Ник стоял в толпе, ко всему безучастный, почти оцепеневший, его немного знобило. Он понимал, что через два-три часа его убьют, но понимал также, что протестовать против этого бесполезно. Похоже на то, что происходило с ним в Москве, хотя вокруг все другое – и люди, и ситуация, и даже мир.
Его грубо толкнули. Повернувшись, он увидел высокого парня с разметавшейся по широким плечам спутанной бурой гривой.
– Почему торчишь у меня на дороге? – прорычал парень.
– Извините, – пробормотал Ник.
Не потому, что испугался, просто он мысленно прощался с жизнью и хотел, чтобы его напоследок оставили в покое. Извинился он машинально, по-русски.
– Ты что сказал?! – взревел парень. – Да я ж тебя убью!
Ника сгребли за куртку и ударили. Причем вот что странно – он почему-то ничего не почувствовал. А следующий удар почувствовал, словно током шарахнуло, но боль была короткой. Зато правая рука сразу онемела и повисла, как неживая.
– Дэлги, Ник, прекратить! – по-военному рявкнул один из мутильщиков.
Напрасно рявкнул. Ник при всем желании «прекратить» не мог, а Дэлги – тот ни на чьи приказы не реагировал. Его пытались удержать, но он всех расшвырял, не переставая избивать Ника, и при этом рычал, как взбесившийся зверь.
Боли Ник почти не ощущал. Да он вообще ничего не ощущал! Наконец Дэлги бросил его на пол, к стене.
– Убью каждого, кто при мне будет ругаться не по-нашему! – сообщил он все тем же хриплым рычащим голосом, глядя сверху вниз на свою жертву. – Насмерть убью!
Ник не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, словно парализованный. Его захлестнул ужас: он, что ли, навсегда останется беспомощным калекой?
– Парень умирает, – заметил вполголоса кто-то из гладиаторов.
Из толпы выступил мутильщик с цепью на шее (цепь – знак отличия здешних офицеров), с опаской покосившись на Дэлги, потребовал:
– Отойди вон туда!
И лишь после того как Дэлги нарочито медленно, словно дразня, отступил в сторону и скрестил на груди руки, он присел возле Ника, нащупал пульс, потрогал парализованные конечности. Бросил через плечо:
– Кажись, пока не умирает, но двигаться не в состоянии.
Стоявшие полукольцом очевидцы обменивались впечатлениями – междометия и невнятные ругательства.
Другой мутильщик-офицер повернулся к виновнику:
– Ты что с ним сделал?! Как он теперь на арену выйдет?!
– А мне плевать, – Дэлги ухмыльнулся.
– Ладно, – офицер с досадой махнул рукой. – Если помрет, с тебя штраф. Вычтем его стоимость из твоих премиальных, понял? Убивать надо на арене, а не здесь.
– Да хоть где, – процедил Дэлги сквозь зубы. – Мне без разницы!
– Если ты кого-то убьешь на арене, тебе за это деньги заплатят, а если здесь – останешься внакладе, – попытался вразумить его мутильщик.
– Когда меня разбирает, я сам готов приплатить, лишь бы кому-нибудь наломать. На арену-то скоро?
– Сейчас проведем жеребьевку – и начинаем, зрители уже собрались. Ты это, пока потерпи, никого не трогай, а как выйдешь на арену – делай, что хочешь.
О Нике все забыли. Ну и хорошо. Он лежал под каменной стеной, на грязной колючей циновке, и думал о том, что его жизнь заканчивается нелепо до полной бессмыслицы. Кто, вообще, сказал, что в жизни обязательно есть смысл? Его личный опыт свидетельствовал о другом.
Обиды не было. Его охватило тоскливое чувство, схожее с холодной серой мглой. И еще хотелось, чтобы все это поскорее закончилось, и чтобы там, за гранью жизни, ничего не оказалось.
«Главное, чтобы все не началось заново».
Гладиаторы, которым предстояло драться, ушли, за ними, возбужденно переговариваясь, потянулись остальные. Говорили, что новый этот, Дэлги, такой же псих, как Ярт Шайчи, и когда его против Ярта выпустят – кто из них, интересно, окажется круче?
Зал опустел. Издали доносилось отраженное от низких сводов эхо множества голосов. Ник заметил, что газовые рожки, в изобилии усеявшие стены, растут из грубой каменной кладки без всякой системы – то по одному, то по нескольку штук, и расстояние между ними не одинаковое. Зато все залито золотистым светом, более желтым, чем от электрических лампочек.
Он не хотел ничего вспоминать напоследок, чтобы не заплакать. Лучше всего заснуть и умереть во сне.
Заснуть не получилось. Ему под кожу как будто вонзились миллионы иголочек; боль, вначале слабая, постепенно усиливалась. Так бывает, если отлежишь руку или ногу, или закоченеешь, а потом начинаешь отогреваться.
Вскоре он обнаружил, что опять способен двигаться. Придерживаясь за стенку, встал. Кажется, ничего не сломано. Его мучило недоумение напополам с облегчением: полчаса назад его вроде бы зверски избили – и никаких последствий… Разве так бывает?
Пошатываясь, Ник побрел по коридору в ту сторону, откуда доносился шум. Поднялся по широкой выщербленной лестнице. Еще коридоры, такие же, как внизу, и всюду полно газовых рожков. Он ориентировался по звукам.
За очередным поворотом открылась широченная арка, под ней толпились люди, а дальше виднелось огромное помещение с балконами и ложами в несколько ярусов – что-то вроде стадиона. Наверное, это и есть арена.
Все вопили, свистели, улюлюкали. Внизу лязгал металл. Из-за толпы в проходе Ник не мог увидеть, что там творится.
А из бокового проема доносились стоны, почти заглушаемые общим гвалтом – жутковатые, утробные, на одной ноте. Ник заглянул туда: на полу, на темных заскорузлых циновках, лежал раненый человек; что у него за раны, не разберешь – и одежда, и доспехи в крови, и она продолжает обильно течь, так что вокруг образовалась темно-красная лужа. Резкий, страшный запах. Побелевшее лицо с порезами на щеке и на лбу покрыто капельками пота, полуопущенные веки дрожат.
Ник сперва замер, потом отступил в коридор. Оглядевшись, тронул за локоть ближайшего мутильщика с цепью на шее:
– Можно вас на минутку? Там лежит раненый, ему срочно нужна медицинская помощь. У вас тут есть врачеватели?
– А, это Кергеж. Ему не поможешь, он свое отыграл. Рана-то смертельная. А ты, выходит, еще живой? Ну, значит, завтра будет твоя очередь. Считай, этот чокнутый, Дэлги, подарил тебе лишний день жизни.
Выкрики зрителей перешли в рев.
– Ему нужна хоть какая-нибудь помощь! Тому гладиатору, Кергежу.
– С ним уже кончено, – нетерпеливо отмахнулся мутильщик. – Слушай, не путайся под ногами, а то раз уже схлопотал и еще схлопочешь.
Он отвернулся и снова втиснулся в толпу, бесцеремонно распихивая соседей, чтобы поскорее увидеть, что происходит за аркой.
Ник опять заглянул в комнату, где лежал Кергеж. Умирающий человек, на которого никто не обращает внимания – похоже, здесь это в порядке вещей.
Сам он тоже не мог ничего сделать, он ведь не врачеватель, и лекарств у него нет. Вот бы здесь была Миури… Она говорила, что не всякую рану сможет исцелить, но зато она умеет избавлять от боли.
«Если отсюда выберусь, научусь у нее. