— Физическая вселенная существует не в детерминистской форме, а скорее, наоборот, — бесстрастным голосом робота заговорил Гор, — по теории вероятности. Или возможности.
— Значит, возможно все вернуть? — уточнил Пушкин.
— Конечно! — заорал Ра. — Были бы только подходящие условия. Но их мы создадим!
— А что такое детерминизм?
Антон заржал и вдруг посмотрел на Еву. Пришлось отводить глаза. Она тоже не знала, что такое детерминизм, хотя слово было знакомое, и уже готова была об этом спросить, но сдержалась. Спасла Натали, задав вопрос раньше.
— Детерминизм — это учение о взаимосвязи и взаимообусловленности происходящих процессов и явлений, доктрина о всеобщей причинности, — объяснил Гор.
Ева скривилась. Как это все было знакомо. Антон тоже обожал сорить умными словами, за которыми была пустота. Наташа икнула.
— Не переживай, дорогая, — Пушкин подхватил ее под локоть. — Мораль проста: мы все умрем.
— Он всегда так говорит? — шепотом спросила Ева у Ра.
— У Гришки фотографическая память, — пожал плечами Ра. — Может выдать любую страницу любого учебника.
— А свои мысли у него есть?
— Иногда проскакивают. — Ра снова рассмеялся. — Ему лень постоянно все объяснять. Если хочешь, я сделаю это за него.
— Хочу, — процедила Ева. Пора было услышать хотя бы одно понятное слово, а то эта демонстрация ума ей уже надоела. К чему все эти слова? Они же не на экзамене! Как будто мальчишки жить без них не могут!
— Детерминизм утверждает, что все предопределено свыше, — несильно стараясь перейти на нормальный язык, принялся объяснять Ра. Даже под руку Еву взял, словно от этого что-то зависело. — Природой, Богом, кем-то еще. Очень удобная теория. Что бы ты ни сделал, не ты виноват, а мойры, наколдовавшие тебе такую судьбу. Для свободы выбора и для ответственности места не остается.
— А разве все не от нас зависит? — удивилась Ева.
— Вот именно! — Ра приобнял девушку, но, казалось, не заметил своего движения. — Как это — только одно заданное будущее? Нет! Будущее конструируется из наших желаний и поступков. Кирпичик за кирпичиком! Его невозможно предсказать никаким способом!
Пальцы на ее плече сжались, и Еве пришлось кашлянуть, напоминая Ра о том, что он слишком далеко зашел.
— А можно ли как-то все вернуть назад? Хотя бы на неделю? — уточнила Ева.
Ра развел руками.
— Надо экспериментировать. Ведь перемещение во времени это не только физическая возможность. Любое воспоминание или воссоздание прежней обстановки — тоже своего рода перемещение во времени.
— Вас развлекают такие разговоры? — шепнул ей в затылок Александр Николаевич.
Что за манера подкрадываться сзади? От этого у Евы по спине пробегали неприятные мурашки. Они забирались под волосы, приходилось тереться затылком о плечо, чтобы утихомирить их.
— Забавно. Про воспоминание — особенно. — Ева покосилась на отца Антона и пошла чуть быстрее в надежде догнать остальных.
— Забавно то, что они сами ничего не понимают из того, о чем говорят, — не отставал Александр Николаевич.
— С чего вы взяли?
— А вы их попросите написать формулу принципа неопределенности и объяснить ее на деле. Я уверен…
— Тебе пора!
Антон нарисовался рядом внезапно. То он шагал далеко впереди, что-то втолковывая Пушкину, а то вдруг оказался перед ними. Мгновенно превратившись в Ежика, он довольно грубо толкнул Александра Николаевича в плечо.
— Иди домой! Хватит!
— Дай мне договорить с девушкой, — попросил отец.
— Не надо с ней разговаривать. Она все равно ничего не поймет. — И бросил через плечо Еве: — Не стой! А то букет уронишь.
— Ну, почему же не поймет? — Александр Николаевич посмотрел на Еву поверх очков.
— Потому!
Антон был категоричен.
Ева ждала ссоры, крика, семейных разборок, но ничего этого не было.
— Как скажешь, — согласился Александр Николаевич. — Всего хорошего, сын! До свидания, Ева Павловна! — Быстрый кивок в сторону оставшихся. — До встречи!
Пара шагов, и вот он исчез в неверных сумерках.
«Зачем ты так? Что плохого он тебе сделал? Он же твой отец, а ты…» Мысленно заданных вопросов было много, но все они так и остались непроизнесенными. Ежик наградил букет Евы тяжелым взглядом, посоветовал: «Выбросила бы ты его» — и ушел, ни разу не обернувшись. Попрощался с Пушкиным, со Стивом, с божественными братьями, потрепал по плечу Наташу. Как только он скрылся, Ра стал что-то рассказывать, размахивая коробкой с вазой, Стив заспорил с ним. Пушкин вклинивался между ними, расталкивая собеседников. А Ева стояла и смотрела им вслед. Вероятно, теория относительности могла все это объяснить, но не хотела, потому что у всех была своя свобода и своя воля.
