— Меня зовут Винсент, — глухо ответил тот из-под маски.
— Аморфный, как твои слуги-тени… в тебе слишком много мага и слишком мало мужчины, — с неудовольствием произнесла Марет, на мгновение закусив губу. — В тебе нет чувств ни к кому, это совсем нездорово, знаешь?
Она осуждающе покачала головой. Подумать только, демон разврата наставляет за здравие.
— Чувства есть, — возразил маг. — Правда, не мои.
Дверь в сумрак распахнулась, невысокие тени юнцов хлынули из-под его потускневшей мантии — яркие, быстрые, черные. Юркие, проворные, злые. Углик, Комлик, Вира, Манатка, Камуш, Заноза и Валун, град землецких имен. Два десятка теней набросились на демоницу, погребли ее под мельтешащей черной пеленой.
— ВООООН! — заорала Ареана, согнувшись в три погибели, пытаясь не допустить юнцов к самому сокровенному месту своего тела, к серой нити, ведущей под холм. Но одна за другой, тени хватали нить и тянули ее, а потому через секунду она лопнула. Крик оборвался, и тени рассыпались ворохом черных листьев, тающих в ночи. Наконец они были свободны и вернулись к своим носителям.
Наступила невероятная тишина. Словно комки етаховой шерсти набились в уши.
Винсент дрожащей рукой стянул маску и снял капюшон. Он был весь блеклый, как тогда в сердце содрогающегося броневагона. Блеклый, но счастливый.
Люди замерли в тишине, всех начало отпускать, и только Ричард, выдравшись наконец из ветвей, с палашом наизготовку, озирался с ревностным блеском в глазах. Кажется, он остался всецело во власти хозяйки и был готов отыскать ее где угодно, достать из-под земли.
— Что?.. — звонко воскликнула Марет, полуголая, согнувшись, пряча себя от чужих глаз. — Что?!
— Не бойся, девочка, — прошелестел серый маг. — Твои друзья опять спасли тебя, вернее, их тени… Они снова не дали демону забрать твой разум… — Он неловко потянулся, чтобы снять мантию и накрыть ее испуганные обнаженные плечи.
— Госпожа моя! Вернись!! — закричала Марет истово и пронзительно, протягивая руки к ночному небу и благоговейно держа тонкую серую нить. — Заклинаю тебя тактом двенадцати сфер, памятью женской утробы, похотью прародителя, чревами земли!..
Надо было подскочить к ней и все-таки оглушить. Винсент внезапно понял, что Марет, дочерь Выдера, никогда и не хотела быть спасенной. Что чертовы дружные, верные дети не дали ей уйти во власть госпожи, не дали шагнуть из никчемной деревенской гнили — в жизнь прекрасной властительницы, королевы балов, а позже, когда удастся вернуть свободу хозяйке, ее самой верной фрейлины.
— Владей моим телом, как чистым плащом, носи меня, как пожелаешь! Заклинаю тебя полуночью Огнарёка и светом Живицы, зеленой луны!
Надо было хотя бы ударить ее по губам, кричащим заклинание. Конечно, хитрая и мудрая Ареана научила девочку древним словам. Первым делом научила, ведь знала, что кто-нибудь может оборвать их связь, выкинуть ее из свежего юного тела обратно под Холм. Но знала и то, как ей вернуться.
— Госпожа моя! — орала Марет. — Вернись в меня!
И никто, ни одна живая душа не смог в эти секунды сдвинуться с места: холмичи просто не понимали, что происходит, не пришли в себя, не вспомнили, что они люди, и могут управляться сами, а не ждать, пока хозяйка вдохнет в них свою волю. Анна сейчас была одной из них — полностью без воли и без сил, Кел захлебнулся в грязи, Алейна без сознания, Винсент в шоке от того, как его выстраданная, выдержанная победа обращается нелепым поражением — ведь больше у Лисов нет козырей в рукавах.
