Она равнодушно кивала, хотя эта партия была ее давней мечтой, и старалась не думать о том, что после премьеры ей предстоит встреча с эскулапом, готовым разобрать ее позвоночник по винтику, дабы найти тот пульсирующий ком боли, не дающий жить и танцевать. Ирина допускала, что, возможно, на какое-то время выпадет из балетной жизни, но после премьеры роль — ее. Забрать себе «Жизель» никто не посмеет, а конкурировать особо не с кем, разве что с Машкой Супоневой. У них и уровень был примерно одинаковым, только Машка была ниже на полголовы, вот и пролетела с ролью, как фанера.
В день премьеры Ирина, не выдержав, сходила к врачу и сделала обезболивающий укол. Массировавший ей позвоночник придворный лекарь задавал вопросы и неодобрительно качал головой, когда она ойкала от прикосновений его холодных пальцев.
— Ира, это не мышцы, — сказал он. — Ты Борису сказала, что спина болит?
— После премьеры скажу, — ответила Ирина сквозь зубы.
— Ты дура, что ли? — возмутился врач. — Не хочешь говорить, я сам скажу.
— Только попробуйте!
— И попробую!
Она соскочила с кушетки, голая по пояс, и, прижимая к груди кофточку, начала бессвязно лепетать о роли, о том, что премьеру нельзя отменять и что непременно пройдет все обследования прямо завтра. А сегодня — один укольчик, и всего делов. Врач крутил головой, убеждал, но потом сдался.
Ирина помнила только первую минуту, когда заиграла бессмертная музыка Адольфа Шарля Адана и она выпорхнула на сцену под шквал аплодисментов. В голове еще билась мысль, что надо поискать глазами мужа и родителей, сидевших где-то в зале, но потом совершенно забыла и о них, и — чудо из чудес! — о боли в спине.
Боль вернулась, когда она вышла на поклон. Женька поглядывал на партнершу искоса, но, слишком захваченный собственным успехом, не обратил внимания на ее вымученную гримасу и даже цветы не сразу забрал.
Когда занавес закрылся, она с трудом доплелась до пропахшей потом гримерной, набитой взъерошенными, взволнованными премьерой девочками и, не успев снять пачку, потеряла сознание.
Она, разумеется, еще выходила в «Жизели», но отнюдь не в главной роли. И поначалу осознание, что больше ей не придется исполнять ведущую партию, давило не хуже могильной плиты, заставляя признавать собственную никчемность. Надо же, умудрилась расклеиться в самый неподходящий момент!
Врачи колдовали над ее спиной достаточно долго, говорили мудреные слова, складывающиеся в длинный, пугающий диагноз: выпячивание межпозвоночных дисков в поясничном и крестцовом отделах, именуемое проще «грыжей». Ирина, долго считавшая, что с ней ничего подобного не может случиться, тихо плакала дома, больше всего переживая из-за вульгарности названия. Что это за грыжа такая? Как она — она! — могла получить грыжу?
Роль Жизели получила Машка, счастливая и даже не пытавшаяся скрыть свои эмоции. Ирина ей не завидовала: зачем? Добро б она ее подсидела или спихнула с места испытанным методом упражнений на бревне в холостяцкой постели балетмейстера. Все честно. Когда основной игрок сходит с дистанции, на его место берут спринтера со скамейки запасных, готового выжать все на длинной дистанции.
Гораздо меньше повезло Женьке, которого спихнули с главной роли, переместив на малозначительную роль лесничего Ганса. Рядом с ним Машка смотрелась не настолько хорошо, и на роль Альбера вновь вернули Козлова.
— Нашла время болеть, — ворчал бывший партнер, явившись к Ирине домой с букетиком чахлых астр, бутылкой вина и коробкой конфет. — Ты того, выздоравливай, и мы еще эге-гей!
— Конечно, — улыбалась она бледными губами. — И станет нам счастье, верно?
Коллега бубнил и отворачивался. Правду знали все и, прекрасно осознавая тяжесть заболевания, предрекали Ирине досрочный выход на пенсию по инвалидности.
Она и сама это знала, оттого, как бешеная, билась за собственное здоровье, не позволяя расслабляться и мириться с собственной беспомощностью. В бесконечных массажах, хождениях по кабинетам физиотерапевтов семья отошла на второй план. Да и какая семья, если она полгода спала одна, затянутая в корсет, передвигалась по комнате словно вся состояла из хрусталя, готового разлететься на тысячу осколков. Но самым страшным было другое. Пугаясь непрерывной, выматывающей боли, она постоянно глотала таблетки, пристрастившись к ним как наркоманка.
— Это что? — спросил как-то Сергей, потрясая перед ней охапкой красных коробочек. Валявшаяся в дреме Ирина с трудом разлепила глаза, сфокусировала их на его руке и равнодушно пожала плечами.
— Коробки.
— Я вижу, что коробки. Почему пустые?
— Господи, — раздраженно выпалила она, мгновенно ощетинившись. — Ты что, дурак? Кончились, я и выкинула. Это что, преступление?
— Ты выкинула вечером пачку при мне, — ответил он, словно не слыша. — И вот еще одна. А сейчас три часа дня. Ты что, за полдня схомячила целую пачку?
— Да! — заорала она так, что под потолком тревожно дзынькнула люстра, а в позвоночнике у самого тазобедренного сустава что-то треснуло. — Да! Схомячила! И еще одну схомячу! Потому что спина болит, сил никаких нет!
— Не выдумывай, — сурово сказал Сергей. — Ничего у тебя не болит.
От возмущения она захлопала ресницами и даже рот открыла, чтобы выкрикнуть что-нибудь хлесткое, яростное, но вместо того глупо спросила:
— Почему это — не болит? Болит.
— Нет.
— Да!
— Нет!
— Как же нет, когда да! — воскликнула она и ойкнула. Сергей фыркнул.
— Ты дурью маешься просто. Нет, я допускаю, что ты в самом деле испытываешь неприятные ощущения, но не до такой же степени, чтоб обезболивающие глотать упаковками. Этак ты скоро морфий потребуешь.
— Почему ты думаешь, что мне не настолько больно? — спросила Ирина. Вместо ответа он подал ей зеркало.
— Потому что, когда тебе больно, ты белая ходишь как смерть, и губы синие, и еще вот тут аж с голуба, — сказал он и постукал ее пальцем по виску. — А сейчас просто зеленая от недостатка воздуха. Сидишь в четырех стенах и культивируешь болезнь от безделья.
— Глупости говоришь, — возмутилась она и повернулась на бок, чтобы не видеть лоснящегося от самодовольства лица супруга. Он тронул ее за плечо и снова перевернул на спину.
— Я с твоим врачом говорил, — просто сказал Сергей. — Он считает, что тебе надо отвлечься. Двигаться, разрабатывать спину — это одно, но ты же сама себя изводишь.
— Ничего подобного.
— Ну конечно… А то не видно. Ты не думай, я же все понимаю…
— Что ты понимаешь? — горько всхлипнула она.
Сергей улегся рядом и стал медленно гладить ее по животу, мягкими, ласкательными движениями поднимаясь выше, к груди. От его прикосновений внутри слегка потеплело, а давящий ком в груди отступил, дав крохотную передышку.
— Я все понимаю. Ты поставила себе цель, как прыгунья в высоту, задрала планку к небесам и случайно упала на низкой высоте. Это бывает, и очень часто, только с тобой такого не случалось. И вот ты лежишь на траве, смотришь на эту планку и занимаешься самоедством, мол, могла ведь, могла…
Ирина молчала. Рука Сергея теперь опускалась ниже, а пальцы, требовательные и шаловливые, уже лезли в запретную зону, без труда преодолевая слабые попытки остановить их.
— А ведь, по большому счету, что такого произошло? — вкрадчиво шептал он. — Ну, оступилась, ну, не взяла высоту… Далось тебе это «Лебединое озеро»? Ты же сама говорила, что второй Плисецкой тебе не стать. Так зачем себя мучить, зачем здоровье гробить? Только ведь ты как скорпион: знаешь, что жалить нельзя, и все равно жалишь, причем себя, в самое незащищенное место. Оттого и не выздоравливаешь. А ты мысли перекинь на что-то другое.
— На что? — только и успела сказать она, но он не дал ей опомниться, начав целовать. В тот раз у них все получилось, пусть без излишней страсти и достаточно осторожно, но вполне по-семейному, привычно, с отлаженной за много лет техникой и знанием пресловутых точек сладострастия.
Ирина переключилась, воспользовавшись помощью мужа. Преодолев незначительные бюрократические препоны, открыла детскую студию танца. К ее удивлению, занимаясь с маленькими девочками, она почувствовала, как уходит боль, а онемевшая спина мало-помалу возвращается в норму, далекую от прежнего идеала, конечно, но позволяющую работать.
Спустя год она снова вышла на сцену в «Жизели» в небольшой, весьма статичной роли Батильды, не требующей особого напряжения, а также королевы виллис Мирты. Труппа уже поставила «Лебединое озеро», в котором заглавную роль отдали приглашенной балерине. Машка, утиравшая горючие слезы, до Одетты недотянула, переместившись к танцующим «у воды». Обе — она и Ирина — стояли в первом лебедином ряду, оставшись незамеченными в общей массе.
Квартира была сказочной. Все-таки в старых сталинках был особый шик. Коридоры длинные, потолки высоченные, комнаты громадные, как в лучших домах Лондона. Стены, увешанные громадными, в пол, зеркалами, уходили в бесконечность. Светильники, вполне античного или средневекового вида — тут он не разбирался, — отбрасывали желтоватый свет, придавая коридору таинственный вид. На полу лежала ковровая дорожка с длинным ворсом немыслимого персикового цвета, словно по ней никто никогда не ходил. Антипкина эта деталь поразила, и он еще подумал, что ковер, скорее всего, новый.
Квартира была сказочной. Все-таки в старых сталинках был особый шик. Коридоры длинные, потолки высоченные, комнаты громадные, как в лучших домах Лондона. Стены, увешанные громадными, в пол, зеркалами, уходили в бесконечность. Светильники, вполне античного или средневекового вида — тут он не разбирался, — отбрасывали желтоватый свет, придавая коридору таинственный вид. На полу лежала ковровая дорожка с длинным ворсом немыслимого персикового цвета, словно по ней никто никогда не ходил. Антипкина эта деталь поразила, и он еще подумал, что ковер, скорее всего, новый.
Посредине ковра стояла королева, с тонкой талией, длинными ногами, и смотрела на него свысока. Одета была не совсем по-монаршьи: длинная юбка, майка, а на ногах соломенные тапки с открытыми носами. Королева молча сделала пригласительный жест. Мужчина потоптался на месте и стал разуваться, чтобы не нарушить этой сказочной красоты.
С грязных ботинок тут же натекла крохотная лужица, и он смутился, как напроказивший щенок. Королева сделала вид, что ничего не заметила. Гость пристроил ботинки на коврик, растоптал ногой лужицу, испугавшись, что сейчас везде будет оставлять следы, как шпион на приграничной полосе. Однако делать было нечего. Тяжело вздохнув, он поплелся за хозяйкой, подавив желание оглянуться и проверить: топчет или нет?
В гостиной было еще шикарнее. Хозяйка уселась в кресло, забросила ногу на ногу и потянулась к сигаретам. Прикурив, она выдохнула дым и уставилась на полицейского без особого почтения. Ему моментально стало стыдно за свой неухоженный вид. Форменные брюки в темных брызгах. Носок этот грязный, а еще на пятке дырка, отчего пришлось ставить ногу на ковер и лишний раз не отрывать от земли. Увидит эта аристократка — засмеет!
