣвушки, гостинцевъ-то. Кушайте на здоровье. Но скорлупой орѣховой прошу по полу не сорить. Вотъ чашечки полоскательныя есть… Возьмите ихъ, да туда скорлупу и кладите.
Лѣнивой вереницей потянулись дѣвушки къ столу за гостинцами. Гостинцы брали вяло и церемонливо себѣ въ платки и скоро зала огласилась пощелкиваніемъ разгрызаемыхъ орѣховъ.
Сдѣлалось еще скучнѣе, еще натянутѣе.
— Кто чаю хочетъ пить, идите въ ту комнату. Тамъ самоваръ стоитъ. Сами себѣ и наливайте. У насъ прислужающихъ сегодня нѣтъ, чтобъ разносить, — приглашалъ гостей Самоплясовъ. — И пожалуйста въ накладку пейте, а то и съ вареньемъ. Тамъ и варенье есть.
Охотниковъ до чаю также нашлось мало. Только трое-четверо отправились пить чай.
Самоплясовъ рѣшилъ поднести парнямъ еще по рюмкѣ водки. Къ водкѣ подбѣжаля почти всѣ и съ большой охотой. Но рюмки были малы і* неспособны были воодушевить парней къ веселью.
На предложеніе Самоплясова потанцовать также долго никто не откликался, хотя аристонъ и наигрывалъ кадриль изъ «Гейши». Только когда нарочный привезъ Самоплясову отъ земскаго начальника записку, что земскій не пріѣдетъ на посидѣлки, и это было оглашено, то стали образовываться пары для танцевъ — и то благодаря тому, что парни, воздерживаясь до земскаго отъ принесенной съ собой водки, вдругъ разрѣшили и выпили ее, одинъ за другимъ, выходя въ сѣни. Но тутъ Самоплясовъ рѣшилъ выполнитъ задуманную программу литературнаго вечера, выполненіе которой предполагалось начать въ присутствіи земскаго начальника.
Всѣхъ просили сѣсть. Изъ-за стола всталъ учитель и сталъ читать басни Крылова. Прочелъ онъ одну басню, поклонился позѣвывавшимъ парнямъ и дѣвушкамъ, прочелъ вторую и опять поклонился.
— Дѣвушки, парни! — возвысилъ голосъ Самоплясовъ. — Да чтожъ вы не хлопаете въ ладоши? Обязаны хлопатъ, если хотите петербургскимъ порядкамъ обучаться. Въ Петербургѣ всегда хлопаютъ послѣ каждаго пѣнія или чтенія. Ну, хлопайте!
И Самоплясовъ самъ подалъ примѣръ.
Послышалось нѣсколько жиденькихъ хлопковъ и у парней, и дѣвушекъ.
Учитель опять поклонился и сѣлъ за столъ, награждая себя стаканомъ краснаго вина. Выступилъ волостной писарь. Онъ сталъ читать стихотвореніе «Грѣшница» Толстого. Выходило скучно, монотонно, да и читалъ онъ плохо. Слушатели начали зѣвать, потомъ стали разговаривать. Какъ пчелиный рой жужжалъ въ залѣ. Самоплясовъ сталъ звонить въ стаканъ и останавливалъ говорящихъ.
— Ш-ш-шъ!.. — зашипѣлъ онъ и погрозилъ парнямъ и дѣвушкамъ.
Кончилъ наконецъ и волостной писарь, поклонился и сѣлъ за столъ, сопровождаемый аплодисментами только Самоплясова, учителя и лѣсничаго.
— Кажется, я металъ бисеръ, передъ свиньями, — шепнулъ онъ имъ.
— Да ужъ и панихиду-же вы затянули съ этой «Грѣшницей». Меня самого сонъ клонить началъ, — отвѣчалъ писарю Самоплясовъ.
— Показывать-ли ужъ имъ звѣздное-то небо въ астрономическую трубу? — спросилъ Самоплясова лѣсничій. — Кажется, ихъ этимъ тоже не заинтересуешь.
— Да пожалуй, что не стоитъ, — отвѣчалъ Самоплясовъ. — Ну, ихъ ко всѣмъ чертямъ! Надоѣли, Лучше выпьемъ. Дѣвушки! Танцуйте! Теперь можно! — обратился онъ къ гостямъ и крикнулъ мальчишкѣ у аристона:- Алешка! Верти! Жарь!