Винсент не привык и не умел бить сам. Зачем, когда стоит указать пальцем или отдать мысленный приказ — ударит воин-тень? Однако, сил призвать тень уже не было. А когда он все-таки неловко замахнулся, Ричард прыгнул вперед и рубанул мага палашом наискось по груди. Захлебнувшись от боли и крови, тот рухнул в грязь.
Свет воссиял над юницей, она смеялась, хохотала, раскинув руки, бесстыдно трясла сосками, не страшась больше гнева мамок, бабок, дедов и мужчин. Розовое сияние сплелось с золотым, лица людей, освещенных им, казались застывшими масками обреченных. Личико Марет, искаженное заклинающим экстазом, медленно разгладилось. Взгляд обрел смысл. Королева шагнула в грязь, во всей красе, скрыв иллюзией платья и блеском драгоценностей нищету своей инкубины…
— Мои чудесные игрушки, — проговорила девушка, нежно вглядываясь в дрожащих людей, успевших осознать свое положение, но не успевших вернуть себе волю. — Сколько же удовольствий и чувств вы доставили мне сегодня. Триста пятьдесят, — голос ее дрогнул, — пустых, мертвых лет я висела в каменном мешке. За что? За полноту жизни, которой так боялись мои мучители. Но сегодня, хоть одним глазком, одним поцелуем, хоть пальчиком я дотянулась до жизни. И как же мне это нравится… Я хочу наградить вас немного, заставить почувствовать.
Она вытянула маленький, чудесный пальчик и коснулась Ричарда. Тот взвыл от боли, содрогаясь, осел, закричал.
— Не держи в себе! — утробный голос демоницы взвился, раскатистый, словно отражаясь от невидимых сводов каменного мешка. — Поделись!
Ричард схватил стоящего ближе всех холмича, тот скривился от режущей боли и заорал, ухватился за соседнюю бабку, та вцепилась в двоих дочерей, мгновения спустя вся толпа была охвачена агонией. Люди хватались за соседей в надежде облегчить страдание, но только ширили круговую поруку боли. Кто-то прижался к Анне и судорожно выл, а она лишь подергивалась, почти не чувствуя спазмов, так сильно осушила ее Ареана, выпив почти до дна.
— А вот и мой дар, вижу, вам нравится, — кивнула безупречно уложенная, чистенькая королева минуту спустя. Толпа перед ней рыдала и стонала от счастья, что боль наконец закончилась. — На чем мы остановились?.. Ах да, жрица Милосердной. Давайте ее сюда.
Алейну послушно подняли и снова, второй уже раз, жертвенно протянули хозяйке.
— Пробудись, моя прекрасная сестра! — позвала Марет чистым, юным голоском, и ласково провела по Алейновой щеке. Импульс эмоций и чувств ушел в девчонку, разбередил ее обморок. Долгие секунды спустя она очнулась. Закашлялась, открыла потемневшие от гнева зеленые глаза.
— Привет. Ты тщетно думаешь, что поможет кто-то из друзей, — с сочувствием, медленно произнесла демоница, вглядываясь в напряженное лицо Алейны. — Никто из них не поможет. Больше того, я велю, и любой, кого ты считала другом, убьет тебя. Потому что их сердце принадлежит мне, а ты лишь маленькая и жалкая помеха на моем пути к безраздельной власти над сердцами смертных.
Алейна смотрела на Дика, который с готовностью, торопливо шагнул к хозяйке. Мрачные глаза на сведенном судороге лице, их родной рейнджер словно надел маску преданного и истового служения совершенной твари.
— Ах вот что, — с восторгом поняла Ареана. — Ты любишь его. Кто бы мог подумать. Такая юная, чистая и светлая, такого грубого, темного человека вдвое старше тебя самой.
— Хальда, — прошептала жрица, — пусть падет с ночного неба золотой звездный дождь…
Но новое прикосновение нежного пальчика, новый импульс беснующихся, обуревающих чувств, и Алейна вскрикнула, прервав молитву. Чужие эмоции бушевали внутри нее, и это оказалось ударом не слабее латного кулака Анны прямо под дых. Красивое лицо девчонки дергалось от муки, страха, наслаждения, ярости, всего-всего-всего сразу, в ее глазах пронесся калейдоскоп чувств.
