Характер Аркаша имел буйный, но добродушный. Он щедро пропивал и прогуливал огромные гонорары, никогда не требовал обратно долги, и вообще радовался жизни так, как радуется человек, каждый день слишком близко подходящий к смерти и страданиям. С Ванзаровым он общался раз или два, да и то неофициально. Так что застать чиновника сыска на веранде дачного ресторана было для репортера большой удачей. Аркаша намеревался не выпустить удачу из рук, пока не выжмет до последней капли.
– Зря потратите деньги на обед, я не пью, – сказал Ванзаров и добавил: – В такое время.
– Что деньги? Мусор! Главное – делать приятное хорошим людям! Разве это запрещено?
– Аркаша, я еще в Петербурге рассказал вам все, что мог, о деле…
– Да и бог с ним! – Аркаша широким жестом отбросил прочь сомнения. – Я и без вас все узнал… Завтра в «Листке» выйдет.
– Я рад. Позвольте откланяться.
– Куда же на отдыхе спешить?
– Так, есть кое-какие дела, – Ванзаров встал.
Аркаша улыбнулся невинно и простодушно.
– Наверно, дело инженера Жаркова расследуете? Чтобы не потерять спортивную форму, так сказать, на отдыхе.
Пришлось сесть на место. И сделать очень строгое лицо.
– Откуда у вас эта информация? – спросил Ванзаров. – У пристава длинный язык?
– Зачем нам пристав! – обрадовался Аркаша. – Серега наш, конечно, с придурью, но болтать с репортером не будет. Фёкл Антонович язык за это вырвет. Тем более грязное дело – пятно на городскую власть. А ведь грядут такие события… Того и гляди, расцветем, как Ривьера. Курорты с санаториями! И вдруг – убийство. Нет, об этом нельзя говорить вслух. Вот лучшего сыщика из столицы мы вызвать можем. А больше – ни полслова. Разве не так?
Бравый репортер отличался быстрым умом, и Ванзаров вынужден был это признать.
– Тогда откуда?
Аркаша расцвел:
– А вы угадайте! Вы же мастер угадывать!
– Я не умею угадывать. Я знаю наверняка. Например, вчера вы разделали в картишки столичного бездельника.
– Ух ты! – вскричал Аркаша. – Вот это да! Вот это пронзительный ум!
– У вас ответ на цепочке часов болтается. Новый брелок слишком заметен.
Аркаша щелкнул по выигрышу, полногрудой нимфе, и рассмеялся.
– Вот это я люблю!
– Забыли о главном, – сказал Ванзаров. – Хотите меня убедить, что слухом земля полнится? В незнакомом городе? Вот так все узнать… Уж не из местных ли вы?
– Да, конечно! – вскричал Аркаша. – Я же здесь родился! Учился, а потом непростая судьба репортера забросила меня в столицу. Всех знаю, и меня все знают! Я же местная гордость, как-никак! Никаких тайн! Все двери и рты для меня открыты!
– Вот как? Тогда, господин Ливендаль, предлагаю сделку. Честную.
Репортер был готов, не сходя с места, продать душу.
– Вы мне рассказываете кое-какие сведения о местных жителях, а я… Так и быть, будете допущены к первому делу, что попадет мне в столице. Но только к одному. Согласны?
Руку Ванзарова Аркаша схватил так быстро, словно боялся, что тот убежит. И тщательно пожал. Очень вовремя появился официант с подносом и закусками. Аркаша наполнил рюмки, но выпил один. Ванзаров удовлетворился холодной говядиной.
– Спрашивайте! – потребовал Ливендаль. – Я набит знаниями, как копилка медяками.
– За что могли убить Жаркова? – спросил Ванзаров.
– Тю-ю! Это и не вопрос! И так всем известно… Иван не мог пропустить ни одну юбку. Чуть симпатичное личико – он готов. Влюблялся до безумия, обещал горы самоцветов и, конечно, жениться. Но так же быстро остывал. Много слез из-за него пролито. Вот и доигрался.
