Исходя из последних данных, переданных спутником, который, к сожалению для атакующей стороны, не мог зависнуть над нужным местом, так как двигался в бесконечном падении с первой космической скоростью, объект для нападения спешил в сторону станции Новосокольники. Он торопился, насколько это было возможно в условиях русской железной дороги, и, хотя ему на всех участках давали зеленый свет, он все равно не мог разогнаться более пятидесяти километров в час, следуя инструкции и учитывая реликтовую безремонтность пути: не хватало еще свалиться под откос в собственных, не полностью порубленных лесах. Однако, несмотря на громадную разницу в скорости самолета и этой новой разновидности бронепоезда, истребитель не успевал на данном участке выполнить задание, и это очень волновало стратегов. В предоставленных обстоятельствах непосредственных исполнителей устроило бы начало крупномасштабного конфликта, поскольку в этом случае поезд вынужден бы был остановиться и подготовиться к стрельбе. На раскрытие маскировочного кокона и вертикальный подъем боевых контейнеров у него уходило более пяти минут по экстренным нормам, а этот срок вполне устраивал нападающих: воздушный хищник, идущий по следу, мог успеть за эти минуты многое, да и, кроме того, цель бы полностью демаскировала себя, что сняло бы последние морально-этические барьеры, если они еще имелись. Сложность дальнейшего преследования заключалась в том, что на самой станции атака запрещалась, так как война, можно сказать, еще не велась, по крайней мере в своих критических проявлениях. Вообще битвы всегда принято считать начатыми с момента начала стрельбы, однако, когда скорости оружия превысили человеческие реакции, – это вошло в противоречие с теорией относительности, если ее рассматривать с антропологической точки зрения. Поэтому общепринятые нормировки зачета начала конфликта были одни, а вот военные ориентировались по другим, и в общем каждый плясал под свою удобную дудку, но расхлебывать приходилось всем. Следующая налагаемая сложность заключалась в том, что после Новосокольников у поезда имелось, по крайней мере, три направления дальнейшего движения, не считая поворота на сто восемьдесят градусов, а ресурс у бомбардировщика уже кончался. Имелось еще множество чисто тактических причин, в том числе незахождение в зону обнаружения ПВО, которая имела небольшие прорехи на сверхмалой высоте, чем и пользовался истребитель. В связи со всем изложенным летчикам была дана команда барражировать, ожидая новых данных разведки. Верховные стратеги имели основания надеяться, что БЖРК (боевой железнодорожный ракетный комплекс) не будет поднимать свои ракеты и делать пуски прямо со станции.
В текущее время низковысотных спутников фоторазведки над районом не находилось, последний из них унесся из сектора слежения несколько минут назад, кроме того, с юго-запада надвигался облачный фронт, это могло сделать ситуацию окончательно непригодной на данный момент, по крайней мере для этого самолета. Те, кто проводил операцию, очень рисковали и торопились. Стратегическое наблюдение за районом велось с высотного самолета-разведчика, проводящего наблюдение на предельной дальности изгиба земной поверхности относительно себя. Он сканировал местность в радиодиапазоне, на нескольких частотах. В черте города он потерял цель, однако, когда поезд выскочил с Новосокольников на юг в сторону Невеля, разведчику повезло. Поезд мчался как ошпаренный, и по пути его движения все встречные товарняки стояли. Истребитель-бомбардировщик рванулся, как гончая, почуявшая лисицу.
Он нагнал мощный дизельный локомотив, когда тот тащил свою ношу, несколько замедлив ход, следуя плавному повороту дороги, проложенной лет за пятьдесят до этого. Старинные бетонные шпалы подрагивали и, со стороны казалось, даже подпрыгивали, когда их последовательно вдавливали в наст спаренные тяжелые колеса. Истребитель вышел на цель несколько сбоку, здесь ему не мешал лес, и он парил на высоте всего лишь восемь метров над фермерскими, а может, все еще колхозными полями. Он уже фиксировал поезд своими радарами, но у пилотов была строгая инструкция поразить противника в зоне видимости, недаром они были снаряжены под завязку ракетами ближнего боя. Следуя тому же инструктажу, летчик, управляющий оружием, включил две видеокамеры, а его сосед, сидящий рядом, словно в кресле спортивного автомобиля, приподнял нос самолета вверх, увеличивая высоту. Вот теперь они увидели свою цель. Ничто не препятствовало пальнуть прямо отсюда, с восьми километров, но ничто и не мешало сблизиться еще. Они бы с радостью вообще сошлись вплотную, но скорость не позволяла выпендриваться подобно пикирующим «мессерам» времен Второй мировой войны, и, кроме того, в отличие от пуль, которые в силу привычки попадают тем точнее, чем ближе мишень, ракеты имеют обратное свойство: они стабилизируются, только получив первичный разгон. А цель каждое мгновение росла в размерах, и тяжелый дизель, все еще ничего не чувствуя, слабо дымил, выпуская остатки отработанного топлива. Иллюзия пассажирского состава была полная: грязный, давно требующий покраски корпус, немытые окна, сквозь которые было абсолютно ничего не видать, восемнадцать испачканных вагонов, в коих таились высокоточные боеголовки и их носители.
Второй пилот видел цель напрямую через стекольные дисплеи с высоты примерно четвертого этажа. Он произвел залповый пуск. Самолет даже не дрогнул в момент отделения от него агрессивных посланников. Когда впереди рвануло, истребитель отвернул в сторону, опасаясь сильного вторичного взрыва пороховых ракетных ускорителей ядерной ракеты. Скорость была относительно небольшой, а пилоты тренированны, и маневр удался. Они развернулись, описав всего лишь полуторакилометровую дугу, и снова вышли на цель. Несколько вагонов опрокинулось, несколько горело, в том числе все перевернутые, но упрямый дизель все еще продолжал, упираясь, тащить вперед три штуки, а последний тормозил его, высекая искры из рельсов: он более не имел задней колесной тележки. Камеры бесстрастно фиксировали происходящее, а летчик-наводчик снова следил за дисплеями, не отвлекаясь на завораживающее зрелище, хотя смотреть очень хотелось. Две ракеты воткнулись прямехонько в дизель: он был очень тяжел, этот сдвоенный монстр, и не опрокинулся, но зато сразу полыхнул и сдался, замирая. Пилоты не слышали грохота, как сталкивались оставшиеся прицепы – все покрывал вой их собственного стремительного летуна. Они снова совершили пертурбацию, на некоторое время теряя поезд из своей зоны непосредственной, визуальной видимости. Теперь они заходили спереди, вдоль состава: что-то было странно, оба обратили внимание, но не успели обменяться репликами, пока не было времени на дискуссии. Теперь горело почти все, но вот что неожиданно: отсутствовали вторичные мощные взрывы, подспорья которых они боялись. Или поверженные ракеты спасали от подрывов сложные системы предохранения, чье использование было немудрено предвидеть на подвижном комплексе, либо… Оба похолодели, потому что догадка пришла в их головы одновременно: это была не их цель, это вообще не должно было в данной операции являться целью, они ошиблись, точнее, те, кто их наводил, их враг-мечта – атомный баллистический ракетный комплекс – уходил, уходил куда-то в другом направлении, по другой ветке, а эту цель им подставили, ею прикрылись, и они заглотнули наживку. А бесстрастные камеры продолжали снимать. Под ними проносились сорванные вагонные крыши, а в обезглавленных вагонах дымились… Но вообще-то в огне и пламени ничего не было видно…»
Местное летосчисление: год 2020-й. Планета Земля, Солнечная система, галактика Млечный Путь, УГВ (Условно Главная Вселенная).
* * *Теперь он смутно понимал, что погнало его в это отчаянное, не имеющее шансов путешествие: это была какая-то смесь ребячества с чувством вины. Он хотел предупредить базу о готовящемся нападении? Но как он мог реально это сделать? Как можно было рассчитывать, что, никогда не бывая в глубинных пещерах, он сможет выбраться наружу? И что бы было в случае удачи? Ведь он уже когда-то путешествовал по поверхности славной, засыпанной пеплом Гаруды? Там между ним и Маарой оставалась непробиваемая радиоволнами и негодная для длительного дыхания атмосфера и сто сорок тысяч километров безвоздушного пространства. На странный поступок толкнул его внезапно проснувшийся долг перед родиной. Да, Хадас мог гордиться своим быстрым обучением спелеологии, попав в недра того страшного колодца, он наконец-то правильно сориентировался по карте. Оказывается, до этого он пробирался совершенно в ненужную сторону. Однако теперь он снова был в тупике. Там, где, следуя этой подозрительной карте, он должен был выползти в наклонную, сотворенную природой штольню, имелся тупик. Очень долго Хадас выбирался из узкого лаза обратно: он делал это вперед ногами и, кроме того, толкал ими мешок со всякой всячиной.
И вот теперь он снова оказался у разбитого корыта, и Золотой рыбки не предвиделось вовсе. Хадас сосредоточенно, вот уже в который раз, пересчитал наличные продукты питания: цифра снова сошлась, и их не прибавилось. Он выключил фонарь и немного посидел. Ему было холодно, там, внутри его многочисленных одежд, снятых с Хайка и с последнего виденного им охранника, было сыро от давнего пота и преодоленного давным-давно полузатопленного водой лабиринта. Он свернулся клубком, пряча озябшие руки под колени и размышляя о странах с жарким климатом. Может, им и руководили благие порывы, но сейчас он бы многое отдал для водворения на ужин с Самму Аргедасом, любая его лекция была бы сейчас в радость на фоне тепла и сухости.
Однако нужно было шевелиться, дабы согреть свое бренное тело, не могущее выполнить столь простое задание стратегического планирующего центра в голове по выходу на поверхность. Хадас вновь включил фонарь и достал гравиметр. Судя по шкале и учитывая прошлые показания, он находился ближе к краю планеты. И что же вытекало из этого? Он не был проникающей в грунт ракетной боеголовкой, не был даже кротом, он, к сожалению, обладал материальным носителем разума, и двигаться данный носитель мог только по свободной от грунта поверхности. Он мог рассчитывать только на случай – это выводило его за всякие допустимые пределы вероятности благополучного исхода, но ведь более ничего не оставалось.
* * *– Найдите мне его, Грегори, – сказал ему статус Восемнадцать. – Поаккуратнее с ним, когда найдете. Доставьте сюда живым. Мы с вами профи, а он любитель, не думаю, что он смог уйти далеко. Возьмите с собой столько людей, сколько нужно, и торопитесь, мы с вами знаем, что делают с дилетантами пещеры, правда?
Он кивнул. Он знал, что творят с человеком подземелья, если дать им время, он действительно был профи – мастером своего дела. Он превосходил даже статуса Восемнадцать и даже в те времена, когда оба они были молоды. Они начинали вместе. Оба они были спелеологами, как и многие статусы, выдвинувшиеся впоследствии на руководящие посты. Умение ориентироваться под землей давало в новой жизни очень большую фору, а еще, как и везде, здесь помогало упорство, бешеное упорство, присущее любому из ценителей пещер. Знание окружающего мира, для большинства других казавшегося враждебной, непонятной стихией, помогало их клану наличием уверенности в своих силах. Да, когда-то они начинали это дело вместе. Самму Аргедас, будучи несколько старше, привлек его к делу освоения коры. Он утверждал, что колония выживет, только если освоит эту оболочку Гаруды. Почти никто тогда не верил Аргедасу, а Грегори поверил сразу.
Он не стал расспрашивать Аргедаса, зачем ему нужен этот землянин. Это было не его дело, да и давно они не были в панибратских отношениях, между ними стояло пять ступеней иерархии. Грегори знал, как кончили те, кто пытался держаться с диктатором по-приятельски или обсуждать его приказания. Казус заключался в том, что Грегори должен был найти того, кого сам притащил с поверхности Гаруды смеха ради, забавы для, случайно наткнувшись на него при первой и последней в истории Джунгарии наземной экспедиции, целью которой являлся осмотр местности в районах будущих ракетных стартов. Тогда у них был вездеход, а сейчас он взял с собой всего пятнадцать человек, зато самых подготовленных, трех специально выдрессированных собак и продуктов на восемь дней. Затем он погрузился в любимое царство мрака и сырости, разделив свой маленький отряд на три части.
* * *Он не знал, сколько прошло времени, он уже не ведал, движется ли время или его вообще нет. Давно, очень давно у него кончилось все: вначале окончательно сел фонарь, потом кончилась вода, но ее он набрал, найдя по звуку, где она капает, потом, однажды как-то, но насовсем, он потерял сумку с продовольствием. Теперь у него оставался гравиметр, показания которого он не мог видеть; фонарь, могущий использоваться как молоток; веревка, метров двадцать, и собственная пропахшая потом и грязью одежда, правда, этой собственной вони он давным-давно не чувствовал. А вокруг была тьма, абсолютная, гораздо хуже космической, там ведь имелись звезды, черная-черная тьма. В этой тьме был он. И более не было ничего. Но он не был господом богом, и он не мог родить из ничего нечто.
Вначале само собой, потом с помощью сознания, затем как-то снова само собой окружающее несуществующее пространство заселилось. Он прекрасно знал, что такое галлюцинации, в свое время он проходил тренировки на длительность нахождения в одиночестве, в замкнутом помещении, без сигналов извне. Здесь было хуже. А очень скоро голод усилил эффект. Плотность населения кошмарами в этом маленьком участке Вселенной превысила допустимые пределы. Наверное, он не спал вовсе, а может, наоборот, все время спал? Память его выделывала с ним странные штуки. Иногда, выплывая в явь или пытаясь это делать, он старался загрузить мозг какой-нибудь работой. Он вспоминал секретные таблицы, многие из которых боевому пилоту надо было действительно знать наизусть. Порой он видел их перед собой как на ладони, но иногда – все пропадало, он сжимал голову, надеясь этим физическим усилием помочь – все было напрасно.
С некоторых пор он стал видеть силуэты. Порой они появлялись на грани видимости, в поле бокового зрения, но стоило повернуть голову, и в зрачках вспыхивали все те же несуществующие звездные вуали. После он начал видеть их прямо перед собой. Однажды он стал с ними говорить, он даже шагнул им навстречу. Тяжелый удар головой о скалу, со всего маху, опрокинул его вниз. Он не знал, сколько лежал без сознания.
Порой он шарил в остатках умершего материального мира Вселенной: он мацал стены вокруг, дотрагивался до капающей воды, взвешивал в руке тяжелый, такой нужный ранее прибор. Он вспомнил, как умудрился украсть его у этих туповатых подземных жителей, украсть из-под самого их носа и у них на глазах. Сейчас, судя по растущей массе гравитометра и собственного тела (он все с большим трудом мог приподняться или пошевелится), законы природы продолжали меняться. Раньше главенствующим был материальный мир, он даже освещался специальными приборами, порожденными бесконечным космосом, размеры коих были ему под стать. Назывались эти осветительные приборы – звезды. Когда-то две из них он видел довольно близко, он даже помнил, как они назывались: Солнце и Индра. Были ли ранее другие, он точно не знал, но, наверное, были. Потом сломался механизм, руководящий законами мира, наверное, таинственное слово – энтропия – победило наконец Метагалактику. Он помнил, когда это случилось, это произошло, когда последний раз потух фонарь. Хадас не знал, почему Ответственный за смену и подзарядку батареек в Метагалактике не выполнил свои обязанности, но так уж получилось. Теперь все пошло прахом. Материальный мир исчез, остался только этот маленький кусочек – уголок мироздания, и в нем он – Хадас Кьюм. Ему повезло – остальные вообще исчезли.
Конечно, скоро он тоже последует за ними в небытие. Его раздавит растущая гравитация. Сегодня она увеличилась очень намного, нынче он не смог даже встать. Хадас подвинул к себе прибор и посмотрел на шкалу. Было плохо видно, он медленно и осторожно протер стекло рукавом: вот теперь стало хорошо – передавали новости, новости с Земли. Он сел в кресло и воззрился в стереовизор…
* * *«Ба-бах, ба-бах, ба-бах», и еще пять раз «ба-бах». И не стало колыбели русской революции вместе с тремя миллионами человек, заводами и домами. А звено «Б-52В», добросовестно выполнив свою почетную работу, уже повернуло на родной запасной аэродром, основной еще существовал, но вероятная длительность его процветания отсутствовала начисто.
«Ба-бах», еще «ба-бах», и еще только один раз «ба-бах» вместо шести запланированных. Это уже поблизости от Москвы, не повезло Калуге, ПВО добросовестно выполнила свою задачу и не пропустила агрессоров – пришлось сбросить груз где придется, над одной из третьестепенных целей.
А параллельно еще множество раз «ба-бах» над прочими малыми столицами Союза и просто большими, несколько отстроенными после великой победы городами. Итого триста восемьдесят раз «ба-бах», и каждый раз это по двадцать-сорок тысяч тонн тротила, если переводить в такие единицы. А сколько до целей не дошло?
А в ответ? А в ответ тишина. Только как в старые доатомные времена: «бух, бух, бух», очень много раз «бух», это простые бомбы, ракеты и снаряды, и только один раз «бу-бух» – это в Брюсселе, в столице НАТО, и покатилось мелкое хлопанье дальше. А навстречу такое же хлопанье от самой Атлантики. Пока у всех закончалось «ба-бах» и «бу-бух». Его срочно доделывают, но еще не готово.
А пока скучно наблюдать с орбиты, без телескопа и не увидишь ничего, даже в глазах не рябит».
Запись от августа 1956-го по местному земному летосчислению.
Из заметок бывшего пилота НЛО.