На вид сукно казалось серым и грубоватым, но было легким и приятным телу. По вороту и косой планке шла широкая красная тесьма, такая же, но у́же, по нижнему краю и рукавам. Саша посмотрел в зеркало – и в самом деле парнишка из деревни. Еще бы косу в руки – и в поле. Правда, сенокос уже давно закончился…
Ребята примеряли одежду. Саша заправил брюки в сапоги, подпоясал кушаком серый зипун.
– Я, значит, деревенский парень. А ты, Иван, что-то вроде мастерового из города.
Высокий худой Христоненко стоял перед ним, одетый в пиджак, длинное черное пальто, фуражку с потертым лаковым козырьком.
– Тебя не узнать, – сказал он Саше.
– Тебя и подавно, – ответил тот. – Это очень хорошо, ведь мы отправляемся в твои родные места.
– В Настасьевке сейчас некому меня узнавать, – Иван вздохнул. – Но мало ли кого встретим… Вот я, видишь, бороду оставил. В тюрьме отросла, так в первый день я хотел сбрить, но вовремя хватился. Пригодится.
Мягкая светлая бородка и усы шли Ивану. Ну и, конечно, меняли его облик, а простая одежда довершала маскировку. Саша остался доволен.
– Ну, теперь все дело за тем, как твой Петр Савельевич нас примет, согласится ли помочь?
– Не сомневайся, согласится, – уверил Иван. – Главное, чтоб он был в Рябиновом, чтоб все у него оставалось по-прежнему.
И дед, и отец Петра Савельевича работали при господской кухне, ведь их деревня – Рябиновое – располагалась совсем рядом с имением Христоненко. Фамилия у них была очень подходящая – Кухарь, а славились они как отменные кондитеры. Лет двадцать назад отец Ивана, Павел Иванович, помог Савелию обзавестись собственной хлебопекарней. С тех пор хлеб, булки, кренделя, пирожные, торты в Настасьевку поставлял только он. Мужик оказался оборотистый, со временем приобрел мельницу, плату за обмолоченное зерно брал мукой, завел хлебную лавку в городе и в деревне. Окрестные помещики, которые раз попробовали выпечку Кухаря в Настасьевке, тоже стали давать ему заказы. Через годы отца сменил сын Петр – крестник Павла Ивановича Христоненко. Он почитал хозяина Настасьевки и за благодетеля, и за отца. На похоронах Павла Ивановича стоял вместе с членами семьи, не скрывал слез…
Дом Кухаря не показался Саше богатым. Добротным, да, но довольно обычным. Правда, двор был обширным, со множеством хозяйственных построек: амбаром, клетью, хлевом, какими-то сараями. И крепким кирпичным строением с широкой трубой, из которой валил дым.
– Это как раз пекарня, – пояснил Иван. – Работает, это хорошо.
Петр Савельевич отворил им калитку сам, спросил, не узнавая:
– Вам чего, хлопцы?
Иван смотрел на него, молча улыбаясь, и тут Петр Савельевич всплеснул руками:
– Иван Павлович, господи мой боже! Та заходите же скорее!
И, проводя гостей через двор к крыльцу, повторял радостно:
– Чего тут только не гуторили: и что расстреляли вас, и что в тюрьме сидите… господи мой боже!
– В тюрьме был… Петр Савельевич, как там у нас, в Настасьевке?
– Так что ж, – протянул хозяин, – солдаты там постоем. В господском доме первый этаж, почитай, весь в казарму превратили. Кони в конюшнях, кухня в правой пристройке…
– А церковь, с церковью что?
Взгляд у Ивана был такой, словно он ожидал самого худшего. Петр Савельевич понял, поторопился успокоить.
– Храм целехонький, ничего там не разместили, не порушили.
– Да? – Иван перевел дыхание, потом спросил все же с сомнением: – Но ведь эти революционеры, они же безбожники?..