Раздались звуки кадрили. Начались танцы, но были очень вялы и безжизненны.
— Ходи ты! Ходи я! Ходи, милая моя! — началъ распѣвать въ кадрили какой-то парень, успѣвшій выпить изъ своей посуды секретно.
Взвизгнула также какая-то дѣвушка, но Самоплясову ужъ надоѣли посидѣлки, и онъ сталъ звать учителя, писаря и лѣсничаго къ себѣ домой.
— Тамъ у меня хорошія закуски есть, хорошее вино. Выпьемъ, закусимъ… А здѣсь что? Канитель, — говорилъ онъ.
И они покинули посидѣлки, поручивъ охрану аристона сторожу волостного правленія.
XXVI
Самоплясовъ на утро проснулся съ головной болью. Вчера гости просидѣли у него до глубокой ночи. Было много выпито, много съѣдено разныхъ соленыхъ и острыхъ закусокъ изъ консервовъ. Ужинъ дома некому было стряпать. Тетка Соломонида Сергѣевна и Феничка остались на посидѣлкахъ хозяйками. Кромѣ головной боли, у Самоплясова сосало подъ ложечкой и въ желудкѣ какъ-бы камень лежалъ. Когда-же утромъ отъ него уѣхалъ и лѣсничій къ себѣ домой, на него даже напала какая-то тоска. Отъ этой тоски Самоплясовъ нигдѣ не могъ себѣ мѣста найти, и его сильно потянуло обратно въ Петербургъ. Онъ бродилъ по комнатамъ и не зналъ, что ему дѣлать, за что приняться. Идти къ учителю — тотъ въ школѣ ребятишекъ учитъ, идти къ писарю — тоже сегодня на дѣлѣ, со старшиной въ бумагахъ разбирается, идти къ священнику — скучно съ попами, да къ тому-же въ послѣдніе дни отецъ Іовъ сталъ насѣдать на Самоплясова, выпрашивая у него на позлащеніе главъ для церкви.
«Въ Питеръ, въ Питеръ скорѣй… — что-то какъ-бы колотило Самоплясову въ голову и отбивало эти слова. — Въ Петербургъ. Тамъ теперь и „Альказаръ“, и „Варьете“. Въ циркѣ, поди, новинки показываютъ, бенефисы начались по театрамъ, да и въ загородныхъ ресторанахъ, въ зимнихъ садахъ пѣвички запѣли. Туда, туда!»
Тетка Соломонида Сергѣевна, видя племянника скучающимъ и огрызающимся на ея слова, изощрялась, какъ-бы ей угодить ему своей стряпней, для чего къ завтраку сварила ему въ маслѣ съ солеными огурцами и груздями утенка въ горшкѣ, но Самоплясовъ даже за столъ не сѣлъ.
— Одинъ… Одинъ я… Ну, какъ я буду одинъ ѣсть? Припрячьте это къ обѣду. Припрячьте и потомъ разогрѣйте. Можетъ быть, къ обѣду-то кто-нибудь и зайдетъ… — говорилъ онъ ей.
«А что Колодкинъ?» — мелькнуло у Самоплясова въ головѣ.
Онъ накинулъ на себя пальто, взялъ шапку и отправился въ пріемный покой навѣстить Колодкина.
Колодкинъ пришелъ ужъ въ себя. Галлюцинацій больше не было. Водки онъ больше не просилъ, но и аппетитъ у него не являлся, не взирая на прописанную ему докторомъ хинную настойку. Колодкинъ лежалъ уже въ крахмальной повязкѣ на сломанной ногѣ. Онъ сильно похудѣлъ, осунулся, былъ блѣденъ, на когда-то бритомъ его лицѣ отросла сѣдая щетина, обыкновенью выпученные глаза ввалились.
Самоплясовъ подсѣлъ на табуретъ къ кровати Колодкина и сказалъ ему:
— Экъ тебя угораздило! Всю обѣдню ты мнѣ испортилъ своимъ запоемъ. И чего ты, лѣшій, полѣзъ на крышу!
Колодкинъ спокойно отвѣчалъ:
— Отъ нихъ полѣзъ-съ. Конечно, отъ нихъ не скроешься, вездѣ найдутъ, но все-таки душа-то думаетъ спастись — вотъ я и полѣзъ отъ нихъ прятаться.
— Да отъ кого отъ нихъ-то? — спросилъ Самоплясовъ.