Розамонд тряхнула вожжами, и двуколка разогналась, подпрыгивая на ухабах.
— Он был очарователен, — она неотрывно глядела вперед. — Временами. Весь лучился юмором… когда бывал в хорошем настроении. Но иногда он вел себя несносно — даже с тетушкой Калландрой. Он вечно во все вмешивался, указывал, что и как нужно делать, а потом сам забывал, о чем шла речь. Тетушке приходилось все расхлебывать.
Розамонд слегка придержала лошадь, давая ей почувствовать вожжи.
— Но в благородстве ему не откажешь, — добавила она. — Не было случая, чтобы он не оправдал доверие друзей. Прекрасно держался в седле — лучше, чем Менард и Лоуэл, лучше, чем генерал Уодхем. — Ветер слегка растрепал волосы Розамонд, но она этого не замечала. Внезапно она рассмеялась. — Они друг друга терпеть не могли.
Эстер, кажется, поняла, почему Калландра так и не вышла замуж вторично, предпочитая свободу и одиночество. Кто мог заменить такую яркую личность? Да и натерпелась она явно больше, чем предполагала Эстер, опираясь на свои редкие и поверхностные наблюдения.
Вежливо улыбнувшись, Эстер поспешила сменить тему, а тем временем показалось селение. Когда они выбрались оттуда, завершив намеченную программу, день уже клонился к вечеру. Тем не менее было жарко, и среди золотистых полей по-прежнему виднелись согбенные фигуры жнецов.
Эстер с радостью ощущала на лице дуновение прохладного ветерка, когда им случалось проезжать под сенью деревьев. Тишина нарушалась лишь стуком копыт, скрипом колес да птичьим пересвистом. Солнечный свет играл на скирдах соломы — там, где жнецы уже закончили работу. Несколько облачков, легких, как пух, плыли у самого горизонта.
Эстер взглянула на руки Розамонд, уверенно держащие вожжи, на ее застывшее напряженное лицо. Интересно, что она видит? Непреходящую красоту или лишь беспрерывное однообразие? Однако такой вопрос Эстер никогда не осмелилась бы задать.
Вечер Эстер провела с Калландрой.
На следующее утро в обеденном зале она вновь встретилась с Розамонд, которая искренне ей обрадовалась.
— Хотите взглянуть на моего сына? — предложила она, слегка покраснев.
— Конечно, хочу, — немедленно отозвалась Эстер. Да и что еще тут можно было сказать! — Ни о чем другом и не мечтаю! — В сущности, Эстер не кривила душой. Ей совсем не улыбалось встретиться с Фабией, с генералом Уодхемом или снова ехать в селение. А гуляя в парке, того и гляди, опять столкнешься с каким-нибудь бесцеремонным полицейским. — Прекрасное начало дня! — добавила она.
Детская оказалась светлой, обитой ситцем комнатой с окнами, выходящими на юг. Низкий стульчик у окна, креслице-качалка, огороженный для безопасности ребенка камин, кроватка. Юная девушка с хорошеньким личиком и белой, как сливки, кожей кормила полуторагодовалое дитя кусочками хлеба, размоченными во взбитом яйце. Эстер и Розамонд наблюдали не вмешиваясь.
Ребенок, чья головка была увенчана светлым птичьим хохолком, забавлялся, как мог. Он безропотно позволял отправлять себе в рот кусочек за кусочком, но щеки его подозрительно раздувались. Наконец он, сверкнув глазенками, с шумом изверг все наружу — к великому смущению кормилицы. После чего счастливо засмеялся, откинувшись в креслице.
Розамонд тоже смутилась, но Эстер рассмеялась вместе с ребенком. Кормилица собирала крошки с запачканного передника.
— Вы не должны так себя вести, мастер Гарри! — укоряла она со всей возможной строгостью, но голос ее оставался добрым.
— Какой ты несносный ребенок! — Розамонд подошла к сыну и взяла его на руки, прижав светлый хохолок к своей щеке. Мальчик все еще радостно смеялся и глядел на Эстер с такой доверчивостью, что она сразу же его полюбила.
За легкой беседой незаметно пролетел целый час, а потом, по предложению Розамонд, они заглянули в детскую побольше, где когда-то играли маленькие Лоуэл. Менард и Джосселин. Деревянная лошадка, оловянные солдатики, игрушечные мячи, музыкальные шкатулки, калейдоскоп и кукольный домик, принадлежавший кому-то из старшего поколения — может быть, даже Калландре.
Затем они посетили классную комнату, заставленную столами и книжными шкафами. Рука Эстер сама потянулась к стопке старых тетрадей, хранящих первые детские попытки овладеть письмом. Здесь же хранились более поздние работы, выполненные твердой, почти взрослой рукой. Она открыла наудачу одно из сочинений. Темой его был семейный пикник, и, читая, Эстер несколько раз невольно улыбнулась. Написано было забавно, а подчас и язвительно. Сочинение явно принадлежало Джосселину — можно было даже не смотреть на обложку тетради.