— Ааах! — Алейна повисла на держащих ее руках, тяжело дыша.
Анне было уже все равно, чувства так сильно выгорели в ней, что не возвращались назад. Все было серым, бессмысленным, как пузырящаяся вокруг вонючая грязь, вся ее жизнь была грязью, как и жизнь остальных Лисов, давно пора было отдать ее Смеющемуся Богу и кануть в небытие.
— Мой маленький Ричард, — ласково сказала Марет, погладив лучника по плечу, отчего тот встрепенулся и с обожанием посмотрел на нее. Обожание на его обветренном лице смотрелось удивительно чужеродно. — Ты питаешь к этой девушке какие-то чувства? Скажи нам правду, заклинаю тебя, мой милый слуга.
Лицо Дика исказилось в борьбе. Он никогда не раскрывал своих пристрастий остальным. Если только свои сильные чувства к Келу.
— Да, — тяжело ответил рейнжер. — Питаю.
— Какие же? — широко раскрыв удивленные голубые глаза, вкрадчиво спросила демоница. Народ внимал, потому что это было интересно хозяйке, и даже дышал теперь синхронно, вдыхал и выдыхал. Вдыхал и выдыхал.
— Я… — проговорил рейджер, — оберегаю ее.
Зеленые глаза Алейны смотрели в его нахмуренные мрачно-карие.
— Не любишь? Нет?
— Нет, — ответил Ричард, моргнув, словно удивленный. Словно никогда и не думал о жрице с такой стороны.
Девчонка силилась совладать с собой, но губы ее задрожали. Алейна знала, что любящий одолеет чары демоницы, если та прикажет убить ее. А не любящий — убьет без раздумий. Она получила ответ на вопрос, который никогда бы не задала Ричарду сама.
Девчонка силилась совладать с собой, но губы ее задрожали. Алейна знала, что любящий одолеет чары демоницы, если та прикажет убить ее. А не любящий — убьет без раздумий. Она получила ответ на вопрос, который никогда бы не задала Ричарду сама.
— Тогда, — улыбнулась Марет, поправив светлый локон, — уничтожь жрицу светлой богини. Лиши ее жизни, для меня.
Алейна с расширенными глазами рванулась, пытаясь высвободить руки, но холмичи слишком крепко держали ее. Она не могла сотворить щит света.
Анна не шевельнулась, чтобы спасти подругу, ей было все равно. Капризный Бог примет их души, Смеющийся Бог с хохотом вырвет их сердца из груди.
Дик ухватил палаш двумя руками и вскинул в ударе. Задумчивость на его лице так быстро сменилась абсолютной уверенностью в своих действиях, как будто только что рядом с ними стоял их Ричард, такой знакомый и настоящий, а теперь включился совсем другой.
Железный прут с лязгом выстрелил из вытянутой руки Дмитриуса и вошел Марет в живот. Стальной возвышался над раболепно склоненными людьми, и ничто не мешало его выстрелу. Королеву отбросило назад, в пузырящуюся грязь. Толпа дрогнула.
Ричард издал странный, воющий полу-шепот, полу-визг, за долю секунды совладав с собой и уведя свой удар в сторону. Он косо резанул по рукам, держащим Алейну, веер кровавых брызг взлетел над распадающимся клубком тел, а за ним следом настигли крики пораненных холмичей. Ричард в ступоре смотрел на свои обагренные кровью руки, людская масса, словно очнувшись, пятилась, отступала, ломалась на отдельные островки, кто-то голосил, кто-то озирался, кто-то резко сорвался с места и побежал прочь, в темноту. Етахи выли, захлебывались лаем. Тиски Ареаны ослабли, будто их уже почти и не было. Но тут же они вернулись.
Марет рывком поднялась из жижи, прекрасное платье, идеальные волосы, ленты, золото и серебро, драгоценные камни и цветы — все это моргнуло и исчезло, и все увидели девушку пятнадцати лет, с искаженным от страха и боли лицом, обеими руками стиснувшую торчащий в окровавленном животе тяжелый железный прут. Но тут же моргнуло снова, и из грязи возвысилась, восстала Ареана, сверкающая королева, царственный фантом.
— Предатели, — ее голос скрутил всем внутренности, словно она перебирала их холодной, безжалостной рукой. — Маленькие комочки плоти.
Люди застыли на местах, хватаясь за животы, будто там и вправду шевелилась когтистая лапа смерти, госпожа гневается, прости нас, хозяйка. Многие опять повалились на колени, упали лбом в грязь.
— Я выпью ваши чувства, одно за другим. Я выдавлю ваши эмоции, весь сок жизни из ваших нелепых тел. Я заставлю вас хрипеть в оргазме, умирать, но отдавать мне всё, что в вас есть. Всё.
Дмитриус заскрежетал и двинулся сквозь толпу. Его стальной корпус плыл через сбившихся людей, как нож сквозь масло, пустая прореха оставалась позади. Он шагал к Алейне. Та застонала и попыталась встать, а Ричард в ужасе отступал назад, осознавая все, что произошло. В глазах его, направленных на Ареану, был страх, он боялся, что в любой момент демоница снова завладеет им. Лучник качал головой, нет, нет, слишком опасно, и пятился назад. А Дмитриус шел вперед.
— Иди ко мне, воитель, — прошептала Марет, теряя силы. Ее платье моргало, ее лицо сменялось плачущим детским и снова царственным девичьим. — ИДИ.
Анна вернулась из забытья, поднялась и тоже двинулась сквозь ряды оцепенелых земляков.
На что надеялась Ареана? Неужели, видя всех и каждого в их сути, способная узнать имя человека с первого взгляда на него, она не разглядела, что на нее наступает пустой, не знающий телесных слабостей доспех? Неужели она, столь опытная, не понимала, что испытанную в боях сталь не соблазнишь, будь ты сколь угодно желанной и прекрасной?
— Помогите… — умоляюще прошептала Марет, сползая вниз, падая на колени, но тут же исчезла. Безупречная красавица закрыла собой умирающую девочку и надменно смотрела на них.
Алейна встала.
— Ты спасешь ей жизнь, сестрица, — усмехнулась Ареана. — Не дашь бедному дитя умереть. Но как только она перестанет умирать, я снова буду править вами. Ваши жалкие тела и недалекие умы опять будут в моих руках… Поэтому выбирай, или моя победа, или ее жизнь.
— Мне не нужно выбирать, — сказала Алейна. — Дмитриус даст тебе по башке, и ты отрубишься. Так и будет.
— Ты настолько доверчива, — идеально красивые глаза смотрели с умилением. — Снова веришь, что твой друг принадлежит тебе, а не мне?.. Думаешь, я владычица плоти и взываю к низменным инстинктам смертных, а он бестелесный разум, заключенный в сталь… и я не смогу овладеть им?
Дмитриус уткнулся в ее вытянутую руку, дрогнул и замер.
— Но я демон видений, — ласково произнесла Ареана, улыбаясь. — Я повергала людей целое столетие. И открою тебе секрет, который поняла давным-давно: не плоть владеет человеческим разумом. Напротив, только разум владеет плотью. Все в плоти происходит от разума. Думаешь, я не смогла проникнуть в мысли Дмитриуса сразу, с самого начала, только потому что его тело железное?
Она погладила исчерканную следами мечей и кинжалов, палиц и копий, и стрел стальную грудь.
— Думаешь, я не построила все таким образом, чтобы он сам ко мне подошел и отдался в мои руки, когда остальные из вас будут уже бесполезны или мертвы?..
— Нет, — ответила Алейна. — Я просто думаю, что Дмитриус любит меня.
Стальной воин коротко ударил рукой вниз сверху-вниз. Очень сдержанно, соизмеряя силы. У него было достаточно времени, чтобы примериться.
Воздух вокруг словно сменили целиком, он снова стал нормальный, чистый, ночной. Кто бы мог подумать, что Анна так обрадуется возвращению землецкой вони?
