Поместье Нэта Тинкера было закреплено за несуществующими доверительными собственниками и так обставлено дополнительными распоряжениями к завещанию и долгосрочными долговыми обязательствами, что продать его за наличные, избежав штрафов и взысканий, нельзя было бы еще многие годы. Его мать, все еще живая на своем верхнем этаже огромного бруклайнского дома, была не так дряхла, чтобы не быть в состоянии строить препятствия тогда, когда от нее меньше всего этого ожидали. Дома, в своих апартаментах, у Джейн были и факс, и электронная почта, но в скромных иствикских условиях, где они жили как в летнем лагере, только без уроков гребли на каноэ и вечерних рассказов о привидениях вокруг лагерного костра, она вынуждена была получать и отправлять документы своим адвокатам и банкирам по обычной почте. Чтобы отправить корреспонденцию экспресс-почтой или заказным письмом, нужно было идти на почтамт, а парковка на Док-стрит летом была делом гораздо более трудным, чем прежде; если место и находилось, оно оказывалось на расстоянии нескольких кварталов от почтамта, до которого приходилось идти пешком под тошнотворно палящим солнцем. Джейн этого не могла понять, когда-то она была большой любительницей понежиться на пляже, ее смуглое лицо загорало в первый же день, и ему не требовалось никаких лосьонов, разве только в те дни, которые она целиком проводила на яхте; но теперь солнце атаковало ее с какой-то радиоактивной силой, от чего она чувствовала себя отравленной — ее тошнило, и она оказывалась близка к обмороку. Она приноровилась носить соломенные шляпы с широкими полями, но через крохотные просветы в плетении фотоны, казалось, все равно обстреливали ее лицо картечью. Ее запястья, ноги в шортах выше колен и руки, когда она надевала платья с короткими рукавами, были беззащитны перед вероломным градом, обрушивавшимся с дрожащего, без единого облачка, синего неба. Даже такой скромно-причудливый и старомодный городской центр, как иствикский, захлестывал Джейн подрывающими здоровье излучениями: моноокиси углерода от автомобильных выхлопов, радона от гранитной основы под асфальтом, электронов, истекавших от вязи неоновых трубок на рекламе милуокского пива в винном магазине «Счастливые часы» и род-айлендской лотереи в «Бэй-сьюперетте», гамма-лучей, исходящих от маленькой камеры, которая фотографировала ее, когда она пользовалась банкоматом в «Олд-Стоун бэнк», электрическим напряжением, стекающим с провисших кабелей и конденсаторов на столбах линии электропередачи. Перед зданием почтамта, в трех шагах от пары почтовых ящиков с прикрытыми откидной «губой» щелями для писем, на особенно зловредном столбе, расчерченном скобами-ступеньками для аварийных монтеров и пропитанном выцветшим креозотом, был укреплен квадратный серый трансформатор, от гула которого можно было оглохнуть, если стоять под ним. Однажды в июле, в середине дня, Джейн стояла возле этого столба, вслушиваясь в его гудение и размышляя, может ли она упасть в обморок прямо здесь, на искрящемся тротуаре, когда что-то, перемахнув отделявший ее от столба промежуток, толкнуло ее в бок — как там в боксе называется удар по почкам?
— У меня прямо дыхание перехватило, — рассказывала она Александре по возвращении. — Я до сих пор дрожу.
— Может, пожаловаться в городское управление или в компанию по электроснабжению? — лениво предложила Александра. — По твоему рассказу похоже на короткое замыкание.
Она лежала, растянувшись на своей королевской кровати, когда Джейн и Сьюки отправились в город на своих респектабельных автомобилях. Сьюки направила свой «БМВ» к Эксетеру, собираясь посетить музей Южного округа; она собирала материалы для своего следующего романа, героями которого должны были стать очаровательная хозяйка плантации и черный раб. Род-Айленд начинался с поселения «Провиденс плантейшнз» и чуть ли не до середины восемнадцатого века имел экономику южного образца и огромную популяцию рабов; кое-где с тех темных, но идиллических времен сохранились развалины старых конюшен — обрушившиеся стены, сложенные из камней размером с тюк прессованного сена.
— Дерево не является проводником, — огрызнулась Джейн. — Именно поэтому столбы делают из дерева.
— Завари себе чашку чая, — предложила Александра и, преодолевая унижение зависимости, спросила: — Могу я взять на часок твою машину? Мне действительно нужно навестить Марси и ее мальчиков. Безобразие: мы здесь уже две недели, она помогла нам снять жилье, а я до сих пор не удосужилась съездить к ней. Мы говорили с ней об этом по телефону, но потом кто-то из нас, вероятно я, отвлекся. У меня просто не хватает энергии снова становиться матерью.
