— Пожалуйста, не называйте меня Никой, — болезненно морщась, попросил он.
В салоне погас свет, и через несколько секунд донесся восторженный гул — наверное, внесли торт со свечками.
— Как скажете, Николай Александрович. — Жанна вдруг сделалась совершенно серьезной. — Если хотите — буду обращаться на «вы». Только смотрите, не задурите в последнюю минуту. Мой клиент ведет очень большую игру, в которой вы даже не пешка, а так, пылинка на шахматной доске. Дуну, и вас не станет. Вместе с вашими болевыми точками.
Она помолчала, чтобы он вник. И Николас вник, опустил голову. Жанна взяла его за локоть, стиснула. Хватка у нее была цепкая, совсем не женская.
— Теперь внимание. Сегодня, когда гости разъедутся, Куценко с женой укатят в Москву. Завтра утром у них важная встреча. Прилетает его партнер, председатель совета директоров фармацевтического концерна «Гроссбауэр». Здесь останутся только двое охранников. Пойдем прогуляемся. Я вам кое-что покажу.
Неспешным шагом она повела его по коридору налево, останавливаясь у развешанных по стенам гравюр. Ничего подозрительного — обычная праздная прогулка. Навстречу шел официант с подносом, уставленным бокалами с шампанским. Жанна взяла один, пригубила. Николасу же было не до вина.
У двери, про которую он знал лишь то, что она ведет на служебную лестницу (как-то не было повода заглянуть), Жанна задержалась. Вынула из сумочки ключ, и через секунду они были уже с другой стороны.
— Так. Теперь наверх, — сказала она. Шагая через две ступеньки, поднялась на третий этаж, без малейших колебаний повернула в один коридорчик, потом в другой, который упирался в дверь с надписью «Мониторная».
Жанна перешла на шепот:
— Ровно в половине шестого утра вы войдете вон в ту комнату. Держите ключ. — В руку Николаса легла магнитная карточка. — Сейчас там сидит охранник, но он уедет вместе с Куценко. Мониторы будут переключены из режима наблюдения в режим автоматической сигнализации. Итак, входите, нажимаете на пульте. третью кнопку слева в нижнем ряду. Потом тихонечко выходите и возвращаетесь к себе. Вот и всё, что от вас требуется. Запомнили?
— Половина шестого. Третья слева в нижнем ряду, — тоже шепотом повторил он. — А что это за кнопка?
— Она отключает детекторы на одном участке стены. Совсем маленьком, но мне хватит. И всё, Николай Александрович, мы с вами будем в расчете. Живите себе дальше, растите своих «зверят».
Они пошли обратно: впереди Жанна, сзади бледный Фандорин.
На лестнице он тихо спросил:
— Вы собираетесь похитить девочку? Что с ней будет?
— Ничего ужасного. — Жанна подняла палец, приложила ухо к двери, прислушалась. — Можно. Выходим.
Вот они уже снова шли по ковру. Остановились перед гравюрой с изображением какой-то парусной баталии.
— Ничего с вашей ученицей не случится, — повторила Жанна. — Если, конечно, Куцый не окажется монстром, для которого деньги важнее единственной дочери.
— Нет, — покачал головой Ника, желая сказать, что не сможет выполнить ее задание. Она удивленно посмотрела на него.
— Что «нет»? Вы думаете, что он недостаточно хороший отец? — И после паузы добавила, с угрозой. — Или это вы недостаточно хороший отец?
— Не считайте меня идиотом. Как только я исчерпаю свою полезность, вы меня убьете.
Его слова почему-то снова привели ее в легкомысленное настроение.
— Ну и что? — прыснула она. — Зато ваши дети останутся живы. — И тут уж прямо зашлась в смехе. — А может, еще и не стану вас убивать. Зачем? Разве вы мне опасны? Только знаете что, на вашем месте я бы убралась куда-нибудь подальше. Знаете, какие они, чадолюбивые отцы? Если Куцый раскопает, как всё произошло, он вам сделает хирургическую операцию. Без наркоза.
Отсмеявшись, Жанна сказала:
— Всё, пойду, а то Олежек взревнует. Пока, папаша.
И удалилась, грациозно покачивая бедрами.
Николас же прижался лбом к стеклу гравюры и стоял так до тех пор, пока не услышал голоса — еще кому-то из гостей вздумалось полюбоваться старинными картинками.
Это был еле переставляющий ноги старик со смутно знакомым лицом — кажется, академик, чуть ли не нобелевский лауреат. Его поддерживала под руку моложавая, ухоженная дама. Не иначе, еще одна пациентка Мирата Виленовича, рассеянно подумал Фандорин, скользнув взглядом по ее гладкой коже, вступавшей в некоторое противоречие с выцветшими от времени глазами.
Но заинтересовала его не женщина, а старик. На девяностолетнем лице, покрытом возрастными пятнами, застыла несомненная гиппократова маска — песочные часы жизни этого Мафусаила роняли последние крупицы. Через считанные месяцы, а то и недели дряхлое сердце остановится. А все-таки он меня переживет, подумал Николас и содрогнулся. В то, что Жанна отпустит опасного свидетеля, он, конечно же, не поверил.
Но речь шла даже не о собственной жизни, с ней всё было ясно. Главное, что Алтын и детей оставят в покое. Зачем они Жанне?
Разве не за это ты хотел биться, когда рвался на эшафот, спросил себя Фандорин. Радуйся, ты своего достиг. Твой маленький мир уцелеет, пускай и без тебя.
Николас пошел к себе. Метался между четырех стен и думал, думал. Не о том, что скоро умрет, это его сейчас почему-то совсем не занимало. Терзания были по другому поводу — схоластическому, для двадцать первого века просто нелепому.
Что хуже: спасти тех, кого любить, погубив при этом собственную душу, или же спасти свою душу ценой смерти жены и детей? В сущности, спор между большим и маленьким миром сводился именно к этому.
Во дворе то и дело взрыкивали моторы — это разъезжались гости, а магистр всё ходил из угла в угол, всё ерошил волосы.
Хорошее у меня получится спасение души, вдруг сказал он себе, остановившись. Оплаченное гибелью Алтын, Гели и Эраста.
Странно, как это он до сих пор не взглянул на дилемму с этого угла зрения.
Ну, значит, нечего и терзаться.
Дожидаемся половины шестого, совершаем гнусность, которой не выдержит никакая живая душа, но мучаемся после этого недолго, потому что долго мучиться нам не дадут.
Раз угнездившись, фальшивое бодрячество его уже не оставляло. Николас выглянул в окно, увидел, что во дворе остались только машины хозяев да джипы охраны, и был осенен еще одной идеей, гениальной в своей простоте.
А не надраться ли?
Конечно, не до такой степени, чтоб валяться на полу, а так, в меру, для анестезии.
Идея была чудесная, реальный супер-пупер. Ах, Валя, Валя, где ты?
Фандорин поднялся на второй этаж, где прислуга убирала следы пиршества. Налил себе полный фужер коньяку. Выпил. Решил прихватить с собой всю бутылку.
Еще пара глотков, не больше. Не то, упаси боже, кнопки перепутаешь. Тогда совсем кошмар: и душу погубишь, и семью не спасешь.
Он вышел из салона в коридор, взглянул на стенные часы. Без трех минут два. Господи, как долго-то еще.
Хотел отвернуться к окну, чтобы видеть перед собой одну только черноту ночи, но краешком глаза зацепил какое-то движение.
Повернулся — и замер.
На козетке, между двумя пальмами, спала Миранда.
Подобрала ноги, голову положила на подлокотник, светлые волосы свесились до самого пола. Должно быть, умаявшаяся именинница присела отдохнуть после ухода гостей и сама не заметила, как задремала.
У всякого спящего лицо делается беззащитным, детским. Мира же и вовсе показалась Николасу каким-то апофеозом кротости: тронутые полуулыбкой губы приоткрыты, пушистые ресницы чуть подрагивают, подрагивает и мизинец вывернутой руки.
Фандорин смотрел на девочку совсем недолго, а потом отвернулся, потому что подглядывать за спящими — вторжение в приватность, но и этих нескольких секунд оказалось достаточно, чтобы понять: никогда и ни за что он не станет нажимать на третью слева кнопку в нижнем ряду. Безо всяких резонов, терзаний и рефлексий. Просто не станет и всё. А уж потом когда-нибудь, если это «когда-нибудь» настанет, объяснит себе, что первый и главный долг человека — перед своей душой, которая, нравится нам это или нет, принадлежит не маленькому миру, а большому.
Выпил коньяк залпом, неинтеллигентно крякнул и, топая чуть громче, чем нужно, отправился на хозяйскую половину, к Мирату Виленовичу, пока тот не уехал. Объясниться как отец с отцом.
* * *Господин Куценко сидел в кабинете, дожидался, пока переоденется супруга. Смокинг уже снял, был в вельветовых штанах, свитере. Появлению гувернера удивился, но не слишком. Непохоже было, что этот человек вообще умеет чему-либо сильно удивляться.
— Еще не спите, Николай Александрович? — спросил он. — Хочу вас поблагодарить. Мирочка вела себя просто безупречно. Все от нее в восторге. А главное — она поверила в свои силы. Я знаю, как ей было тяжело, но девочка она с характером, перед трудностями не пасует.
Вот как? Оказывается, этот небожитель наблюдателен и затеял прием неспроста.
Тут взгляд чудо-доктора устремился куда-то вниз, брови слегка поднялись. Николас спохватился, что так и не выпустил из руки бутылку.
— Не думайте, я не пьян, — отрывисто сказал он и запнулся.
Куценко его не торопил. Перед Миратом Виленовичем стояла шахматная доска — он коротал время, не то разрабатывая партию, не то изучая какой-то мудреный этюд. Ну разумеется — самое естественное хобби для интровертного человека незаурядных интеллектуальных способностей.
— Не уезжайте, — наконец справился с волнением Фандорин. — Нельзя. Мирочка, то есть Миранда в опасности. Я… я должен вам кое-что рассказать. Только не перебивайте, ладно?
Мират Виленович не перебил его ни разу, хотя говорил Николас сбивчиво и путано, по несколько раз возвращаясь к одному и тому же. На рассказчика Куценко смотрел только в первую минуту, потом, словно утратив к нему всякий интерес, уставился на доску с фигурами. Даже когда исповедь закончилась, доктор не подал виду, что потрясен услышанным. Сидел всё так же неподвижно, не сводя глаз с клетчатого поля.
Фандорин был уверен, что это ступор, последствие шока. Но минуты через полторы Мират Виленович вдруг взял коня и переставил его на другое поле, сказав:
— А мы на это вот так.
— Что? — переспросил Николас.
— Гарде конем, — пояснил Куценко. — Белые вынуждены брать, и моя ладья выходит на оперативный простор.
Магистр смотрел на железного человека, не зная, что и думать. А тот внезапно порывистым движением сшиб с доски фигуры, вскочил и отошел к окну. Значит, все-таки не железный.
Мират Виленович стоял так еще несколько минут, держа стиснутые кулаки за спиной. Николас смотрел, как сжимаются и разжимаются длинные пальцы хирурга. Сам помалкивал, не мешал человеку обдумывать трудную ситуацию.
— Ну вот что, — сказал Куценко совершенно спокойным тоном, обернувшись. — Первое. Я высоко ценю вашу откровенность. Понимаю, чего вам стоило прийти ко мне. И скажу только одно: вы не пожалеете о своем решении. С этого момента я беру вас под свою защиту. И вообще… — Он смущенно закашлялся — видно, не привык говорить эмоционально. — Я не люблю расширять свой ближний круг, потому что считаю себя человеком ответственным. В том смысле, что за каждого из близких мне людей я отвечаю. Полностью — всем, что имею. Так вот, Николай Александрович, считайте, что вы в этот круг вошли. И всё, хватит об этом. — Он поднял руку, видя, как взволнованно задрожали губы собеседника. — Давайте я введу вас в курс проблемы, а потом уж будем принимать конкретные решения. Садитесь.
Они сели в кресла друг напротив друга.
— Значит, мы оба — и я, и Ястыков — были приговорены к смерти какими-то полоумными «мстителями»? Референты наверняка выкинули бумажку с идиотским приговором, не придали ей значения. Сумасшедшие мне пишут довольно часто. Но я выясню. Когда, вы говорите, это было?
— Сейчас. Я переписал с листка в записную книжку. Вот: директор АО «Фея Мелузина», приговор вынесен 6 июля и в тот же день вручен.
— Угу. — Мират Виленович тоже достал маленькую кожаную книжечку с золотым обрезом, сделал пометку. — Что ж, логическая цепочка очевидна. В отличие от меня, Ясь отнесся к приговору серьезно, поручил этой своей Жанне разобраться. Какие у них все-таки, по-вашему, отношения? Кто они: любовники или заказчик и исполнительница?
— Разве одно исключает другое?
— У серьезных людей безусловно. А судя по вашему рассказу, Жанна Богомолова или как там ее на самом деле — профессионал экстра-класса.
— Тогда заказчик и исполнительница. Она называла его «клиентом».
— Ясно. Жанна вышла на вашего странного посетителя, этого, как его… — Шибякина.
— Да, Шибякина. Через него на вас, решив, что вы тоже имеете отношение к «мстителям». Да вы еще и укрепили ее в подозрениях, сначала слишком быстро установив личность Шибякина, а потом прислав в офис «Доброго доктора Айболита» факс с предостережением. Говорите, мне тоже прислали? Я не видел — был в Германии, а секретарша, должно быть, опять не придала значения. Но вернемся к Жанне. Она обязана была разобраться, что вы за фрукт. Ну, а когда разобралась, решила найти вам применение… — Мират Виленович невесело улыбнулся. — «Болевую точку» она вычислила безошибочно, отдаю должное профессионализму. Найти дочь, после стольких лет… Только для того, чтобы… — Он покашлял, справляясь с голосом, и сдержанно закончил. — Разумеется, ради спасения Миранды я отступился бы от «Ильича». Нет вопросов.
— От кого? — моргнул Николас. — От какого еще Ильича? Неужели…
— Да нет, Владимир Ильич тут ни при чем, — усмехнулся Куценко. — И идеология тоже. «Ильич» — это Ильичевский химкомбинат. Слышали про такой? Нет? Ну как же, это последний из гигантов советской фармацевтической индустрии, остававшийся неприватизированным. Там производят снотворное и некоторые психотропы, поэтому по закону производство должно было оставаться в ведении государства. Но недавно регламентация была пересмотрена, и продукцию «Ильича» вывели из категории сильнодействующих препаратов. Объявлен тендер на покупку контрольного пакета. Претендентов набралось с полдюжины, но серьезных только двое: Ясь и я. Вот вам и подоплека всего этого триллера с киднеппингом.
— То есть «Неуловимые мстители» здесь вообще ни при чем? — Фандорин растерянно перелистал записную книжку с именами приговоренных. — Но ведь кто-то убил этих… Зальцмана, Зятькова.
— Да, и теперь я отнесусь к этой угрозе самым серьезным образом. Но психи психами, а бизнес бизнесом. Господин Ястыков отнюдь не сумасшедший, можете мне поверить. Мой заклятый враг и распоследняя гнида — это да.
В устах сдержанного доктора эти слова были настолько неожиданны, что Николас дернулся.
— Этот человек всю жизнь стоял у меня поперек дороги, — тусклым от ярости голосом проговорил Куценко. — Никогда не забуду, как… Ладно, оставим детские травмы в прошлом. Лучше давайте о настоящем.
Поиграл желваками, как бы дожевывая остатки эмоций. Снова сделался сух, деловит.
— Вы не представляете, что значит эта сделка. Не только лично для меня. Для всей страны, уж простите за пафос. Понимаете, у нас практически отсутствует фармацевтическая промышленность. Во времена социалистической интеграции за производство лекарств отвечали Венгрия и Польша, что-то закупалось в Индии, в счет уплаты государственного долга. Оригинальных препаратов у нас не изготавливали вовсе, одни дженерики — ну, копии зарубежных лекарств. На разработку нового оригинального лекарственного средства нужно потратить лет десять исследований и сотню-другую миллионов долларов. Нашему государству это не под силу, частным производителям тем более. Если же мне удастся купить Ильичевский комбинат, наша фармацевтика вступит в новую эру. У меня есть инвестор, германский концерн с мировым именем, готовый вложить в модернизацию «Ильича» и разработку оригинальных препаратов четверть миллиарда. Представляете, что это будет? На отечественной производственной и научной базе, собственными силами мы начнем изготавливать новые лекарственные продукты, не имеющие аналогов, а стало быть, конкурентоспособные на мировом рынке! Впервые с незапамятных времен. Вы только вдумайтесь!
Николас попробовал вдуматься, но особенного впечатления эта перспектива на него не произвела. Какая разница, где произведены лекарства? Были бы хорошими да не слишком дорогими, и ладно. Патриотизм Мирата Виленовича безусловно вызывал уважение и сочувствие, но гораздо больше Фандорина сейчас волновала судьба семьи и, что уж геройствовать, своя собственная. Всё же из вежливости он спросил:
— А чем это не устраивает Ястыкова?
— У Яся другие планы, — мрачно сказал Куценко. — Чтоб было понятней, я вам коротенько расскажу, что это за персонаж.
У нас в классе он был, как теперь сказали бы, неформальным лидером. Смазливый мальчик, спортивный, во всем заграничном — папа у Яся был выездной, а впоследствии и номенклатурный. Учился Ясь в медицинском, как и я. Не потому что хотел стать врачом, а потому что его папаша ведал импортом лекарств во Внешторге. Пристроил туда же и сынулю. Пока я просиживал над учебниками, ассистировал на операциях, торчал на ночных дежурствах, Ясь разъезжал по миру. Торговал отечественной гомеопатией, закупал лекарства. И по этой части завязал активнейшие, прямо-таки дружеские контакты с некоторыми колумбийскими компаниями. Соображаете, к чему я клоню?
— Наркотики?
— Естественно. Тут как раз Советский Союз развалился. Бардак, безнадзорность, самое время половить рыбку в мутной воде. И Ясь оказался отличным рыбаком. Пока бизнесом заправляли бандиты, вел себя тише воды ниже травы. Потом, когда одних бандитов перестреляли, а других пересажали, как-то само собой вышло, что Олег Станиславович из консультанта, посредника, полезного «пацана» превратился в самостоятельного авторитетного предпринимателя. Умеет за себя постоять, на хвост наступать не дает. Опять же с большущими связями, от Кремля до Медельина. Сеть круглосуточных драгсторов «Добрый Доктор Айболит» ему для чего понадобилась, знаете? Думаете, аспирином и газировкой торговать?