– Да говорят, – протянул хозяин, снимая с молодых людей верхнюю одежду, усаживая их на красивые стулья с высокими спинками. – Только все они, ребята те, крещеные православные. А многие и крестики под гимнастерками носят, сам видел – и когда моются на дворе, и переодеваются.
– Так вы там бываете? – быстро спросил Саша.
– А кто ж им хлеб поставляет? Почитай, через день вожу туда на подводе свежую выпечку.
– Ой, как хорошо, как кстати! – Иван порывисто обнял Кухаря. – Помогите нам! Нам с другом нужно попасть в имение… – Он слегка запнулся, но тут же продолжил с полным доверием: – Я спрятал там наши иконы старинные. Вы знаете – отцовскую коллекцию…
– Господи спаси! – Кухарь радостно перекрестился. – А я все гадал, куда ж они подевались? Картины вывозили, это я видел, а вот иконы – нет… Значит, спрятали, Иван Павлович?
– Успел. Теперь хочу вывезти их. Тайно. Поможете?
– Как не помочь! И дело святое, и вы мне родные…
– Сможем мы с вами поехать в имение? – Саша пристально посмотрел хозяину в глаза. – Как ваши помощники? Не будет это подозрительным?
– Поедем, – кивнул Петр Савельевич. – Я там был вчера, сегодня готовится новая партия буханок, а завтра и повезем их. Со мной разика два ездил сын Шурка…
– Так я тоже Шурка! – весело подхватил Саша.
Петр Савельевич оглядел его, посмотрел в улыбчивое, простодушное лицо, кивнул:
– Сойдешь. Кто там его особенно разглядывал… А по росту и масти похож, да я тебе еще его одежку дам. Ну а вы, Иван Павлович, станете навроде моим племянником из города. Буду звать вас Ванькой, не обессудьте…
Они какое-то время еще обсуждали свои будущие действия, потом пришла хозяйка Фекла Егоровна, принесла из пекарни свежую выпечку. Ласково обняла Ивана, поклонилась Саше и позвала всех к столу…
Утром гости поднялись рано, пошли с хозяином к пекарне. Там уже двое рабочих загружали телегу. Буханки хлеба и калачи укладывали в деревянные ящики. Указывая на них, Иван сказал:
– Они ведь будут пустые на обратном пути? Мы в них можем иконы положить.
– Верно, – согласился хозяин. – Я и сам так прикинул. Накроем мешками, набросаем сверху валежника.
– Никогда не видел, как хлеб пекут, – сказал Саша.
– Так поди посмотри, пока мы тут управимся. – Петр Савельевич махнул рукой своему шестнадцатилетнему сыну. – Шурка, покажи.
В большой, очень теплой комнате стояло две печи.
– Конвейерные, – пояснил парнишка. – Вон там рабочие на тестоделителе заготовки рубят, сюда в загрузочное отверстие кладут, а из выгрузочного уже хлеб принимают. Видите?
У печей, за столами и у полок, куда складывали готовые хлеба, работало не меньше десяти человек в передниках и нарукавниках, поворачивались быстро, слаженно.
– Серьезное производство, – похвалил Саша.
– Да сейчас-то простую выпечку делаем. Все больше ситный, редко когда крупчатый, трудно с хорошей мукой. А прежде так часто под заказ пекли ржаной «Боярский» – для господина Христоненко Павла Ивановича да других помещиков. Эх, какой был хлеб! Мы, может, и не «Государев хлебный дворец», но такие караваи, ковриги и «Боярские» выпекали, что все дивились.
Сын хозяина оказался настоящим знатоком, Саша готов был и дальше его слушать. Но со двора заглянул Иван, позвал: пора ехать. Саша взял у своего тезки Шурки только шарф и поярковую шапку. Шарф был заметный, вязанный из бордовых и черных ниток, и шапка бордовая. В них парнишка был, когда ездил в имение с отцом, вот и решили, что если кто и запомнил его, то именно по этой одежде.
Саша примостился среди ящиков, Иван сел рядом с Петром Савельевичем. Он сильно волновался, это было заметно. Но все же недалеко от последнего поворота к имению попросил придержать коней. Кивнул на просеку, уходящую в сосновый бор:
– Когда поедете обратно, свернете сюда. Но сильно далеко не заезжайте, ждите нас. Мы принесем иконы. Раза за три, а может, и за два справимся…
Когда подъехали к арочному своду каменных ворот, Иван соскочил с облучка и пошел рядом. Он смотрел вперед – на дом, на высокую водонапорную башню. Телега свернула на площадку к центральному входу, где солдаты занимались разными делами: пилили дрова, носили воду, сбивали какие-то длинные скамьи…
– Хлеб привезли! Свежий хлеб! – радостно закричали несколько человек.
От группы военных к ним быстро подошел высокий человек в шинели, Саша шепнул Ивану:
– Командир, похоже. Спокойнее, спокойнее…
Командир приветливо кивнул:
– Как всегда вовремя, Петр Савельевич. У вас сегодня помощники?
– Так вот сын опять приехал. А это мой племяш, из города. Интересно им поглядеть, как баре-то жили.
– Пусть поглядят, это полезно, – кивнул командир. – А то ведь некоторые, даже из простых, до сих пор твердят: зачем революцию делали, зачем все рушили!
– А вы чего? – простодушно спросил Саша. – Чего им отвечаете?
– Говорю: вспомните, как сами жили, и сравните… Да, я вот сам из рабочих, на Таганрогском металлургическом еще мальчишкой начал, когда отца там покалечило. Таганрог, если вы слышали, город промышленный, заводов там много, еще и котельный, и кожевенный, и другие. Да все иностранцам принадлежали – бельгийцам, немцам. Они для чиновников да инженеров немного раскошелились, домики приличные построили. А наша рабочая окраина, Касперовка, – сплошные лачуги, бараки, а то и просто землянки! Улицы не мощеные, грязные, не то что водопровода, даже сточных канав нет. Воду, чтоб помыться или постирать, мы привозили в бочках с моря, а чтобы попить, еду приготовить – из пробитых в земле скважин брали. Да только тухлая это вода, застоявшаяся, люди от нее болеют…
Он замолчал, пристально оглядел молодых людей, спросил строго:
– А вы, парни, что не мобилизованы?
– Так сын годками еще не вышел, – поспешил разъяснить Кухарь. – А племянник… – он понизил голос, наклонился к командиру, – больной совсем, чахотка одолела. Приехал ко мне, как раз чтоб подлечиться на деревенском хлебе да природе. Авось полегчает.
Военный глянул на бледное, худое, с запавшими скулами лицо Ивана, вздохнул. Перевел взгляд на Сашу: тот смотрел на него наивными веселыми глазами, на безусом лице ямочки… Подумал: «Да, еще совсем юнец». А юнец улыбнулся ему, сказал с энтузиазмом:
– Я бы к вам в отряд хоть и сейчас пошел бы. Так не берут!
И такое детское разочарование было в его возгласе, что командир засмеялся, похлопал юношу по плечу, сказал:
– Что ж, еще успеешь, впереди боев у нас много… Ладно, ребята, идите посмотрите, что вам интересно. А вам, Петр Савельевич, солдаты помогут разгрузиться. Давайте к столовой.
– Смотрите, да недолго! – строго прикрикнул Кухарь. – Потом в лесочке валежника соберите, нагрузим подводу на обратном пути, чтоб порожняком не гонять.
Иван и Саша пошли вокруг дома.
– Окна не выбиты, – шептал Иван, – барельефы и фризы не отбиты. Слава богу, я так боялся…О, и львы наши целы!
Они шли вокруг водонапорной башни, мимо здания, которое было раньше домом управляющего, где у входа все так же спокойно лежали каменные львы.
– Давно я не был тут у вас, – Саша оглядывался, любуясь стройной, красного кирпича, с резными украшениями и водостоками в виде драконов башней. – Ну просто сказочный терем для принцессы-затворницы. Гляди-ка, в этой стороне народу нет. О, слышишь, трубят сбор? Значит, все идут туда, к дому на площадь. Это для нас хорошо.
Иван быстро спросил Сашу:
– Ты видел, есть тут где-то охрана?
– Похоже, только у одной пристройки к конюшням.
– А, это там, где у нас мастерские работали. Как думаешь, что там у них?
– Наверное, склад оружия. Арсенал, так сказать. Больше ничего здесь не охраняется.
– Тогда сворачиваем в эту аллею… К храму.
Вокруг церкви стояли прекрасные огромные дубы, еще в густой листве, по-осеннему позолоченной. Молодые люди остановились, любуясь широкой маковкой купола, колокольней, фресками на фасаде, медальонами с ликами святых. Одновременно перекрестились, переглянулись и быстро взбежали на высокое крыльцо. Входные двери были прикрыты, но, когда Саша потянул их, оказались не заперты.
– Замок сбит, – прошептал Иван, проскальзывая следом за другом в середину.
Из высоких стрельчатых окон лился яркий свет. Храм казался необычно пустым: не было ни икон, ни утвари. Но удивительные яркие фрески, которыми были расписаны стены и колонны, делали его прекрасным. Саша залюбовался росписью, где традиционные церковные мотивы так органично соединялись с орнаментами из цветов, плодов, листьев, со стремительными силуэтами оленей и птиц…Вздрогнул, очнувшись: Иван тронул его за плечо.
– Пойдем скорее! Не дай бог, кто-то войдет!
Они быстро прошли к стене с портальной аркой. Это был алтарь, он тоже был пуст, все вынесено. Потому маленькая полукруглая апсида просматривалась насквозь.
– Сюда. Смотри, видишь орнамент?
По стене, повторяя ее полукруглый контур, шел резной орнамент: дубовые листья с желудями. Иван обошел мраморный столик – подставку для икон или церковных книг, – сразу за ним положил ладонь на стену, прикрывая часть орнамента.
– Посмотри, Саша, найдешь ли разницу?
Саша внимательно разглядывал место, которого коснулся Иван. Листья, желуди… Нет, ничего необычного… Но ведь Иван сказал, значит, что-то должно быть, какое-то различие… Вот оно!
– Листок не такой! Постой-ка… Кленовый, кажется?
– Согласись, – Иван радостно засмеялся, – совсем незаметно. Если бы ты не искал специально, не заметил бы!
– Да я и так с трудом заметил. Да, искусно спрятано. И как это работает?
– Код Морзе, знаешь, что это такое?
– Слышал, конечно, – ответил Саша. – Между прочим, читал недавно, что теперь это называют «азбукой Морзе». Но как отбивать буквы – не знаю, просто не интересовался.
– Да и не надо знать. Только букву Н. Смотри…
Иван положил пальцы на выпуклый листик, отличающийся от всех других в орнаменте. Резко сделал два коротких нажатия, а после паузы нажал еще один раз. Одновременно тихо проговорил:
– Тире, точка… Буква Н, Настасьевка…
Отступил и, когда часть стены неслышно ушла сначала вглубь, а потом в сторону, вдруг встревоженно спросил:
– Саша, а свечи, свечи ты взял?
– Да, вот они. – Саша из внутреннего кармана зипуна достал связку свечей и коробок спичек. Не удержался, воскликнул: – Здорово! Как в какой-нибудь сказке о пещере Сим-Сим!
Иван оглянулся, поторопил:
– Пойдем скорее! Зажигай свечу, сейчас станет совсем темно.
За открывшимся узким проемом были видны ступеньки, уходившие вниз. Только парни сошли несколько шагов, как отошедшая плита почти бесшумно поползла, уводя с собою свет, и с тихим щелчком стала на место. Но свеча уже горела у Саши в руке, а Иван зажигал вторую.
– У нас здесь под церковью и колокольней есть большой подвал, о нем все знают. Никому в голову не придет, что существует еще один, маленький и потайной.