Эстер отыскала тетрадь Лоуэла, а Розамонд извлекла из бюро какие-то стихи и тоже углубилась в чтение. Работа Лоуэла ничем не напоминала сочинение младшего брата: робкое, романтическое описание шелбурнского леса, в котором мальчик видел сказочную чащу, арену для подвигов ради любви к прекрасной даме. У Эстер даже слезы навернулись на глаза при мысли о том, какое крушение иллюзий пришлось пережить этому юноше.
Она закрыла тетрадь с выцветшими чернилами и оглянулась на Розамонд. Та, склонив голову, читала стихи. Интересно, понимают ли они с Лоуэлом, что обычному человеку в жизни требуется куда больше мужества, чем рыцарям из мира грез?
Для полноты картины Эстер поискала сочинения Менарда и вскоре нашла. По сравнению с братьями Менард хуже владел слогом, но его неуклюжие рассуждения о любви и чести были проникнуты подлинной страстью; некоторые образы автор явно почерпнул из легенд о короле Артуре.
Розамонд увлеклась чтением настолько, что даже не заметила, как Эстер подошла к ней и заглянула через плечо. Анонимное стихотворение, конечно, было о любви.
Эстер тактично отвела взгляд и тихо вышла из комнаты. Вскоре Розамонд закрыла тетрадь и последовала за гостьей.
— Благодарю вас, — произнесла она, когда обе оказались на лестничной площадке. — С вашей стороны было так любезно принять мое предложение.
— Дело не в любезности, — быстро возразила Эстер. — Вы оказали мне честь, позволив побывать в детской и в старой классной комнате, заглянуть в прошлое обитателей этого дома. А маленький Гарри — просто прелесть! Он любому поднимет настроение.
Розамонд засмеялась и, как бы возражая, слегка махнула рукой. Однако Эстер видела, что она польщена. Вместе они спустились в обеденный зал, где уже был накрыт стол к ланчу. Сидящий в одиночестве Лоуэл поднялся навстречу и сделал шаг к Розамонд. Похоже, он что-то хотел ей сказать, но передумал.
С минуту Розамонд глядела на него с надеждой, и Эстер почувствовала себя неловко. Однако повернуться и уйти, оставив супругов наедине, было бы просто нелепо — стол был накрыт, и лакей собирался приступить к своим обязанностям. Эстер знала, что Калландра уехала повидаться со старой знакомой и обсудить с ней некоторые дела самой Эстер. Не было за столом и Фабии.
Лоуэл перехватил взгляд гостьи.
— Мама не очень хорошо себя чувствует, — сухо пояснил он. — Она предпочла остаться у себя.
— Как жаль, — машинально отозвалась Эстер. — Надеюсь, ничего серьезного?
— Я тоже на это надеюсь.
Он подождал, пока дамы сядут, затем сам опустился на стул и подал знак лакею.
Розамонд толкнула Эстер под столом ногой, и та поняла, что тема затронута щекотливая и ее лучше не развивать.
Застольная беседа не ладилась, и Эстер принялась размышлять о мальчишеских сочинениях, старых стихах, о детских грезах и реальности. В конце концов она осознала, что обязана извиниться перед Фабией за свою грубость по отношению к генералу Уодхему. Он, конечно, получил по заслугам, но Эстер все-таки гостила у Фабии и не имела права расстраивать хозяйку, даже если у нее были серьезные основания.
Сделать это следовало незамедлительно — чем дольше сомневаешься, тем труднее решиться на поступок. Когда все встали из-за стола, Эстер направилась навестить хозяйку.
Она постучала и, дождавшись разрешения, вошла.
Комната Фабии, в отличие от апартаментов большинства светских дам, была обставлена неожиданно строго. На столе у окна — простая серебряная ваза с летними розами. Кровать убрана белым муслином — под цвет штор. На дальней стене висел портрет молодого человека в мундире кавалерийского офицера. Изображенный на портрете был высок и строен; волосы его свободно падали на широкий лоб; глаза светились умом, а рот сложился в мягкую и, как показалось Эстер, несколько безвольную усмешку.
Вдовствующая леди Шелбурн сидела на кровати; волосы ее были распущены, на плечи наброшена ночная кофточка синего атласа. Фабия выглядела сильно постаревшей, и внезапно Эстер ощутила, как одиноко теперь этой женщине.
— Что вам угодно? — холодно спросила она.
— Я пришла извиниться, леди Фабия, — быстро ответила Эстер. — Вчера я нагрубила генералу Уодхему, что в моем положении гостьи было просто непростительно. Я искренне сожалею о том, что произошло.
Фабия удивленно приподняла брови, затем еле заметно улыбнулась.
— Я принимаю ваши извинения. Честно говоря, я удивлена, что вы пришли, такого такта я от вас не ждала. Со мной редко бывает, чтобы я ошиблась в молодежи. — Уголки ее рта поползли вверх, внезапно оживив лицо Фабии и напомнив о том, что и она когда-то была юной девушкой. — Мне и самой подчас крайне утомительно общаться с генералом Уодхемом. Он — напыщенный старый осел, а я не люблю, когда со мной говорят покровительственным тоном.
Эстер была слишком поражена, чтобы найти подходящие для ответа слова. Впервые за все время ее пребывания в Шелбурн-Холле Фабия предстала перед ней в выгодном свете.
— Вы можете сесть, — предложила Фабия с озорным огоньком в глазах.
— Благодарю вас.
Эстер присела на стул, обитый синим бархатом, и еще раз окинула взглядом комнату. Несколько картин поменьше, фотография, запечатлевшая Лоуэла и Розамонд в день свадьбы: они вынужденно застыли перед камерой в несколько неестественных позах, но невеста счастлива, а жених устремил прямо в объектив взгляд, полный надежды.
На комоде располагался старый дагерротип мужчины среднего возраста с пышными бакенбардами и самодовольным капризным выражением на лице. Внешне он слегка напоминал Джосселина, и Эстер предположила, что это и есть покойный лорд Шелбурн. Еще она приметила карандашный набросок всех троих братьев в детском возрасте. Такое впечатление, что кто-то рисовал недавно, по памяти — рисунок был сентиментален, лица — слегка приукрашены.
— Мне очень жаль, что вам нездоровится, — тихо произнесла Эстер. — Могу я чем-нибудь помочь вам?
— Думаю, вряд ли. Я не жертва войны, во всяком случае, с такими ранами, как моя, вам сталкиваться не приходилось, — ответила Фабия.
Спорить Эстер не стала. Хотя на кончике языка вертелся уже ответ, что ей знакомы все виды ран. Но говорить так не стоило: в конце концов, она не теряла сына, а значит, не ведала тяжести скорбного груза, гнетущего Фабию.
— Мой старший брат был убит в Крыму, — через силу произнесла Эстер.
Внутренним взором она увидела Джорджа — узнала его походку, услышала его смех; потом она мысленно перенеслась в то время, когда Чарльз и Джордж еще были детьми, — и слезы выступили у нее на глазах.
— А вскоре после этого умерли и мои родители… Впрочем, давайте не будем об этом.
Фабия вздрогнула. Сосредоточившись целиком на собственном горе, она не думала о чужих бедах.
— Моя дорогая… Как я вам сочувствую! Конечно, вы уже рассказывали об этом. Простите меня. Как вы провели утро? Может быть, приказать запрячь лошадей для прогулки? Труда это не составит.
— Я была в детской и видела Гарри, — с улыбкой ответила Эстер. — Чудесный ребенок…
И она принялась рассказывать.
Она осталась в Шелбурн-Холле еще на несколько дней, временами совершая долгие прогулки по парку. Там она чувствовала, как на душу ее нисходит покой, будущее становится яснее, а советы Калландры кажутся все более мудрыми. После обеда с генералом Уодхемом размолвок между членами семейства больше не было. Все обращались друг к другу с подчеркнутой вежливостью, но по мелким, почти неуловимым признакам Эстер догадывалась, что каждый обитатель этого дома по-своему несчастлив.
Фабии никак нельзя было отказать в присутствии духа. Воспитание и природная гордость не позволяли ей обнаруживать слабость даже перед своими близкими. Эгоизм ее зачастую принимал деспотичные формы, чего сама она, естественно, не замечала. Но Эстер не раз улавливала, как на лице этой стареющей женщины проступает выражение горького одиночества и даже какой-то детской беспомощности. Случалось это только в те моменты, когда Фабия была убеждена, что на нее никто не смотрит. Несомненно, она любила обоих своих сыновей, но ни один из них не мог заменить ей Джосселина. Возможно, он один умел возвращать ее в давно минувшие годы, когда вокруг нее, признанной красавицы, увивались десятки кавалеров, когда на любом балу она оказывалась в центре внимания. Теперь же, без Джосселина, жизнь для нее потеряла смысл.