– Кого-то конкретно подозреваете?
– Это уже ваша работа – подозревать. А наговаривать нехорошо. Вот, к примеру, Иван вчера тут драку затеял. Почему бы не предположить, что он напоролся на оскорбленного жениха. Или обиженного любовника. Что страшнее. С каким-то сопляком неместным сцепился. Вы проверьте.
– Обязательно проверю, – сказал Ванзаров. – Кто такая Анастасия Порхова?
Аркаша налил себе еще.
– О, как вы круто взялись, – сказал он, крякнув в кулак. – К этой теме надо подходить осторожно. Любимая дочка самого богатого человека в городе, лесопромышленника Порхова. Нрава взбалмошного. Устроила тут скандал на всю улицу с криками: «убийцы». Вся в отца. Тот – человек жесткий, даже беспощадный. Конкурентов не осталось. А еще у него слуга есть, что-то вроде секретаря. Ингамов, бывший мичман. Так я вам скажу, это еще тот пес. Честно – не стал бы с ним связываться.
– Про их роман было известно?
– Смотря кому… В городе судачили, но очень тихо. Никто с Порховым, а тем паче Ингамовым, связываться не хотел. Себе дороже. А вот что Порхову было известно… Мне это не известно. Знаете, бывает так, что любящий отец последний узнает о похождениях доченьки…
– Да, бывает. Расскажите про… Катерина Ивановна… как же фамилия…
– Тут не говорить надо! – Аркаша поцеловал кончики пальцев. – Тут смотреть надо! Невероятная красота. Наша Снежная королева.
– Интересное прозвище, – сказал Ванзаров. – Чем она его заслужила?
– Живет в своем доме, кажется, имеет скромную ренту… Многие к ней подкатывали, да только Катя всегда умела по-своему поставить.
– Дорогая содержанка?
– Это с какой стороны посмотреть. Скорее, знает, как обращаться с мужчинами так, чтобы они делали все, что ей захочется. Не подумайте, что проститутка или того хуже: бланкетка. У нас все-таки провинция, нравы строгие.
– И не подумаю. Как у вас в провинции это почетное ремесло называется?
– Уважаемая дама. Первая красавица. Одним словом: Снежная королева.
– Неплохая замена смыслов. Все-таки не понятно, чем заслужила этот титул.
– Трудно объяснить… Сами увидите…
– А Жарков тут при чем?
– Иван, говорят, тоже в ее список попал… Да как-то у них все быстро закончилось. Вроде даже друзьями остались… Эх, жаль Ваньку! Он, конечно, пустой человек, но, по большому счету, зла никому не делал. Жил в свое удовольствие. Разве за это можно осуждать?
– Очевидно, кто-то думал иначе.
– Странное это дело, – согласился Аркаша. – Знаете, мне вчера показалось, что Иван этот скандал неспроста затеял.
– Вот как?
– Будто хотел так набузить, чтобы его в участок забрали и в камеру заперли. Словно боялся чего-то.
– Попрошу доводы.
– Никаких доводов. Показалось мне, больно нелепый вышел скандал. И ведь забрали бы, если бы Ивана дружок его, Стася, на себе не уволок. Иван только успел купюры бросить.
– Может, Жарков торговал секретами Оружейного завода? – спросил Ванзаров.
Аркаша уставился на него.
– Берегитесь, Родион Георгиевич, у нас тут на свежем воздухе часто сходят с ума. Слишком много йода.
– Я учту. Спасибо за полезные сведения. Мне точно пора. За мной обед.
– Знаете, что меня по-настоящему тревожит? – Аркаша даже рюмку отодвинул. – Опять у нас какая-то темная история происходит. Вот в прошлом году девицу убили, а тело так и не нашли… И это опять. Что-то здесь не то…
– Вы писали о том случае? Детали можете вспомнить?
– Нет, не я. Уже в «Ведомостях» прочел заметку. Пристав быстро нашел злодея. Я, откровенно говоря, удивился прыти Сереги. Обычно он того… Потом был суд, но я не люблю писать, когда не с самого начала вел. Не пошел на заседания.
– Значит, кого осудили, не помните?
Ливендаль согласился, что память его не так уж совершенна.
– Детали тоже вам неизвестны, – закончил Ванзаров.
Аркаша улыбнулся, признавая, что и великий судебный репортер не может помнить всего. Так и с ума сойдешь.
– Учтите, Аркаша, одним разговором не отделаетесь. Вы мне еще понадобитесь.
Ванзарова заверили в готовности помогать следствию, чем только можно. И выражалось это так горячо, что он был вынужден спасаться от бурных объяснений репортера.
До границы недалеко. Еще чуток проехать по шоссейной дороге в Белоостров, и как раз наткнешься на Редиягульский пограничный пост. Место это отдаленное, но не такое уж и глухое, все-таки Заречная часть нашего городка. Одни горожане частенько заглядывают сюда покопаться в «Зимнике», то есть огородах сестрорецких обывателей, расположившихся по левую сторону дороги. Другие же обыватели пребывают здесь постоянно, покоясь на Еврейском и Православном кладбищах. Коляска, запряженная взмыленной лошадкой, вовремя свернула в лесок, что тянется вдоль дороги до самой Полозовой речки и дальше, за нее. Пробравшись по сухому проезду, двуколка выскочила из зарослей как раз на берег речки.
Катерина Ивановна натянула вожжи. Лошадь фыркала, но встала послушно. Невдалеке, за кустами, стоял мужчина в летнем пальто. Он не тронулся с места, чтобы подать даме руку и помочь сойти. Даже, как нарочно, заложил их за спину, наблюдая, как она, поддернув юбку, живо и ловко спрыгнула на траву.
Катерина Ивановна сняла шарф, прикрывавший лицо от дорожной пыли, стряхнула что-то невидимое с блузы, коснулась шляпки и, найдя себя в полном порядке, подошла.
Катерина Ивановна натянула вожжи. Лошадь фыркала, но встала послушно. Невдалеке, за кустами, стоял мужчина в летнем пальто. Он не тронулся с места, чтобы подать даме руку и помочь сойти. Даже, как нарочно, заложил их за спину, наблюдая, как она, поддернув юбку, живо и ловко спрыгнула на траву.
Катерина Ивановна сняла шарф, прикрывавший лицо от дорожной пыли, стряхнула что-то невидимое с блузы, коснулась шляпки и, найдя себя в полном порядке, подошла.
– Вы приехали раньше, – сказала она, поглаживая хлыст. – Или я задержалась?
– Не беспокойтесь. Приятно видеть вас в полном блеске вашей красоты.
– Благодарю, Игнатий Парамонович, от вас такие слова дорогого стоят.
– Да-да, конечно, – сказал Порхов и притопнул что-то в траве.
Он замялся, не зная, как начать разговор. Дама не выражала желания помочь.
– Как вы себя чувствуете? То есть я хотел узнать, как ваше здоровье?
– Благодарю, не на что жаловаться, – ответила дама. – Мне еще рано думать о болезнях. Вы не находите?
– Беспокойства не одолевают?
– О чем мне беспокоиться? У меня хорошая, спокойная жизнь.
– Сны тревожные не мучают?
– Что вы, я сплю очень хорошо. Сейчас можно держать окно открытым, ночная прохлада – это чудесно.
– Выходит, совесть чиста.
– Кристально чиста, Игнатий Парамонович. Разве может быть иначе?
Она смотрела прямо и открыто, не отводя глаз. В таком лице трудно что-то понять. Как ни пытался Порхов уловить хоть какую-то тень эмоций, так и не смог. Ничего. Полированный мрамор. А что там за ним прячется – не узнаешь. Остается действовать напрямик. Игнатий Парамонович предпочитал поступать в жизни именно так: идти напролом.
