Лисы столпились вокруг и улыбались. Рядом со Светоносным такое происходит часто. Наверное, это нормально, когда перед тобой стоит отчасти всемогущий человек, и скупыми движениями рук решает задачи, которые только что казались неподъемными. Внутри от такого светлеет и хочется улыбаться. «Отчасти всемогущий» звучит странно и даже глупо, но на поверку лучше всего отражает сущность Хилеона.
— Надо перенести в книгу всю информацию об уже исследованных Холмах, — заметил Кел. — Ты приказал всем собирать и приносить достоверные хроники, летописи и сказки?
Хилеон кивнул:
— Посадим писца прямо здесь, в библиотеке. Он занесет в Книгу то, что есть у смотрителей, все, что принесут из народа — и все, что отыщет на этих полках. Так что уже недели через две, книга Холмов станет на треть заполненной. Через пару месяцев наполовину… А вы и другие ханты заполните ее до конца.
Сказать, что книга Холмов станет желанным и долгожданным инструментом для любой ханты — значило не сказать ничего. В мире утраченных знаний, разрозненных обрывков и противоречивых легенд, невежественных смотрителей из выродившегося, хоть некогда и великого ордена, такой книги не хватало, как воздуха.
— Но она ужасно большая и тяжелая, — пожаловалась Алейна, наморщив нос. — Как ее таскать? В броневагоне возить нормально, но броневагон-то ни на один Холм не взвезешь.
— И близко к Холму через лесное кольцо не подъедешь, — кивнул Дик.
— Прелесть расслоения в том, что всякое воздействие на предмет проявляется на каждой из его манифестаций, — просто ответил Хилеон. — Мы сделаем книгу легкой, как перышко для носителя солнечной кисти, и тяжелой, как глыба для всех остальных.
Когда человек так легко и так верно решает вопросы, обычно ставящие тебя в тупик, границы возможного раздвигаются, и мыслить начинаешь по-новому. Светоносный свел руки друг к другу, медленно сжал в худые кулаки. Сказал — сделал. И удовлетворенно кивнул.
— На всякий случай, возьмите две кисти. Одну можно носить с собой, другую спрятать в повозке.
С тех пор книга Холмов хранилась у лисов в броневагоне, ведь никто посторонний ее оттуда не утащит. Даже с места фиг сдвинет. Так что Лисы в наглую клали свое сокровище на верхний люк, оставляя в качестве замка. Как вызов возможным грабителям и недругам: ну, попробуй отодвинь и открой!
Писчими стали Винсент и, как ни странно, Анна. У Кела оказался совершенно невыносимый почерк — тонкий, длинный и нечитаемый; Дмитриус, ясное дело, железными руками писать не мог, Ричард был вполне доволен своим умением бегло считать шкуры и стрелы, а также сэкономленные герши; читал он по складам, а писать не умел вовсе, и считал это дело для рэйнджера пустой тратой времени. Хорошим кандидатом на ведение книги была Алейна с ее академическим образованием в янтарном храме Лёдинга, но вот уж у кого всегда находилось достаточно иных хлопот: если не лечить, то собирать травы, цедить отвары и делать заготовки для зелий и мазей на будущее.
В итоге, книгу Холмов заполняли то Анна, то Винсент. Он сейчас и сидел за ней на крыше броневагона, открыв на семидесятой странице и описывая внешние признаки возвышающегося впереди Холма: высоту и форму, цвет мурвы, покрывшей склоны, какие стихии наиболее сильно чувствуются внизу и какие на вершине. В общем, стандартный свод.
Винсент также вживил в страницу три кусочка почвы — снизу, с середины склона и с вершины. С помощью смолы: они темнели в крупных каплях, словно останки древних насекомых. И в любой момент их будет можно вынуть оттуда для анализа.
Отдельно шло описание обелисков: их Лисы запечатлевали в специальную призму, а затем делали на страницу оттиски, получались маленькие живые картинки. Дотронувшись до каждой из них, читатель мог погрузиться в сохраненный образ и словно побывать в запечатленном месте.
— Чего это Дмитриус запропастился, — с беспокойством спросила Алейна. — Неужели герртруд такой прыткий, с двумя-то стрелами в тушке?..
— Какой бы ни был, Стальной не даст ему уйти, — равнодушно отозвался Винсент, даже не глядя на двоих пленников, прикованных к рабьей подвеске. Броневагон раньше принадлежал торговцам живым товаром, наличие цепей и кандалов и теперь было вполне на руку лисам, на руки и на ноги панцерам. Шейные кандалы надевать не стали, к чему унижать и без того униженных. Скованны они были совершенно обычным железом, без примеси всякой магии, а то вдруг один из них нульт.
Дорога, на которой встал броневагон, огибала Холм и уходила одним концом дальше в лес, а другим прочь из древней земли, на ровную, как блюдце, маленькую равнину, ведущую к поселению Землец.
— Ты лучше скажи, как там Анна? — спросил серый маг.
Анна наполовину ворочалась и стонала, наполовину спала. Тугая перевязь стиснула распухшее лицо; из-под нее торчала полая деревянная трубка, чтобы поить несчастную. Черноволоса почти сверху донизу была забинтована плетенкой, пропитанной отваром лечебных трав Разнодорожья. От нее пахло, как от избы травника в недели осенней засушки; сильнее всего воняла жирная черевичная мазь, хотя заживляющая сила мази была сильнее ее вони. И даже сквозь всю эту гремучую смесь пробился приятный запах холодящих раны мятных слез.
— Да так… — Алейна дернула углом рта, как всегда делала, когда была недовольна собой и своим трудом. — Я по одной ране сращиваю, боюсь сразу все исцелять, слишком много ран, поплывет она. От эйфории. Слишком много жизни вольется, будет как пьяная минимум неделю. Вот пулю из плеча вынула и срастила кость. Ну, болт выбрала и бок залечила. Вечером лицо, потом грудь, там не глубоко шипами пришлось. Пусть медленно, через день придет в порядок.
Это «медленно, через день», хоть и было сказано с совершенно искренним простодушием, сильно покоробило обоих пленников. Лица канзорцев, и без того по-злому неприязненные, сковала мрачная решимость бороться до конца. Сынам великой родины нельзя уступать злу. Мало того, что проклятая жрица у них под носом творит свои богорядвы, так еще и сам факт, что им, поборникам чистоты, приходится залечивать полученные в боях раны неделями и месяцами — а подбожникам посылают целительные дары, и они утопают в незаслуженных благах, когда каждая их молитва разрушает мир!..
Анна что-то замычала и попыталась перевернуться бок, но он был изранен сильнее, поэтому Алейна ласково, но решительно воспрепятствовала этому. Она толкла в маленькой ступке сон-траву и синюю соль, смешивая их, чтобы подруга, все еще взбудораженная трансом, ранами и невероятным напряжением боя, смогла крепко уснуть.
— Готово, — сказала наконец девушка. — Ани, зая, попей.
Израненная черноволосая жадно втягивала сонную воду деревянной трубочкой, аккуратно выпила всю чашку и даже не закашлялась. Ведь это был ее далеко не первый раз.
Уже спустя минуту она крепко спала.
Алейна встала и отряхнула штаны, испытующе глядя на пленников непредсказуемо-зелеными глазами.
— Теперь вы, бронеголовые, — сказала она.
Оба церштурунга канзорских диверсионных войск особого назначения приготовились к пытке. Винсент, прикрыв глаза, повел руками, и тени обоих ожили, налились весом и темнотой. Повинуясь кивку Алейны, тени схватили Карла, избитого церштурунга со сломанной рукой, прижали к стене броневагона — так, что он не мог двигаться.
Карл кричал. Твари тьмы цепко держали его, а живое порождение ереси, подбожница, нависла рядом и вливала в сломанную руку яркий, мучительный свет.
— Нет! — стонал он по-канзорски. — Не смей пачкать меня своей скверной, шлюха!
Голос у Карла оказался высокий, глубокий, страстный. Он мог бы петь тенором, солируя в хоре, только надо было отказаться от клевца.
— Я остаюсь чистым во имя Канзората… я остаюсь… ааа!
— Да пожалуйста! — в сердцах выкрикнула Алейна, отдернув руки с мирящим светом, видя, что тело солдата отторгает его. — Хочешь мучиться — мучайся.
Девушка обхватила его посиневший локоть, нащупала неестественный выступ под опухшей плотью — теперь она почувствовала его не только опытными, чуткими пальцами, но и на собственной шкуре. И рывком вправила сломанную кость.
Боль ослепила Алейну. Поджав скорченную словно огнем руку, она всхлипывала, отвернувшись от пленников, слезы градом катились по щекам. Канзорец тоже протяжно взвыл, но, глядя на плачущую девчонку, выдавил:
— Кара… настигла тебя… мироубийца, — он дышал тяжело, а всхлипывал тоненько, с подвывом, как обиженный котенок. — Погоди… Мир покарает тебя… еще сильнее…
— Высшая кара этого мира — тупоголовые мужики, которые не знают ничего, кроме войны и поисков врага, — развернувшись к нему, прошипела девушка.
У нее не было сил объяснять панцеру, что адская боль в совершенно здоровой руке была не наказанием-откатом за совершенное действие (совершенно не магическое, к слову), а свойством постоянно действующегосострадания. Матерь дала своим жрецам возможность тонко чувствовать тело больного, но обратная сторона этой силы заключалась в том, что лекарь вынужден переживать мучения, исцеляя их.
Целитель Хальды не спросит: «Так болит? А так?», тыкая больному в разные места — последствия каждого тычка он ощутит самолично. Как и все, что ощущает в данный момент тело пациента. Поэтому целители безумно благодарны Матери за возможность снизить эту боль. Но что делать, когда больной по той или иной причине не принимает обезболивающий, мирящий свет?.. Только терпеть. Со-страдание так называлось не зря.
К счастью, Алейна никогда не полагалась на одни только дары Хальды, на силу исцеляющего света — но пользовала и травничество, и полевую медицину, и даже академическую хирургию.
— Слушай внимательно, бронеголовый. Я не использую сил Матери на тебе. Буду лечить как травник, как ваш полковой фельдшер. Руками, мазями, благодатной канзорской алхимией. Могу оставить как есть, только руку закреплю.
— Даже благодатная помощь из рук подбожника причащает грязи, — вроде и твердо, но все равно жалобно ответил Карл. — Не надо мне твоего лечения.
— Как знаешь, — кивнула она, приставляя рейку к его руке и туго заматывая от плеча и вниз под аккомпанемент его слабых всхлипов. — Ходи с распухшей мордой, рань язык и щеки осколками зубов.
Тени, повинуясь кивку Алейны, отпустили его, и панцер обвис в кандалах, сжав губы бледной полосой. Хотя было видно, что после вправленной кости и шины ему стало легче. Девчонка повернулась ко второму пленнику и с удивлением заметила, что его взгляд не был полон неприязни, а скорее просто мрачный, но при этом какой-то… Сложно выразить одним словом.
Как если ты предан идеалам своей страны, но ты веришь и собственным глазам, и собственному сердцу, они говорят тебе, что враг достоин уважения и что по большому счету он тебе вовсе не враг; но ты не ставишь под сомнение войну и задачу стереть жрецов и богов с лица земли — просто не хотел бы стирать эту жрицу, эту девочку, ты бы хотел, чтобы она прекратила быть подбожницей и беззаботно смешивала травы где-нибудь в столичном штрайнстьют; но сражаясь с подбожниками и детьми скверны, ты увидел и услышал достаточно, чтобы понимать: у нее тоже идеалы и она так же не отступится, а значит, ваше обоюдное благополучие возможно лишь в ином, лучше мире, в другой жизни — а здесь победит либо верное дело Канзора, либо греховное владычество разрушающих мир богов. И тебе жаль, что это так, и тебе почему-то изнутри захотелось, чтобы это не было так, чтобы невозможное стало возможным, и стало можно как-то совместить — и величие безукоризненной Родины, и пылкую искренность убеждений зеленоглазой девчонки…
Вот это выражение осторожного сожаления, смешанного с затаенной, не осознанной даже самим канзорцем улыбкой, любующейся ее чистотой, Алейна и увидела на хмуром, мрачном лице пленника. Или ей показалось. Ведь как только он заметил, что жрица смотрит, недобро свел брови и словно закаменел. Словно привычно надвинутая броня, выражение неприступной твердости сковало его лицо. Ни капли доверия врагу.
Алейна вздохнула.
— Пей, — тихо сказала она, наклоняя горлышко баклаги к его губам.
Конечно, им очень хотелось пить, после изнурительного бега на холм и боя прошло уже полчаса. В глазах у безымянного для нее солдата промелькнула тень благодарности. Девчонка не подала вида, что заметила это, и протянула баклагу Карлу.
— Вода не из Храма, а из ручья, — не удержалась она. — Чистая от скверны.
Хоть к питью сей убежденный сторонник Чистоты припал без разговоров про грязь…
Сзади послышались шаги и кряхтение.
— Уфф!.. Больше вокруг никого, — громко сообщил Кел, который вместе с Ричардом обошел Холм по кругу в поисках лагеря церштурунгов, и вернулся обратно, изрядно запыхавшись.
— Сверху тоже не видно, — Винсент, оказывается, уже закончил с Книгой, слез с крыши броневагона и устроился в тени под густыми зарослями орешника. Надменный маг вылепил из серой материи комфортное кресло, в котором и восседал, откинувшись назад. Глаза его подернулись блеклой пеленой — как всегда бывало, когда он смотрел через одну из своих теневых слуг. В данном случае, Винсент скользящим полетом огибал Холм в теле ворона, сотканного из мглы, и внимательно разглядывал окрестности.
— Зато мы нашли их ночевку! — гордо заявил Кел. — А там припасы и кое чего поинтереснее.
— Мы нашли? — нахмурился Ричард, не любивший выскочек в общем, а этого выскочку в частности.
— Я был с тобой, поэтому тоже нашел, учи семантику, — беспечно отозвался светловолосый, который уже пришел в себя и натянул поверх походной рубахи свою традиционную накидку самоуверенности. — Без исходящего от меня сияния ты вообще бы ничего не заметил, так что рот закрой, а то зубарь влетит.
Ричард мог сколько угодно продавливать его взглядом, но так и не додавить до залежей совести, а только сломать гляделки.
— Где Дмитриуса носит? — буркнул вместо этого рэйнджер. — Это по его части.
Он держал в руках небольшой, но тяжелый механизм, явно созданный мехгардами. Только что канзорской печати на нем не было, но кто еще умеет создавать такие штуковины, как не механики-антимаги. Лисы уже сталкивались со сферами отрицания, так что печать здесь была и не нужна.
— В их лагере сфера только одна. А должно быть четыре, чтобы закопать по сторонам Холма, — объяснил Ричард. — Три других значит уже закопали. Раз Стального нет, пойду сам выкапывать…
— Да идет он, — сказал Винсент, ворон которого видел все сверху. — Вон, по склону спускается. И, хм, зачем-то несет канзорца. Которого ты подстрелил.
Латный воин тяжело лязгал, медленно двигаясь к броневагону. На стальных плечах лежал измочаленный герртруд с обломком стрелы в спине. Внезапно он двинулся и застонал.
— Гнилья кровь! — выругался от неожиданности Ричард. — Ты не добил панцера?!
— Удивительное дело, — поднял брови Кел, говоря негромко, зная, что Дмитриус услышит его даже с сорока метров. — Что это с тобой?..
Пленники исподлобья глядели на лисов. Они были развернуты к склону спиной, и своего собрата на руках у Стального видеть не могли.
Алейна вскочила, отерла руки о замызганные накладки, идущие по ее штанам от бедер до колен, и вгляделась. Увидев, что пленник и правда жив, она улыбнулась и легко помчалась вверх, навстречу латному воину.
— Ты не убил его, — ласково сказала девушка, касаясь стальной руки.
— Принес… тебе. — гулко раздалось изнутри доспеха.
— Спасибо. Опусти на траву.
— Сейчас?..
— Наконечник стрелы ходит внутри него, от движения твоих плечей. Если ты пронесешь раненого еще минут пять, он изрежет его внутренности, и я вряд ли смогу что-нибудь сделать. Ну и конечно, его упертые собратья опять заведут плач о скверне и чистоте.
Девушка говорила безмятежно, как собрату по детской игре. Темно-рыжие волосы поблескивали на солнце, веснушки смешливо сгрудились на наморщенном носу.
Стальной воин, помедлив, осторожно снял пленного с плечей и опустил его на землю.
В одной руке жрицы разгорелся бледный мирящий свет, впитался в спину герртруда; в другой сверкнул обоюдоострый цельнолитой ланцет. Алейна в одно движение взрезала рану, отбросила в гущу леса окровавленный обломок стрелы. Раненый глухо заревел, глаза его раскрылись, зрачки метались, взлетая наверх под веки. Он инстинктивно пытался перевернуться на бок, но жрица не дала, зажав ладонью кровоточащую рану.
— Хальда, милосердная матерь мне и любому встречному, — тихо, напевно взмолилась девушка. — Если я дочь твоя, то каждый на свете мне сводный брат или сестра, отец или мать, любимый или дитя. Нельзя не спасти ближнего; дай мне пригоршню твоего света — сколько смогу унести.
Руки Алейны засияли.
— Я так хочу поделиться им с другом или врагом.
Поток светящейся жизни влился в рану канзорского снайпера, она за секунды заросла.
Верная закончила молитву, а раненый уже спал. Вернее, он уже не был раненым. К счастью, канзорец не знал, что исцелен гнусным еретическим чудовством, а тем более, силой Богини.
Быстро заживив неопасную и неглубокую рану в его ноге, Алейна удовлетворенно кивнула и утерла пот.
— Тащи к остальным.
Легкая рука вновь коснулась Стального, и тут же, прыткая, как древесная белка, девчонка умчалась вниз к броневагону. Дмитриус неподвижно смотрел ей вслед, затем накрыл могучей стальной ладонью место, где Алейна дотронулась до него. Отвернулся и уставился на открывающийся впереди вид.
Зеленый покров густого леса с торчащими то тут, то там вершинами Холмов тянулся направо и налево сколько хватало взгляда. Семидесятый стоял на отшибе, на краю древней земли. Лес обнимал его с трех сторон, а спереди от Дмитриуса было просторно и свободно. Только цепочка старых, обветренных обелисков окружала подножие Холма. За ними темнело кольцо леса, а дальше светлел луг, расходился в гладкую и чистую, чуть цветастую равнину — ее пересекал росчерк сверкающей на солнце маленькой речки Повитухи, которая вилась между Холмов и вытекала на равнину, синяя, как сапфировая жила.