По идее, ему было нечего делать в этой шикарной квартире. Тоже мне, преступление века, бабка с лестницы упала! Незачем участкового дергать, могли бы и сами прийти. Хотя и приходить даже не стоило. Упала и упала, жива ведь. Что же теперь, по каждому падению дело заводить?
Он так и хотел донести до начальства, которое вдруг ни с того ни с сего вызвало к себе и велело «проверить сигнал» и вообще… посодействовать. А придя в этот пафосный дом, Антипкин сразу перестал сомневаться, что дернули его просто так. Судя по уровню — жили тут люди непростые, а они любят, чтобы по их щелчку вокруг плясали простые смертные, как марионетки у взбесившегося кукольника.
Горе горькое! Делать вот ему больше нечего!
Примостившись на краю кожаного дивана, на котором валялся скомканный плед под коровью шкуру, Антипкин открыл кожаную папку и строгим голосом спросил:
— Фамилия, имя отчество.
— Чернова Ирина Николаевна, — холодным голосом представилась королева. Глазищи под высокими, изогнутыми четкой дугой бровями были в пол-лица, серые, как толстый речной лед, с вкраплениями черной угольной крошки.
— Чем занимаетесь?
— Балерина.
Она выговаривала слова четко, словно выстреливая, при этом на ее лице не отражалось никаких чувств.
— Морева Алла Сергеевна вам кем приходится?
— Это моя мама.
— Когда вы встречались в последний раз? — строго спросил он, придав голосу суровости, но Ирина и ухом не повела. Знала, наверное, что его к ней по звонку дернули, вот и не волновалась, стерва.
— Как раз перед тем, как ее нашли. Она приходила вечером в гости.
— И что?
— И все. Поговорили, в одиннадцатом часу она уехала… Точнее, я думала, что уехала.
Антипкин старательно записал эти слова и поинтересовался:
— А почему вы так подумали?
— Я вызвала ей такси. А потом сидела на подоконнике и курила. Из окна было видно, что машина уехала. Я не стала перезванивать и спрашивать, как она добралась до дома. Кто же мог подумать, что она… того… там лежит.
Ее голос дрогнул в первый раз, но Ирина быстро справилась с волнением. Антипкин посмотрел на нее с интересом, отметив нездоровую бледность, с синевой на висках, и яркий, пульсирующий румянец на скулах.
Чахоточная красота. Смертельная.
— Вы выпивали? — быстро спросил он. — С мамой, я имею в виду.
— Нет.
— Ссорились?
— Нет.
— О чем говорили?
— Я поругалась с мужем и выгнала его из дома. Мама приехала для моральной поддержки. Мы это обсудили, а потом она собралась домой.
Антипкин вздохнул, а потом, отложив ручку в сторону, вкрадчиво произнес:
— Ирина Николаевна, а почему вы решили, что на вашу мать напали?
Она посмотрела на него непонимающим взглядом. Оперуполномоченный решил прояснить.
— Ну, сами посудите, травмы не слишком серьезны. Бабушка вполне могла их получить, упав с высоты собственного роста. Споткнулась на лестнице, полетела вниз, тюкнулась темечком о ступеньку… Дело-то житейское.
— Сами вы бабушка, — жестко ответила Ирина. — С чего бы вдруг она с лестницы упала?
— Ирина Николаевна, я понимаю ваше стремление вывести на чистую воду всех негодяев нашего города разом, но такое сплошь и рядом случается. Я вот вчера сам поскользнулся и еб… то есть навернулся.
— С чем вас и поздравляю, — ехидно сказала она.
— Спасибо. Так, может быть, ваша маменька того… Не девочка все-таки. Голова закружилась, каблук подвернулся… Все возможно.
— Невозможно, — отрезала она. Антипкин вздохнул.