— Энергии, — повторила Джейн. — Я уж забыла, что значит ее иметь. Мне становится тошно даже при мысли о том, что нужно открыть микроволновку.
В кухне имелась электрическая плита, но вдовы, наготовившись для мужей, испытывали отвращение к приготовлению сложных блюд и пользовались лишь микроволновкой, чтобы разогреть остатки вчерашней еды, разморозить мороженое или вскипятить воду для чая. Несмотря на свое признание, Джейн направилась к микроволновке с чашкой воды из-под крана и открыла дверцу из толстого тонированного стекла, сквозь которое можно было наблюдать за изменениями, происходящими с едой — как она тает, начинает испускать пар и брызги. Из печи на нее пахнуло зловонием; этого следовало ожидать — она почувствовала себя так, будто открыла холодильник и поспешно закрыла его, ощутив запах протухшей пищи. Еще одно неприятное чувство она испытала при мысли о том, что сама является закрытым контейнером, внутри которого та же гниль. Что-то внутри у нее было не так, и началось это после смерти Нэта. До того его постоянные жалобы, его неблагодарное мальчишеское эго полностью поглощали ее внимание. В этом, размышляла она, заключается благо, которое приносят эгоистичные люди: они заставляют окружающих вертеться вокруг них до самозабвения.
Александре нравилось носиться в «ягуаре» Нэта с открытым верхом. Глазами тех, кто наблюдал, как она стремительно мчится по городу в платочке, завязанном под подбородком, она видела себя прежней — призраком былой беззаботной женственности. Ветви деревьев, электрические провода, фронтоны домов проносились над ее головой, и солнечный свет расплескивался по ветровому стеклу. Марси жила за городом, там, где Кокумскуссок-уэй, оставив позади городской центр и стелясь через ничейную землю заброшенных рыбоводческих ферм, овощехранилищ, разорившихся конноспортивных школ и захудалых неоправданно амбициозных ресторанов, начинал зарастать травой. Почтовый ящик, из этих новых, приземистых пластмассовых, отштампованных монолитом со столбиками, на которых они крепятся, и таким образом неуязвимых для бродячих вандалов, сбивающих съемные металлические ящики, белыми накладными буквами оповещал: «Литтлфилд'ы». Безграмотно поставленный апостроф вызвал у Александры раздражение. Поначалу в этом доме, в цокольном этаже рядом с одноместным гаражом, у Говарда была электромастерская с отдельным входом и скромной вывеской. Но успех, порожденный всеобщей праздностью — никто не желает больше пачкать руки, занимаясь физическим трудом, между тем как количество местных жителей, чувствующих себя господами, растет и требует все больше услуг, — привел к тому, что теперь у него был офис в верхней части Док-стрит с секретарем-телефонисткой и молодым помощником из какой-то центральноафриканской страны, где бедняки все еще горят желанием работать. Александра не заметила особых примет процветания ни в неряшливом внутреннем дворе — там повсюду были раскиданы игрушки и стоял наземный бассейн в форме барабана, — ни в облезлом экстерьере разноуровневого фермерского дома, напоминавшего севший на мель останок эпохи «Левиттауна»[35].
Марси открыла входную дверь в ответ на вялую трехнотную мелодию звонка. Она выглядела соответственно своему возрасту, который был близок к возрасту дома. Поцеловав ее в щеку, Александра ощутила липкость пота.
— Дорогая, образование множественного числа в английском языке не требует апострофа. Оно пишется слитно.
Марси поняла не сразу; видимо, ее сообразительность отяжелела вместе с бедрами.
— А! Ты имеешь в виду почтовый ящик? Это Говард делал надпись. Когда я увидела, было уже слишком поздно менять. Да разве это важно?
— Не знаю, но меня почему-то это раздражает. Так же, как когда говорят «сколько времени» вместо «который час» или «я одела платье» вместо «я надела платье».
— Язык меняется, мама, растет, развивается. Он ведь живой.
— Развивается, но, как мне кажется, в каких-то неверных направлениях. Он становится все тупее и тупее. — Только в присутствии своих детей, особенно этой, старшей, дочери, она становилась такой брюзгой. — Как поживают мальчики? — спросила она, чтобы сменить тему, еще не предполагая, что слова «тупее и тупее» сами по себе окажутся переходом к другой теме. — Малыш Говард еще играет в компьютерную игру?
— Язык меняется, мама, растет, развивается. Он ведь живой.