– Я пригласил вас, Катерина Ивановна, чтобы поговорить о нашем деле.
Хлыст, быть может, случайно целившийся ему в лицо, покорно опустился вниз.
– Что ж, извольте, – ответила она.
– Я бы хотел получить веские гарантии, что наши договоренности в силе.
– Какие же еще гарантии мне предоставить?
– Например, что никогда даже малейшая крупица информации, даже намек не всплывут и не причинят мне и моему семейству вреда. Только в этом случае я готов был с вами иметь дело. И вы предоставили свое слово, что не отступитесь ни на один шаг.
– Готова подтвердить это прямо сейчас, – сказала Катерина Ивановна.
– И что все обстоятельства, и сам факт нашего уговора навсегда останутся в тайне, а еще лучше – исчезнут бесследно.
– Ничего иного не может быть.
– И непременная гарантия исполнения взятых вами обязательств?
– Целиком и полностью в силе.
Порхов посмотрел на речку. Небыстрая вода горела предвечерним золотом. Все заботы уносит, все печали и грусть. От такого вида в душе должен воцариться мир и покой. Но ничего подобного не случилось. Игнатий Парамонович сгорал от желания влепить прямиком один вопросик. Простой, но такой важный, что от него зависело не только его спокойствие, но жизнь семьи. И ведь как спросишь? Она и глазом не моргнет, как соврет. Уж больно умна. Не за что зацепиться. А по-другому из нее не вытянуть. Не просить же Матвея. Его в эти дела впутывать совсем нельзя. И так слишком много знает.
– Катерина Ивановна, ничего не желаете мне сообщить?
Порхов сам удивился, что спросил. Не то, конечно, но все же.
Красавица и бровью не повела.
– Что мне вам сообщить? Когда все будет сделано, вы первый узнаете.
– Срок?
– Как и договаривались. Осталось совсем немного.
– Значит, уже все у вас готово?
– Конечно. Зачем бы мне браться?
– Ну, прощайте, – сказал Порхов, поклонился и ушел в лесок. Вскоре его фигура растворилась в зелени.
– Надо торопиться, – произнесла Катерина Ивановна тихонько. Так, что и пролетающий комар бы не услышал. А если кто и прятался в кустах, прижавшись к самой траве, чтобы макушка была не заметна, так ведь и не разобрать ничего. Ветерок прошелестел, и только. Осталось только наблюдать, как барышня ловко управилась с коляской. Когда она исчезла из вида, тот, кто прятался, поднялся во весь рост и побежал вдоль дороги, придерживаясь стороны леса.
Предчувствия не обманули. Сестра раньше времени пришла с пляжа и, пряча глаза, попросила ее выслушать. Можно подумать, хотела извиниться, просить мира и покровительства. Но Стася уже знал, что тут дело в другом. Он сжался, готовясь принять неизбежное. Когда сестра сказала, что весь город только и говорит, что об убийстве Жаркова, Стася принял это со всем мужеством, на какое был способен в такой неудачный день. Он торопливо поблагодарил и стал собираться. Ушел в свою комнату, надел на сорочку пальто, тут же сбросил, нацепил какой-то пиджак и уже на крыльце обнаружил, что стоит в кальсонах и тапочках. Потом ноги не хотели попадать в брюки, или наоборот, он уже плохо помнил, ботинки лезли мимо ступней, шнурки не хотели завязываться и довели Стасю до исступления. Стася выскочил на улицу, горя желанием действий. Но, как быстро выяснилось, делать ему особенно нечего. Куда идти? Куда бежать? За что хвататься? – было решительно неясно. Чем больше Стася думал над своим положением, тем меньше понимал. Первым движением было бежать в полицию. Но что он там расскажет? Какие факты? Нет у него никаких фактов. Но тогда надо помочь родным Жаркова? Нет у него родных, одна домохозяйка. Или все-таки подумать о себе? Но он-то в чем виноват… Нет, теперь точно поволокут. Вот когда пригодится его план. Надо только выждать… Но Усольцев как хорош! Это же надо… А может, не дожидаться, пока за ним придут?