Девочка скулила в грязи и крови, Анна с трудом подковыляла к ней, она знала, что делать. У Дмитриуса не хватало контроля над стальными руками для таких точных действий; у остальных недоставало силы, чтобы вытянуть прут одним кратким рывком. А железные прутья Дмитриуса были гладкими специально. Чтобы, когда Лисы будут спасать жизнь своим поверженным врагам, не причинить им лишних страданий. Анна сильно прижала прут, плавно рванула вверх и чуть-чуть вбок.
Свет Ареаны погас, словно смытый, и воцарилась чистая, как провал бездны, ночь.
А затем в ночи воссиял свет Хальды.
Алейна молилась за жизнь умиравшей девочки, Ричард, Анна и Дмитриус обступили ее. Жители Землеца задвигались, загомонили, приходя в себя, и взбаламутили суетой чистую, беззвездную, сомкнувшуюся над поселением ночь.
Винсент резко сел и закрыл ладонью лицо. В голове шумело, грудь адски болела, но, как всегда, мантия зарастила рану мглой, не дав хозяину истечь кровью. Серая материя защищала хозяина, льнула к телу, словно уговаривая: не покидай сумрак, мастер, не выходи на свет. Маг замер над телом Кела, и холодный ветер трепал полы мантии, обвод капюшона. Но через непроницаемо-серую маску не было видно выражения его лица.
Счеты судьбы Глава девятая, где Лисы скалят зубы, играет ветряная арфа, Вильям Гвент проявляет невиданную щедрость, но сильнее всего удивляет золтыс.
— Что же делается, земляне! Что делается!
Собаки носились и лаяли. Оставленные в землянках и домах дети плакали от шума и страха, высовывались из-за пологов и дверей, звали родителей. Кто-то поспешил убраться, но большинство земляков не расходились.
— Демон это был, демон! В девку вселился…
— Не только в девку, во весь Землец…
Сбившись в гудящие кучки, холмичи жались друг к другу, бурлили, выплескивая пережитый страх, стыд и гнев, пытаясь прийти к единому ответу: что было, и кто виноват. Общий гомон и гвалт усиливался. Отдельные фигуры перебегали туда-сюда, как брызги из котла в котел, висящие над одним костром. Крестьяне пытались собрать в уме простую и понятную телегу, в которую можно свалить весь итог. Им нужны были простые и однозначные выводы.
— Это все пришлые… Пришлые виноваты… — сначала ворошилось в кучках шепотом, исподлобья, с опаской. — Пришлые… чужаки, — повторяли землекопы, пробуя такой вывод на вкус, и вкус им нравился. Он был куда слаще, чем горькое понимание, что их землецкая девчонка предала человеческий род, отдалась демонице, а сами они вмиг поработились властной красотой и склонились, внимая приказам низверга. Позор навечно, который будет виден даже на их несмываемо-грязных лицах и руках. Если крикнуть «Чужак!» погромче, то голос совести будет не слышен, и сразу уйдет оскомина, перекривившая рот.
— Это все пришлые! Пришлые виноваты! — выкрикнул, заводя стоящих рядом, тощий, рябой мужик. Черной масти, с примесью южной крови, наверняка сын каторжника или раба с юга, которого когда-то между делом купил Вильям Гвент.
Гидра вскинула сотню голов и смотрела на Лисов сотней пар глаз. Надо было видеть, как на этих лицах боролись опаска и неприязнь. Как справа мялась юлящая оправдательная улыбка, слева испуг перед гневом господ, а с задних рядов прятался звериный оскал. Как неуверенность металась косыми взглядами по толпе, туда-сюда, как взгляды находили друг друга, и, чувствуя взаимную поддержку, наливались кровью. Как твердели желваки и сжимались кулаки, а затаенная злоба всплывала из-под сукна, словно пятно крови. Надо было видеть, как, не встречая внешнего сопротивления, желанная злоба и ненависть к чужим разрастались и оттесняли вечный страх маленьких людей.