Хозяйка раздражала его с того момента, как он вошел. Впрочем, нет. Раздражать она его стала еще до того, как только начальство велело отправиться по адресу. А сейчас, сидя на ее диване, он черкал на бумажке копеечной ручкой, а в голове свербела дурацкая, назойливая, как голодный комар, мысль, что в этой квартире, где явно не считают копейку, чего-то все-таки не хватает.
— Ну хорошо, — сказал он. — Вы настаиваете, что это нападение. С какой целью? Кажется, у вашей мамы ничего не украли. Сумка на месте, документы, мобильник, деньги… серьги вон в ушах не тронули, кольцо, цепочка. Значит, ограбление исключается?
Ирина подумала и кивнула.
— Тогда что? Насильник-геронтофил караулил?
— Прекратите паясничать!
— Я не паясничаю, а выдвигаю версии. Одежда не тронута, следов борьбы нет. Хулиганство? У вас в подъезде подростки живут?
— Нет, — покачала она головой и даже плечами поникла. — Или солидные люди, или пенсионеры.
— Ну вот, — обрадовался Антипкин. — Еще один момент можно исключить. Тем более посторонние, я так понял, к вам не шастают.
— Хотите кофе? — предложила Ирина.
Ему хотелось. А еще лучше супчику и пюре с котлеткой, но в этом доме-дворце вряд ли подавали такое. Прислушиваясь к своему урчащему желудку, он вдруг сообразил, чего здесь так недостает. В квартире не пахло никакой едой, словно тут не питались: ни пленительного аромата жареной картошки, ни запаха пирогов, ни ванили. Он подумал, что сегодня с утра еще не ел, и важно ответил:
— Я на службе.
— Понятно, — кивнула Ирина, встала и вышла, оставив его в недоумении. На кухне что-то звякнуло, брякнуло, полилась вода, а потом, буквально через минуту, ноздри защекотал аромат свежесваренного кофе.
Она внесла поднос, удерживая его так гордо, словно там была императорская корона, а не две крохотные, с наперсток, чашечки, сахарница и вазочка с микроскопическими крекерами. Вышагивала Ирина словно пава, Антипкин даже залюбовался.
Красивая женщина. И лицо, и фигура, и ноги — загляденье, насколько позволяла разглядеть юбка. Грудь, правда, подкачала: два прыщика, подержаться не за что. Вот у его жены грудь — четвертый размер, никакого силикона, на зависть всем поп-звездам. Правда, к этой груди прибавлялась еще и слоновья задница, и полное отсутствие талии, утонувшей в бубликах жира. Зато его Нинка была веселой, с румянцем во всю щеку, не то что эта бледная спирохета.
Интересно, как с такой в койке? Она, наверное, гибкая, как гимнастка…
Он покраснел, устыдившись мыслей, отхлебнул из чашечки, обжегся и подул, разметав густую коричневую пенку, которая уже опадала, растворяясь в коричневом ароматном омуте. Положив сахар, попробовал кофе еще раз, вытягивая губы.
— Вкусно? — спросила хозяйка и неожиданно улыбнулась. Улыбка была хорошая, добрая, отчего лицо как будто осветилось изнутри. Он замер, после чего робко ответил:
— Очень.
То ли от кофе, которого оказалось неприлично мало, то ли от этой ослепляющей улыбки, то ли от внезапного желания почувствовать, какая может быть на вкус эта женщина, в его голове что-то вдруг прояснилось, и он, нахмурившись, поинтересовался:
— А почему ваша соседка кричала, что убили вас?
Ирина пожала плечами.
— Наверное, потому, что мы с мамой очень похожи, особенно со спины. Она ведь тоже из балетных, ну и преподавала всю жизнь… У нее даже пальто такое же, как у меня. Точнее, у меня такое было, но я его уже не ношу. Сами видите, у нас всего девять квартир в подъезде. И когда соседка увидела маму, могла подумать, что это я, потому что больше спутать не с кем.