Редкие прохожие оборачивались, с ним здоровались. Стася ничего не замечал. Шевелил губами, пальцы его скручивались замком, взгляд был туманен. Наконец, он воскликнул «так вот же!» и припустил в сторону Выборгской улицы. Кажется, он намеревался явиться в участок и сделать заявление, что к этому случаю не имеет никакого касательства. Пусть на него не рассчитывают. Или что-то подобное. Стася не был уверен точно. Он все время придумывал новое и тут же забывал, что хотел. Шагая все быстрее, Стася яростно спорил с собой, говорил дельно и много, вот только не мог задержать в голове хоть одну из гениальных мыслей.
В такой горячке он оказался на углу Крещенской улицы, что показалось ему глубоко не случайным, а, напротив, символическим знаком. Стася все же огляделся, чтобы четче уяснить, куда вышел. На другой стороне он заметил черный студенческий мундир. Усольцев вел себя странно. Оглядывался, словно опасался слежки, и в лице его, всегда наглом и уверенном, читалась растерянность. Чего раньше не случалось. Стася замер, боясь шелохнуться. Как будто от этого зависела его судьба.
Усольцев его заметил. Всегда аккуратный Стася выглядел как петух, спасшийся от ножа мясника. Они смотрели друг на друга. Между ними была улица, залитая теплом и заходящим солнцем. Слишком близко. Слишком далеко. Где-то поблизости играли на гитаре, стучали колеса о брусчатку, детский голосок выводил песенку.
Усольцев ничего не замечал. Ему хотелось сбежать немедленно, и как можно дальше. Вот как все обернулось. Смотрит, не отрываясь, гвоздем въедается. Еще чуток, и, пожалуй, бросится. Что же делать?
Стояние по обе стороны Крещенской затягивалось. Никто не решался двинуться первым. Все изменилось вдруг. По какому-то невидимому знаку они бросились в разные стороны. Усольцев бежал, не оглядываясь, думая только о том, что если Стася его догонит, он будет кричать и визжать, – ничего не стыдно, когда надо жизнь спасать. Бежал он не наобум, а к заветной цели. Она показалась за вторым поворотом. Вывеска «Телеграф» была спасительной крепостью. Здесь уж не достанет. Усольцев вбежал в отделение и никак не мог отдышаться. Найдя бланк телеграммы и обламывая перо, он кое-как нашкрябал несколько слов и протянул телеграфисту.
Начальник почтово-телеграфной конторы Иванов пережил штурм полиции и задержание юноши в нижнем белье. Еще один нервный молодой человек удивил его куда меньше. В конце концов, лето на дворе, перегрелись маленько, вот и чудят. Иванов постарался быть настолько мягким и вежливым, насколько это возможно с заболевшим. Он принял телеграмму, прочитал вслух какую-то белиберду, насчитал пятьдесят копеек за срочность и обещал отправить непременно сейчас. Молодой человек, от которого невыносимо несло старым ослом, отказался уходить, пока не убедится, что телеграмма ушла.
Проявив милосердие, Иванов сел за аппарат и отстучал ключом положенные буквы. Посетителю сразу стало легче. Он схватился за голову и побрел к дверям. На этом испытания его не закончились. На самом пороге он шарахнулся от господина крепкого сложения в светлом костюме. Усольцев проскочил мимо него, как из мышеловки, а тот очень вежливо поднял шляпу.
– И опять у нас приятная встреча! – заметил он.
Отвечать было некому, Усольцев был уже далеко.
Начальник телеграфа с облегчением увидел хоть одно нормальное лицо, к тому же украшенное роскошными усами. Но когда ему протянули телеграмму в Окружной суд, в который требовалось немедленно доставить дело какой-то барышни, господин Иванов понял, что в его родном и тихом городке творятся нехорошие дела. Если не сказать: темные.