Они спускались по удобным каменным ступеням и как-то вдруг очутились в небольшой комнате с низким сводом, кирпичными стенами и гладким бетонным полом. Комната была пуста. У Саши мелькнула мысль: «Наверное, есть еще одно помещение, дальше». Он повернулся к Ивану, чтобы спросить… Тот стоял окаменевший, только рука со свечой дрожала, отчего по стенам метались тени. Выдохнул почти шепотом:
– Этого не может быть!
Резко, с ожесточением мотнул головой, крикнул:
– Нет!
И быстро пошел вдоль стен, по периметру подвала, высоко подняв свечу.
Саша понял. Стало тяжело на сердце, больно за обманутого друга. Да, кто-то обманом проник в его тайну, сумел войти сюда, вынести иконы. Древнюю, ценнейшую фамильную коллекцию…
– Ничего… Как это может быть, я не понимаю?
– Поди сюда, Иван, успокойся. Сядем.
Саша размотал обвязанный вокруг пояса холщовый мешок – в нем молодые люди собирались носить иконы. Постелил на широкий каменный карниз у одной из стен, сел сам и посадил Христоненко. Сказал с напором:
– Подумай, Иван. Кто знал об этом схроне?
Конечно, Иван перед поездкой все подробно рассказал ему: о тайнике знали только члены семьи, теперь их осталось двое, причем мать далеко, за границей. Друг, помогавший прятать ценности, погиб… Но все же, все же кто-то побывал здесь! Случайно обнаружил?
– Нет, – ответил на это Иван. – Ты же сам видел: как можно случайно обнаружить ключ, случайно нажать нужную комбинацию? Исключено.
– Значит, знал. Кто?
– Не представляю… Господи, Александр, что же делать? Как узнать? Кто поможет?
– Ну, – пожал плечами Саша, – если кто-то и сможет разгадать сию тайну, то только небезызвестный тебе Викентий Павлович…
– Да! – Иван так резко повернулся к другу, что чуть не сбил свечи, поставленные на пол, у них в ногах. – Конечно же, твой отец! Господин Петрусенко, самый лучший сыщик в Российской империи!
– Это, конечно, преувеличение, – улыбнулся Саша, – но приятное.
Хотел добавить еще о том, что империи уже нет, но промолчал: Ивану и без того горько.
Растерянность и апатия, охватившие Христоненко, уже сменились лихорадочным возбуждением.
– Пойдем скорее, вернемся в город! К Викентию Павловичу!
– Хорошо.
Саша поднял свечу, шагнул в сторону ступенек.
– Нет, – остановил его Иван. – Там мы не выйдем, там только вход, и с этой стороны открыть невозможно. Так специально сделано. Видишь, даже если бы каким-то чудом случайный человек сумел сюда войти, то не вышел бы. Выход тоже скрыт, надо знать.
– Но он все-таки вышел и все вынес, – жестко добавил Саша. – А ты говоришь, никто не знал.
– Наваждение… Наваждение… – прошептал Иван, последний раз высоко поднимая свечу и оглядывая пустую комнату. – Что ж, пойдем, Саша, покажу.
Он подошел к нише в стене. Саша видел ее, когда вместе с Иваном, подняв свечи, обходил комнату в надежде: «а вдруг…» Невысокая – в рост человека, и неглубокая – в один шаг, она служила как бы альковом. Во всяком случае, Саша так сразу подумал, ведь единственное, что в ней было, – это высеченный в овальном медальоне каменный крест. Иван подошел прямо к нише, остановился, трижды перекрестился. Губы его шептали молитву. Потом он сделал шаг внутрь, положил обе руки на выступающий овал и рывком толкнул вперед. Медальон вместе с крестом поддался, словно вошел в стену. И стена, которая казалась каменной и цельной, тоже ушла вглубь. Открылся узкий коридор, насколько длинный, Саша еще не понял – света свечи не хватало.
– Проходи.
Иван посторонился, пропуская товарища, сам же медлил, все смотрел в пустую комнату. Потом, обернувшись, сказал тихо: