Юстас всегда был уверен, что, вдохновившись его энергией и примером, американский народ постепенно изменится. Отдельные американцы станут более зрелыми и научатся снова быть сильными и находчивыми. Затем они оставят своего учителя и отправятся распространять новые знания среди соотечественников. Через этих проповедников идея Юстаса Конвея о жизни в идеальном согласии с природой передастся от семьи к семье, от города к городу, от округа к округу и от штата к штату, пока наконец все мы не начнем жить, как он: сами выращивать съедобные растения, разжигать огонь с помощью двух палочек и ценить дар человеческого существования. Тогда мы спасем и нашу великую нацию, и всю планету.
Таков был план Юстаса.
Слишком смело? Безусловно. Но Юстас был не таким, как все…
Его нельзя было не воспринимать всерьез. Как восторженно заявлял его брат Джадсон, а я впоследствии убедилась своими глазами, навыки Юстаса по выживанию в условиях дикой природы были поистине бесчисленны. Он умел всё. У него были все физические и умственные задатки, необходимые, чтобы преуспеть. Идеальные зрение, слух, чувство равновесия, рефлексы и сосредоточение. Развитые мышцы и легкое, но сильное тело, как у прирожденного бегуна на средние дистанции. Его тело было способно на всё, что от него требовалось. Как и ум. Юстасу достаточно было однажды услышать какую-нибудь мысль или понаблюдать за процессом, чтобы воспроизвести его в точности, закрепить навык и немедленно начать совершенствовать принципы этого процесса. Мне никогда не приходилось встречать людей, которые были бы так внимательны к своему непосредственному окружению. Цитируя слова Генри Адамса об одном из ранних американских поселенцев, можно сказать, что ум Юстаса был похож на «режущий инструмент – практичный, экономичный, острый и точный».
Людям с таким складом ума свойственна шокирующая честность. Когда я однажды спросила Юстаса, есть ли что-нибудь, что он не умеет делать, он ответил: «Нет, наверное, ничего, что давалось бы мне с большим трудом». Другими словами, его убежденность в том, что он может изменить мир, подкрепляется уверенностью в своих силах. Добавьте к этому непоколебимую силу воли и твердую жизненную позицию прирожденного реформатора. А еще обаяние, которое воздействует на каждого, с кем Юстасу случится вступить в разговор.
На Черепашьем острове я впервые побывала в 1995 году. В середине моего отпуска Юстас должен был покинуть горы, и я поехала с ним. Ему пришлось выйти из леса (а он часто это делает), чтобы рассказать о жизни в лесу, заработать денег и разнести благую весть. И вот мы проехали через всю Северную Каролину и очутились в маленьком летнем лагере, где детей учили экологически ответственному образу жизни. Группа угрюмых подростков собралась в столовой в ожидании вечернего мероприятия, и на первый взгляд все они казались придурками – кричали, хамили, толкались, визжали и хохотали. Задачей Юстаса было увлечь этих деток идеей жизни на лоне природы.
«Ничего хорошего из этого не выйдет», – подумала я тогда.
Юстас, в джинсах и клетчатой рубашке – в тот раз обошлось без оленьих шкур, – вышел на сцену и зашагал к микрофону. На шее у Юстаса висели два больших клыка койота. К поясу был пристегнут нож.
Дети по-прежнему визжали, пихались и хихикали.
Юстас, худой и серьезный, стоял у микрофона, сунув руки в карманы. Помолчав немного, он сказал:
– Я не привык кричать, поэтому и сегодня буду говорить тихо.
Толчки, визг и смех прекратились. Кривляющиеся подростки в благоговении обратили взоры на Юстаса. Мертвая тишина наступила как по команде, клянусь. Прямо как в книжке «Учителю с любовью».[15]
– Я ушел в лес, когда мне было семнадцать, – заговорил Юстас. – Я был немногим старше, чем вы сейчас… – И он поведал о своей жизни.
Дети смотрели на него, как загипнотизированные: в тот момент можно было каждому из них делать прививку, и они этого не заметили бы. Юстас рассказал им о выживании в условиях дикой природы и своих приключениях и произнес свою знаменитую речь о мире коробок и мире кругов.
– Я живу среди природы, где все взаимосвязано, все представляет собой круг, – сказал он. – Времена года сменяются по кругу. Наша планета круглая и движется вокруг солнца. Вода в природе также перемещается по кругу – падает с неба и разносится по Земле, распространяет жизнь, а затем испаряется. Я живу в круглом вигваме и развожу костер круглой формы, а когда ко мне приходят близкие, мы садимся в круг и разговариваем. Жизненные циклы растений и животных также кругообразны. Я живу на лоне природе и вижу это своими глазами. Древние люди понимали, что наш мир представляет собой круг, но мы, люди современные, больше этого не замечаем. Я не живу в зданиях, потому что здания – это мертвое место, где ничего не растет, не течет вода, где кончается жизнь. Я не хочу жить там, где нет жизни. Люди говорят, что я отказываюсь жить в реальном мире, но на самом деле это они, современные американцы, живут в мире придуманном, потому что разорвали связь с естественными жизненными циклами…
– Круговорот жизни яснее всего предстал передо мной, – продолжил Юстас, – когда я ехал на лошади по Америке и увидел труп недавно погибшего койота. От жары в пустыне тело койота превратилось в мумию, но вокруг зеленым кольцом уже росла свежая трава. Животное отдавало земле питательные вещества, и та возрождалась снова. Тогда я понял, что это не смерть, а вечная жизнь. Я вынул у койота зубы и сделал себе это ожерелье, которое всегда висит у меня на шее, чтобы я не забывал этот урок…
– Но жизнь сегодняшних людей – представляет ли она собой круг? – спросил он. И сам ответил: – Нет. Их жизнь – это коробка. Они просыпаются каждое утро в коробке – своей спальне, – потому что другая коробка рядом начинает пищать, сообщая, что пора вставать. Едят завтрак из коробки, а потом выбрасывают эту коробку в другую коробку. Потом выходят из коробки, в которой живут, садятся в коробку на колесах и едут на работу, а это еще одна большая коробка, разделенная на сотни маленьких коробочек, где люди целый день сидят и смотрят в коробки перед собой – компьютерные мониторы. Когда кончается день, все снова садятся в свои коробки на колесах и едут домой, в свои коробки, где весь вечер сидят у телевизора – коробки, которая их развлекает. Они слушают музыку из коробки, едят еду из коробки и складывают в коробку свою одежду – всю свою жизнь они проживают в коробке! Знакомая картина?
Дети засмеялись и захлопали в ладоши.
– Вылезайте из своих коробок! – призвал детей Юстас. – Вы не обязаны жить так, потому что кто-то сказал, что это единственно возможный путь. Вы не прикованы к своей культуре! Это не единственный способ жить – люди тысячелетиями жили по-другому!
Он говорил еще час, после чего зал взорвался аплодисментами, как на собрании религиозных фанатиков. После лекции Юстас сел на край сцены, выпил из стеклянной бутылки свежей родниковой водой с Черепашьего острова – он везде ее с собой носит. К нему с благоговением подходили притихшие дети, а директор лагеря горячо пожал ему руку и вручил чек на щедрую сумму в скромном конверте. Дети окружили Юстаса плотным кольцом. Самый крутой хулиган в рэперском наряде подошел и встал рядом с Юстасом. Ударив себя кулаком в грудь, он торжественно произнес:
– Ты рулишь, чувак. Ты реально клевый.
Юстас откинул назад голову и рассмеялся. Другие дети выстроились в очередь, чтобы пожать ему руку, после чего забросали его вопросами.
– А вы можете прямо сейчас развести костер?
– Могу.
– Если бы вас высадили голым посреди Аляски, вы бы выжили?
– Думаю, да. Но если бы у меня был нож, было бы проще.
– Вам было страшно, когда вы впервые ушли в лес?
– Нет. Цивилизация гораздо страшнее леса.
– А ваши родители злились на вас, когда вы ушли?
– Отец не понимал, почему я не хочу жить в современном доме с удобствами, но мама все поняла.
– Вы когда-нибудь болеете?
– Редко.
– А к врачу ходите?
– Никогда.
– Вы умеете водить машину?
– А как бы я сегодня сюда добрался?
– Вы пользуетесь какими-нибудь современными инструментами и приборами?
– Постоянно пользуюсь бензопилой, чтобы расчищать от зарослей землю. Телефоном. Пластиковыми ведрами. Да, пластиковое ведро – это вещь! У меня много корзин и коробок из коры и травы, я знаю, как их делать, и много раз пользовался примитивными методами добычи воды. Но пластиковые ведра, скажу я вам, значительно упрощают дело. Ух! Пластиковые ведра! Чудо. Жить без них не могу.
– А зубная щетка у вас есть?
– В данный момент нет.
– А расческа?
– Раньше у меня была расческа из дикобраза. Но теперь нет.
– Как это из дикобраза?
– Из его щетины.
– И как вы ее раздобыли?!
– Однажды, когда я отправился в поход по Аппалачской тропе, дикобраз спас мне жизнь, и в его честь я сделал расческу из его щетины.
– Из его щетины.
– И как вы ее раздобыли?!
– Однажды, когда я отправился в поход по Аппалачской тропе, дикобраз спас мне жизнь, и в его честь я сделал расческу из его щетины.
– А как дикобраз спас вам жизнь?
– Он дал мне еду, когда я умирал с голоду.
Последовала длительная пауза: дети пытались понять, что это значит. Потом они хором произнесли: «А-а-а…» – и расспросы продолжились.
– Почему вы умирали с голоду?
– Потому что еды не было.
– Почему не было еды?
– Дело было зимой.
– А сколько времени вы дольше всего не ели?
– В течение двух недель, а потом убил того дикобраза.
– Покажете расческу из его щетины?
– У меня ее больше нет. Как-то раз принес на лекцию вроде этой и показал ребятам примерно вашего возраста, а потом кто-то ее украл. Можете представить, как я расстроился?
– У вас есть ружье?
– Даже несколько.
– Вы когда-нибудь убивали человека?
– Нет.
– А жена у вас есть?
– Нет.
– Почему?
– Наверное, я пока не встретил подходящую женщину.
– А вы хотите жениться?
– Больше всего на свете.
– В лесу бывает одиноко?
Юстас не сразу ответил. Задумался, а потом с улыбкой сказал:
– Только по вечерам.
Позднее тем вечером, когда мы с Юстасом остались наедине, он признался, что у него сердце разрывается, когда он общается с современными американскими подростками. Да, он находит с ними общий язык, но люди не способны понять, как глубоко ранит его невежество этих детей, их безответственность в личных отношениях, неуважение к старшим, зацикленность на материальных желаниях и полная беспомощность, которой никогда не встретишь, скажем, у детей амишей.[16]
Но я невнимательно слушала жалобы Юстаса, потому что мне не давали покоя несколько вопросов.
– Хотела спросить о сегодняшней лекции, – сказала я. – Вас везде так встречают?
– Да, – ответил Юстас.
– Люди любого возраста, из всех социальных групп?
– Да.
Я задумалась и после паузы спросила:
– Как вы думаете, почему эти дети так внимательно слушали вас сегодня?
Юстас ответил так быстро, однозначно и прямо, что у меня по спине пробежали мурашки.
– Потому, – сказал он, – что они сразу поняли: я настоящий. Раньше им наверняка не приходилось встречать настоящих людей.
Глава 2
Мой сын, мой палач,
Беру тебя на руки,
Маленький и смирный, ты только что встал,
Согрею я тебя своим теплом.
Дональд Холл, «Мой сын, мой палач» [17]Зимой 1975 года, когда Юстасу Конвею было четырнадцать, он начал новый дневник и в самом начале написал:
«Я, Юстас Конвей, живу в довольно большом доме в Гастонии, Северная Каролина. У меня есть мать и отец, а также двое братьев (Уолтон и Джадсон) и сестра (Марта). Я увлекаюсь индейскими ремеслами и фольклором. Недавно организовал группу для исполнения индейских танцев. В группу вхожу я, мой брат Уолтон (старший из двух), Томми Моррис – это мой близкий друг, он живет в двух кварталах от моего дома – и Пит Моррис, брат Томми. Их отец покончил с собой примерно два года назад, но мать скоро опять собирается замуж. Я хожу в музей естественной истории Шиле,[18] как только появляется возможность, потому что мне там нравится, и нравятся люди, которые там работают. Я сам чуть не устроился туда на работу! Моя комната похожа на музей. Я завесил стены индейскими рисунками и фотографиями индейцев, медвежьими шкурами, которые прислал мне дядя с Аляски, и всякими индейскими вещицами, которые сделал сам. Больше в моей комнате уже ничего не помещается, там очень мало свободного места, а есть еще столько вещей, которые я не могу там хранить!»
Он был необычным ребенком. Постоянно был чем-то занят. Ходил каждый день в школу, разумеется, – но лишь потому, что так было необходимо. После школы ехал на велосипеде в музей Шиле – небольшой естественно-научный музей с запылившимися диорамами времен Первой мировой войны, изображавшими флору и фауну Северной Каролины. Именно там была его настоящая школа: директор музея, мистер Алан Стаут, проникся симпатией к мальчику и всегда был рад видеть его под крышей музея, ставшего для Юстаса сказочным убежищем.
А Юстаса сложно было не полюбить. У него была потрясающая широкая улыбка, хоть улыбался он редко – был серьезным мальчиком, что мальчикам вообще несвойственно. Стойкий в своих увлечениях, он интересовался геологией, антропологией, историей, биологией – всем, о чем слышал. Мистер Стаут разрешал Юстасу целыми днями возиться в подсобках музея, и мальчик был в полном восторге. («Никто не знает об индейцах больше мистера Стаута, – с благоговением писал Юстас в своем дневнике. – И еще он пишет прекрасные акварели – пейзажи Теннесси, где он родился и вырос».) Никогда мистер Стаут не встречал таких детей, как Юстас, и больше не встретит. Стоило дать этому мальчику книгу, как он прочитывал ее от корки до корки, задавал с десяток вопросов, а к следующему вечеру просил новую. Когда мистер Уоррен Кимзи, музейный спец по набиванию чучел, показал Юстасу, как очищать от шкуры и потрошить убитого кролика, мальчик повторил операцию с фанатичным стремлением к совершенству и тут же потребовал другого кролика, чтобы улучшить свой навык.
«Уоррен в музее новичок, – писал Юстас в своем дневнике. – Но он уже успел стать мне ближе всех. Он нравится мне больше всех людей в мире».
Юстас был прекрасным помощником. Его энтузиазм не угасал ни на минуту. Юстас был всегда рад помочь подмести в кладовой или взять на себя любую обязанность, даже если от нее отказались все остальные. Мистер Стаут даже разрешил ему проводить в музее репетиции индейских танцев. Юстас был главным в группе, а мистер Стаут – кем-то вроде тренера. Он возил ребят на соревнования, учил их шить и украшать бусинами традиционные индейские танцевальные костюмы, довольно сложные в изготовлении. Когда Юстас стал старше, мистер Стаут начал брать его в байдарочные походы на реку Катавба Саут-Форк, где он собирал образцы воды для государственных исследований по экологии. Иногда они с Юстасом вдвоем ходили в походы, и мистер Стаут с восхищением наблюдал, как паренек ловит, убивает, свежует, жарит и ест гремучих змей.
Юстас не просто нравился мистеру Стауту – директор уважал мальчика. Считал его гением. Внимательно следил за взрослением Юстаса Конвея, как Томас Джефферсон – за взрослением своего юного соседа по имени Мерриуэзер Льюис[19] (мальчик, о котором президент всегда вспоминал, что тот «даже в юном возрасте обладал невиданной смелостью, предприимчивостью и прозорливостью»). Кроме того, мистер Стаут чувствовал, что Юстасу просто необходимо где-то проводить время после школы – где угодно, только не дома. Он не знал подробностей жизни семьи Юстаса, но встречал его отца, а этого было достаточно, чтобы понять, что жизнь в «довольно большом доме» на Дирвуд-драйв была несладкой.
И вот Юстас коротал время в музее, после чего убегал в леса за домом. Проверял капканы, охотился на черепах, протаптывал тропинки. И всё, что видел во время своих лесных вылазок, описывал в дневнике. Он вел дневник много лет, но не записывал в нем свои переживания, а скорее дотошно фиксировал все, что произошло с ним за день (от приключений на природе до более рутинных событий), и составлял длинные списки того, что предстоит сделать на следующий день.
«Сегодня кормил червяками малыша каймановой черепахи. Смотрел фильм про мальчика и его ручного голубя, репетировал пляску с обручами[20] и начал готовить перья для украшения боевого посоха.[21] Потом тренировался играть в настольный теннис. Я делаю успехи. Намерен читать Библию каждый вечер, пока не дочитаю до конца. Возможно, возьмусь за головной убор, который должен быть украшен настоящими перьями из индюшачьего хвоста».
«Сегодня наткнулся на трехдневный след пумы. Поймал пятнистого полоза длиной пять с половиной футов. Поставил капкан на енота в том месте, где видел следы трехдневной давности. Надеюсь поймать его, чтобы использовать его шкуру».
«Начал читать книгу „Войны с западными индейцами“. Начал работу над чучелом оленя – набил две ноги… Марта сказала, что на Гарднер-Парк-драйв сбили белку. Я освежевал ее и заморозил – разделаю потом».
Целая страница в его детских дневниках была озаглавлена «Лягушки». Там он записывал информацию и наблюдения. («Сегодня поймал трех древесных лягушек и посадил в свой террариум объемом 10 галлонов. Наутро обнаружил в поилке кучку икры. Еще я поймал саламандру и подсадил ее к лягушкам. По-моему, одна лягушка умерла, потому что я давно не видел их втроем…»)
На первый взгляд Юстас был кем-то вроде Генри Торо[22] в миниатюре. Но не совсем. Хотя он был внимателен к окружающей среде, у него никогда не было (и не появится) умения Торо наслаждаться природой в праздности. (К примеру, Торо писал: «Порой летним утром, приняв ванну, как обычно, я мог сидеть на залитом солнцем крыльце от восхода до полудня, погруженный в раздумья среди сосен, орешника и сумахов,[23] в полном одиночестве и тишине».) Юстас Конвей никогда не стал бы предаваться подобному праздному декадентству. Даже в детстве он никак не мог сидеть часами и наблюдать за движением солнца в небе – слишком много у него было деятельной энергии. Юстаса постоянно обуревала жажда действия. Его скорее можно сравнить с юным Тедди Рузвельтом, который тоже был энергичным и целеустремленным ребенком, тоже учился у мастера-таксидермиста, с такой же увлеченностью создал мини-музей естествознания в собственной спальне и так же аккуратно фиксировал научные наблюдения в своих детских дневниках. Юного Юстаса Конвея, как и Тедди Рузвельта, можно назвать «человеком действия».