Много времени Эстер проводила с Розамонд, с которой у нее установились теплые, хотя и не слишком доверительные отношения. Ей то и дело вспоминались слова Калландры о защитной улыбке. Особенно много она думала об этом в один из вечеров, проведенный у камина за пустой и ни к чему не обязывающей беседой. К ним присоединилась Урсула Уодхем, которая возбужденно излагала свои планы, связанные с будущим замужеством. Розамонд, в ее понимании, была женщиной, достигшей в жизни всего, о чем только можно мечтать. Помимо идеального цвета лица и шикарных нарядов, Розамонд имела богатого, знатного мужа, прелестного ребенка и талант общаться с людьми своего круга. Что еще нужно для счастья?
Розамонд кивала и с милой улыбкой одобрительно отзывалась обо всех радужных планах Урсулы, но в ее темных глазах Эстер не заметила ни проблеска доверия или надежды — лишь чувство утраты, одиночество и стойкость, замешанную на многолетних привычках. Розамонд улыбалась, потому что только так могла обрести спокойствие, избежать расспросов и сохранить остатки гордости.
Лоуэл был вечно занят. По крайней мере, у него имелась цель, и в погоне за ней он прекрасно справлялся с любыми черными мыслями. Лишь иногда за обеденным столом он своим поведением невзначай выдавал, что упускает в жизни что-то весьма важное, и главное — знает об этом. Вряд ли Лоуэл сам осмелился бы назвать переполнявшее его чувство страхом, но, глядя на него через мерцающий хрусталем стол, Эстер склонна была называть вещи своими именами.
Менарда явно мучило ощущение пережитой в детстве несправедливости, оставившей неизгладимый след в его душе. Быть может, ему слишком часто приходилось покрывать сомнительные дела Джосселина, чтобы уберечь мать от тяжелого разочарования? Или таким образом он защищал не мать, а себя и фамильную честь?
Лишь общаясь с Калландрой, Эстер чувствовала себя совершенно спокойной. Леди Калландра восхищала ее способностью черпать силы из собственной души, но Эстер хотелось понять, было ли это следствием долгой и счастливой семейной жизни или же результатом волевого усилия. Как-то, ужиная вместе с Эстер не в общей зале, а в своих апартаментах, Калландра обронила несколько замечаний о покойном муже, и Эстер вдруг осознала, что брак леди Калландры и впрямь не был столь уж безоблачным, как ей это представлялось раньше.
Калландра, по-видимому, угадав ход мыслей подруги, криво усмехнулась.
— Тебе свойственна отвага, Эстер, и жажда жизни, но подчас ты бываешь такой наивной!.. Ты одержима желанием приносить пользу людям. Но это значит — помогать им стать собой, а вовсе не делаться похожими на себя. Помню твои слова: «На твоем месте я бы поступила так-то и так-то…» Но ты не на моем месте. Я — не ты, и мои решения твоими быть не могут.
Эстер тут же вспомнила наглого полицейского, обвинившего ее в заносчивости.
— Пойми, дорогая, — улыбнулась Калландра, — мир приходится принимать таким, каков он есть, а не таким, каким нам бы хотелось его видеть. Очень многого можно достигнуть не лобовой атакой, а благодаря терпению и малой толике воображения. Мы так часто спешим навесить на все ярлыки, хотя известно, что любая мелочь может в корне изменить сложившееся впечатление.
Эстер готова была рассмеяться, принимая справедливость слов Калландры.
— Знаю, — быстро добавила та. — Я больше говорю, чем действую. Но поверь, если мне чего-то действительно хочется, я прежде всего запасаюсь терпением.
— Я попытаюсь изменить свой нрав, — вполне искренне пообещала Эстер. — Не хотелось бы, чтобы тот несчастный полицейский оказался прав.
— Прошу прощения?
— Я встретилась с ним на прогулке, — объяснила Эстер. — Он сказал, что я заносчива и своенравна. Или что-то в этом роде.
Брови Калландры удивленно приподнялись.
— В самом деле? Смелое суждение! Ему хватило столь краткого знакомства, чтобы сделать такой вывод? А что ты сама о нем думаешь, позволь спросить?
— Напыщенный и безмозглый кретин!
— О чем ты ему, конечно, и сообщила?
Эстер твердо встретила ее взгляд.
— Разумеется!
— Ясно. Но, по-моему, у него были более весомые причины для недовольства тобой. Я бы не назвала его безмозглым. Перед ним действительно очень трудная задача. Джосселина могли ненавидеть многие, и этому сыщику предстоит выяснить, кто именно из них убийца. Мало того — ему еще придется и доказать это…
— То есть вы думаете…
Эстер запнулась.
— Именно, — подытожила Калландра. — А теперь давай-ка договорим о тебе. Я напишу некоторым своим друзьям и не сомневаюсь, что, если ты прикусишь язычок и поостережешься высказывать свое мнение о людях вообще и о генералах армии Ее Величества в частности, место в администрации госпиталя тебе обеспечено. К твоему собственному удовлетворению и к радости многих больных.