Ева натянула летные очки. Мир посерел, заклубился туман, дома приосанились, из них полез влажный камень, мостовая вздыбилась. Скрипнула дверь, выпуская Джека-Потрошителя. Машина времени не только в физическом проявлении, но и в воспоминаниях. В фантазиях, наверное, тоже.
Теперь все было правильно. Ева свернула в свой проулок, вышла к дороге. За деревьями слева пряталось здание педколледжа. Суббота. Вечер. Конечно, там никого не было. По закону детерминизма. Теперь можно было спокойно идти домой.
— Слушай, а тебе не кажется, что ты просто ищешь приключений на свою голову?
Папа изучал букет, занявший половину кухонного стола.
— Считаешь, твоя жизнь уж слишком спокойная?
— А она спокойная? — Хотелось спать, а не объяснять, откуда букет.
— Вероятно, да, если ты с таким усердием ее усложняешь. Антон, его отец, его друзья. Ты многое ставишь на кон и ничего, кроме опыта, — в этом месте папа хмыкнул, снова выразительно поглядев на букет, — не получишь. И не факт, что опыт будет положительным.
— Папа! — вздохнула Ева. — Это детерминизм. Наука его отрицает. Особенно принцип неопределенности Гейзера.
Или как там его?
Папа поджал губы. Он был очень недоволен.
Глава пятая Необратимость
К понедельнику все забылось. Наверное, потому, что воскресенье оказалось длинным — лежать и смотреть в потолок было тяжело и долго. Пушкин к телефону не подходил. Стив в скайпе не появлялся. Мама звала гулять. Папа стоял на пороге, вздыхал. Ева лежала. Потолок был скучным, в нем ничего не менялось. Хотелось написать Антону. Но Ева знала, что делать этого не стоит. Как-то командарм Че в редком состоянии любви к миру поведала несколько основных правил общения с парнями. И там было это, заветное, — в ссоре никогда не форсировать события. Ждать. Парень вернется. Это у них манера такая. Помучить несколько дней, а потом появиться, как будто ничего не произошло.
Ева изучала потолок. Ей там виделся Эйнштейн с высунутым языком. На Антона общепринятые законы не действовали. Последнее время с законами вообще была какая-то беда. Даже учителя стали опаздывать в школу.
Пять минут от урока, а класс все еще живет своей болтливой жизнью без взрослых. Учительский стол видится священным местом, по-особенному освещенным лампами дневного света. Подойти к нему может только избранный. Ну, и еще Волков, который вдруг забрался на учительский стул с ногами и стал снимать со стены карту времен географических открытий.
У Евы синий лак на ногтях — забыла смыть после дня рождения, а в сумке лежат летные очки. Чудно! Цилиндр только куда-то задевался. Очки простенькие. Резинка, металлический каркас, обтянутый фланелью, и обыкновенный пластик вместо стекол.
— Это что такое? — перегнулась через ее плечо Ксю.
— Это принцип неопределенности Гейзера с переменной Планка. — Ева натянула очки. Класс отодвинулся, словно она погрузилась под воду.
— Совсем с башкой раздружилась? — бросила через плечо Че. — Телефончик дай.
Ева пожала плечами. Пускай кто угодно берет что угодно. Она покачивалась в батискафе, а мир вокруг колыхался огромным океаном. Темным, холодным, полным опасностей. Конечно же, она была нормальна. Это другие посходили с ума, превратившись в рыб. Вон прыгает Волков, девчонки смотрят на нее и крутят пальцами у виска, остальные отворачиваются, осуждающе качают головами.
— Десятый? Садитесь!
Петр Павлович шел вдоль доски. Следом за ним послушно топал Ираклий Васильевич. Ева потянула очки с головы.
— Взлетаем? — все-таки успел заметить ее Петр Павлович. — Я даже знаю, где ты это купила.
Похихикали — это как водится.
Ева смотрела на практиканта. Прикольный он был все-таки парень. Худой, нескладный, со спокойным взглядом. Челка еще эта. Наверняка, директор педколледжа замечания каждый раз делает. Как это — учитель и с такой неправильностью. И на занятиях попадает. Или их уже не ругают за неформальность внешнего вида?
Ираклий устроился у стола. Кашлянул, напоминая о себе.
Ираклий устроился у стола. Кашлянул, напоминая о себе.
— А! Ну да! — Петр Павлович принялся неловко выкладывать на стол коробки со слайдами. — Кто-нибудь, выключите свет.
К выключателю, как всегда, метнулся Волков. Петр Павлович перебирал слайды. Они проскакивали мимо его длинных худых пальцев. Какое-то время он на них смотрел, потом перестал смотреть, а уставился на Еву, но слайды продолжали сыпаться.
— Ты же Ева? Да?
Вопрос заставил поспешно спрятать очки в сумку, а руки под парту.
— Привет… — Он щелкнул пальцами, вспоминая. — Да, Ева! Как дела? Больше не плачешь?
Ева дернула плечом. Когда это она плакала?
— Тогда иди сюда.
По пути к доске она чувствовала, как двадцать пар глаз прожигают ей спину. Особенно старались девчонки. Они метали в Еву двойные заряды.
— Вызывай мне по одному, — попросил Петр Павлович, показывая на журнал, и отвернулся к экрану. — А выходящий, — объяснял он уже греческой вазе на экране, — будет нам рассказывать, кто изображен на картинках.
— Люди! — выкрикнул всегда торопящийся Волков.
— Хорошо! Предположите, что эти люди делают. Куда идут, зачем. Если танцуют, то что за праздник.
— Это у них дискотека, — фыркнул Волков.
— Приветствуются некоторые знания по истории Древнего мира, — проигнорировал замечание крикуна Петр Павлович. — Ева, может быть, ты первая? Смотри, перед тобой амфора-билингва вазописца Андокида. Прошу!
На темно-коричневой вазе с тонкой ножкой на круглой подставке, с широко распахнутым горлышком и двумя большими ручками шла светло-коричневая полоса рисунка. На изгибе бока рисунок бликовал, поэтому не так хорошо можно было рассмотреть, что делают мужчина и женщина. Женщина стояла, в руке у нее был длинный посох с закругленным концом. На голове шлем. Мужчина с бородой и кудрявыми волосами лежал перед женщиной на широкой лавке и улыбался. В руке он держал маленькую вазу со смешными закрученными и поднятыми вверх, как ушки зайца, ручками.
— Пришли гости, — пробормотала Ева. — Он сидит, ждет их. Сейчас она подойдет поближе, и он огреет ее этим горшком по голове.
— Интересная версия, — сквозь смех класса произнес Петр Павлович. — Видимо, у тебя в жизни недавно произошла ссора, ты везде видишь драки. На самом деле на вазе изображены брат и сестра.
— Значит, точно огреет, — прокричал Волков.
— Афина и Геракл, — теперь и Петр Павлович улыбнулся. — Они родственники по отцу Зевсу, были в неплохих отношениях. Она покровительствовала брату, рожденному от земной женщины. Он не был богом, всего лишь героем. В одном из подвигов Геракл добыл из садов титана Атласа, который до сих пор держит на плечах небесный свод, три волшебных золотых яблока и подарил их сестре.
Ева вздохнула. Пускай будут яблоки. Пускай сестре. Не бог, а всего лишь герой — звучало забавно. Надо было Ра сказать. Она скосила глаза и заметила, как Ираклий поставил напротив ее фамилии в журнале пятерку.
— Вызывай вон того громкого, сейчас для него картинку найдем, — попросил Петр Павлович, отвлекаясь на слайды.
— Волков, — крикнула Ева и покраснела. Че смотрела на нее с явным удивлением и злостью, что ли. Нехороший был у нее взгляд. Нехороший.
— Ты с ним знакома? — зашипела Че, как только Ева добралась до своего места.
— Как и ты, — прошипела в ответ Ева, отбирая свой телефон.
— Меня он по имени не называет!
— Попроси, назовет.
— Ага, и так, чтобы через неделю помнил.
— А ты пройдись как-нибудь вечером по улице за роддомом, тебя тоже будут потом по имени называть.
— В смысле? — Че уже успела себе что-то напридумывать: села ровно, в голосе появился металл. — Что у нас за роддомом?
— С одной стороны больница и морг, а с другой педколледж.
— Как удобно! Все рядышком, — ехидно заметила Вика. — И что из этого? Из роддома трупы младенцев тайно переправляют в морг? Я поняла! Это делает Петруша, а ты помогаешь! Вот зачем очки.
Ева терпеливо выслушала.
— Он учится в педколледже и по вечерам тусит рядом с друзьями. Я его уже несколько раз там встречала.
— Встречала? — закивала Че, хитрым глазом поглядывая на практиканта.
— Случайно, — отмахнулась Ева. — Я шла, они стояли. Мы перекинулись парой слов.
— И часто ты так словами с незнакомыми парнями на улице перекидываешься?
Ева вытянула из сумки очки, надела, поправила резинку на затылке.
— Только я не поняла, где у нас этот педколледж находится, — пробормотала Че. Она уже наверняка придумала, как воспользоваться полученной информацией.