— Развивается, но, как мне кажется, в каких-то неверных направлениях. Он становится все тупее и тупее. — Только в присутствии своих детей, особенно этой, старшей, дочери, она становилась такой брюзгой. — Как поживают мальчики? — спросила она, чтобы сменить тему, еще не предполагая, что слова «тупее и тупее» сами по себе окажутся переходом к другой теме. — Малыш Говард еще играет в компьютерную игру?
— Он говорит, что кровь в ней выглядит слишком неестественно и мало убивают тех, кого называют «плохими парнями». Знаю, это достойно сожаления, но все они проходят через эту стадию. Кстати, он терпеть не может, когда его называют «малышом Говардом».
— Говард-младший, по-моему, еще хуже. Мы с твоим отцом, как ты знаешь, не всегда сходились во мнениях, но в одном были едины: никогда не навешивать на мальчика ярлык «младший», чтобы ему не казалось, что он с самого рождения присвоил себе чужую индивидуальность. — Собственные слова эхом возвращались ей в уши. — Прости меня, дорогая, — сказала она. — Не знаю, что вселяется в меня, когда я начинаю вот так вещать.
— Вина, — с готовностью подсказала Марси. — Ты испытываешь передо мной чувство вины за то, что мне приходилось исполнять роль матери для двоих младших братьев и сестры, между тем как ты эмоционально отстранилась от нас. — Ее лицо, лишенное всякого макияжа, было вызывающе бледным, как воск; волосы не выглядели даже мытыми, не говоря уж о том, чтобы быть крашеными, и почему она ничего не делает с этой бородавкой на крыле носа? Что, в Род-Айленде нет пластических хирургов? Нью-Мексико ими кишит.
Дочь продолжала изливать свои жалобы:
— Я, бывало, умоляла тебя остаться дома, не ездить к этому человеку в его ужасный дом. Я не спала до часу, до двух часов ночи, пока не услышу, как ты, пошатываясь, входишь в дом. Этот дом, стоявший на Орчард-стрит особняком, казался таким беззащитным. Прямо за окнами метались совы. Я с ужасом прислушивалась к скрипу ступенек.
— Что ж, — сказала Александра, с пылающим лицом оглядываясь вокруг. Гостиная с белым длинношерстным ковром и гигантским плоским черным телеэкраном, расположенным напротив пары желтовато-коричневых кресел в форме луковицы, обтянутых искусственной кожей, покосившихся, засаленных и изгвазданных от частого употребления двумя мальчишками-подростками, свидетельствовала о безвкусном преуспеянии. — Рискну предположить, что этот дом не хранит в себе подобных зловещих тайн. Поздравляю!
— И тогда, — продолжала Марси, не давая себе труда скрыть дрожание губ и наполнившие глаза слезы, — ты говорила мне всякие обидно-снобистские слова, чтобы защитить себя от критики с моей стороны. Так сказать, наносила упреждающий удар.
— Благодарение Богу, как говорится, за дочерей, которые одновременно являются и психоаналитиками-любителями. Линда, манерно растягивая слова, растолковывает мне по телефону, какая я самодовольная янки. Мол, если бы северяне, а не они, проиграли войну, мы все были бы менее одержимы успехом и более способны распознать вкус сахара в кислятине виски. Одному Богу — но, надеюсь, не ее мужу — известно, от кого она нахваталась этих пословиц. А вот что касается сов, мне действительно жаль. Я училась ведьмовству, и они всего лишь давали ночные уроки.
— Вот ты шутишь, мама, а я в самом деле интересуюсь психологией и подумываю о том, чтобы записаться в семинар, когда мальчики немного подрастут. Беда в том, что мы с Хауи…
— Тебе обязательно называть его Хауи?
— …мы с ним так зациклены на переезде в Венецию, когда мальчики поступят в колледж или даже раньше, когда Хауи-младший начнет учиться в интернате…
— Я полагаю, ты говоришь о той Венеции, которая во Флориде. Потому что иначе тебе придется выучить итальянский язык.
— …что нет смысла получать лицензию в Род-Айленде, если я собираюсь практиковать во Флориде.
— Какой тоскливый штат эта Флорида. Аллигаторы да старики. И все у них там такое плоское — это чтобы можно было передвигаться в ходунках.
— Хауи любит рыбачить… — Заметив, что мать не прервала этого маленького супружеского откровения, Марси села и разгладила штанины своих шортов, в которых, видимо, возилась в огороженном забором саду позади дома, где младшие Литтлфилды взрастали свободно, как овощи. Ее голые колени были грязными, отчего она выглядела трогательным ребенком, неуклюжим и толстоногим, но при этом мудрым. — Ой, мама, я тебе даже ничего не предложила. Хочешь кофе? Или чаю? Я не знаю, какая у тебя теперь диета.
— Вот именно, диета, ты права, мне бы следовало найти для себя подходящую диету. Но… нет, спасибо. Сейчас около четырех: слишком поздно для одного и слишком рано для другого. Среди нас трех там, в Иствике, я — бедная мышь, поэтому куда-нибудь съездить могу только тогда, когда одной из двух остальных не нужна ее машина. Я не жалуюсь, просто я должна знать свое место.
— Ну как тебе, нравится пока здесь?
— Да, нравится, как ни странно, хотя все те немногие наши знакомые, которые еще живы, таят против нас злобу. Удивительно, как все оказалось свежо и молодо. Вернувшись сюда, я вспомнила, как чувствовала себя, когда после смерти мамы отец послал меня на восток, в Коннектикутский женский колледж… Все здесь такое милое и старое. Я не задержу тебя надолго, дорогая. Только посижу поболтаю с тобой минут пять. А где мальчики?
— Я же говорила тебе, мама, по телефону: мальчики на три недели уехали в лагерь, в Мэн.
— Господи помилуй! Вы с Говардом бросаете деньги на ветер! И что, нравится мальчикам в лагере?
— Роджер в восторге. Он уже был там в прошлом году, а на следующий собирается записаться в группу сплавления по горным рекам и в группу скалолазов. Он может погибнуть! Хауи-младший пока немного робок — ему нужно, чтобы старший брат был рядом.
— Это нормально. Эрику тоже в свое время был нужен Бен. А теперь именно он любитель рискованных приключений. Комплекс младшего брата. Потом эти младшие братья оказываются крепкими, как гвозди. Ты знаешь, что кактусу сагуаро необходимо так называемое растение-нянька, обычно это бывает пало-верде, нежно-зеленый кустарник с желтыми цветами, чтобы крохотный росток — маленький игольничек, который вначале и заметить-то трудно, — мог жить и расти в тени.
Марси посмотрела на нее умиленно и со вновь навернувшимися на глаза слезами сказала:
— О, мама, как я люблю, когда ты так говоришь!
— Как — так? Я всегда так говорю.
— О Природе!
— Пожалуйста, не дави на меня слезами. У меня есть практический вопрос, я хочу, чтобы ты задала его Говарду. Может ли человека ударить электричеством, если он стоит возле телефонного столба? Ощущение такое, словно тебя саданули в бок.
Марси выпрямилась в кресле, слезы у нее в глазах высохли. «Ох уж это поколение, — подумала Александра. — Они росли, видя, как мы бунтуем против нашего ханжеского воспитания, и реакцией на это оказался их возврат к старым сантиментам — дом, семья и прочие тиранства».
— Ну нет, — сказала Марси, — думаю, это невозможно. Если бы это было так, городские власти и телефонные компании затаскали бы по судам.
— Но такое случилось с одной из моих подруг, она только что мне об этом рассказала.
— Я спрошу Говарда, но, повторяю, очень сомневаюсь. Хотя он действительно говорит, что электричество — хитрый дьявол и иногда выкидывает непредсказуемые фортели…
— Моя подруга — не самый надежный источник информации, у нее в последнее время куча странных ощущений. Ты знаешь ее — это Джейн. Это она связывалась с тобой насчет жилья для нас. Ты еще назвала ее боевой старушкой-девочкой. Я иногда опасаюсь, что Джейн слишком хорошо усвоила свои ведьмовские уроки.
— Мама, эта шутка не кажется мне такой уж смешной. То, что в давние времена мужчины делали с этими несчастными женщинами, ужасно. А ведь они поступали так с тысячами женщин.
— А кто шутит? Девушки твоего возраста просто не могут понять, как мало возможностей было у женщин во времена моей молодости. Нашей работой было рожать детей и покупать американские потребительские товары. Если мы выпадали из брачного фургона, нам мало что оставалось, кроме как продолжать свой путь на метле и ворожить. Не делай такой потрясенный вид, в этом заключалась наша сила. А сила нужна каждому. Иначе мир сожрет тебя.
— А как же дети? Разве в том, чтобы иметь детей и любить их, не заключена сила, достаточная для большинства женщин?
— «В болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою», — процитировала Александра слова, которые были свежи в ее памяти. — Разве это не отвратительно?
— По мне — вовсе нет, — призналась Марси. — В этом есть своя правда. — Она решительно опустила подошвы грязных садовых кроссовок на уже запачканный белый ковер (и почему эти дети покупают белые ковры, а потом не содержат их в чистоте?) и уверенно встала на свои толстые ноги. Почему от детей столько разочарований? Они берут твои гены и загоняют их прямо в землю. Марси жалобно спросила: — Не хочешь помочь мне выполоть сорняки?