На улицу после занятий Ева тоже вышла в летных очках. С ними было спокойней. На щелчки по стеклам, попытки сдернуть их или глупые комментарии она уже не обращала внимания.
В школьном дворе тоже стоял человек в очках. Только они были не летные, а футуристические. Круглые железные окуляры с высокой оправой, правый глаз больше левого и длиннее. Над левым окуляром торчала маленькая антеннка. Черные вихры прикрывали фурнитуру. Человек что-то искал в своем телефоне. У его ног пристроилась знакомая большая коробка. Сигнал мобильного заставил вздрогнуть. Это была незнакомая музыка, но звучала она из ее сумки. И телефон, который она достала, был ее. Вот только рингтон… Не было у нее такой музыки. Что за чертовщина?
— Алло! — услышала Ева и в трубку, и от стоящего парня в очках. — Ты где?
— На тебя смотрю, — буркнула Ева, глядя на Ра.
— Как это?
Они глядели друг на друга сквозь очки. Ра не узнавал. Ева махнула ему рукой.
— О! Тебе страшно не хватает цилиндра! — обрадовался Ра. — Представляешь, я твою вазу утащил. Пушкин хотел себе забрать, но я не дал.
— Лучше бы отдал. Куда мне такая дура?
— Тебе же подарили, — мгновенно скис Ра. — А ты, я смотрю, в очках.
— Ты тоже.
— Прикинь! — египетское божество вновь стало набирать обороты веселости. — Мы вчера в кружке сделали. У нас парень всяких запчастей наприносил, и мы наклепали разного. — Он сдернул тугую обмотку с головы. — Я себе очки сделал. Стив напаял целую гитару. Пушкин хотел еще один огнемет сделать, но ему деталей не хватило. А тебе я смотри что сделал. У меня старые часы завалялись, а фурнитура у нас уже давно была.
Это был жук. Лапки, мордочка, хитиновые надкрыльники, крылышки и круглое брюшко из механизма ручных часов. Передние лапки были соединены в кольцо, сквозь него продета грубая цепочка. Цепочка с подвеской. Очень подойдет к ее новой кофточке, синенькой…
— Здорово, правда? Чистый стимпанк!
— Но ведь стимпанк это не антураж…
— Это Гришка занудствует. Антураж создает настроение. Давай я тебе коробку дотащу до дома.
Ева не могла взгляд оторвать от подвески. Жук. Круглое брюшко. На обороте шестеренки с торчащими выступами, как будто дыхальце у настоящего жука.
— Это круто! — пробормотала Ева, стаскивая очки. — А как ты меня нашел?
— Я бы вчера пришел, но Пушкин не помнит твоего адреса, а Тоха уверяет, что никогда его не знал. Это я потом догадался взять у Стива номер мобильного. Он же мне сказал, где Тоха раньше учился, вот я и пришел. А из-за чего вы с Тохой поссорились?
— Из-за принципа неопределенности Гейзера.
— Кого?
— Ну, тот, который… формула… поделенная пополам… больше или равно.
— Гейзенберга! А при чем тут он?
— Поэтому и поссорились, что ни при чем.
— Ну, ладно, — ничего не понял Ра. — Пошли к тебе, пока Пушкин вазу не отнял. Очень он переживал, что ему ничего не досталось. Все кричал, что отец у Антона богач. Мог и пример подарить, и что-нибудь более существенное.
— Значит, не мог.
— Не знаю. Я этого отца второй раз в жизни видел. Странный он какой-то.
— Весь в сына.
Ра кивнул и загрустил.
Из сумки вновь раздалась незнакомая мелодия.
— Что за…? — выругалась Ева.
— Что там? — Ра заглянул ей через плечо. — О! Пушкин! Будет вазу клянчить — не давай. Лучше нам отдай. Мы ее разобьем, а осколки…
— Музыка.
— Что музыка?
— Незнакомая. У меня такой не было. Откуда?
— Может, ты лунатик? По ночам встаешь и рингтоны себе на телефоне меняешь?
И взгляд такой хитрый-хитрый.
— Не смешно, — обиделась Ева. — Может, это заразно, и теперь твой мобильник тоже дурить начнет…
— Мать! — орал Пушкин в ответ на ее вялое «алло». — Тебя бог искал.
— Нашел. — Ева знаками попыталась показать, что Пушкин спрашивает про Ра. Но по воплям из динамика солнечное божество и так все понял. Он опустил очки на глаза, приставил два пальца к виску и губами сделал такой звук, как будто стреляет.
— Значит, присвоила себе мою вазочку?
— Зачем? Мы ее как раз тебе несем.
— Вот и несите. Да осторожней, чтобы не разбить. И тебя тут, кстати, еще кое-кто ищет.
— Антон?
Черт, черт, черт! Кто ее за язык тянул?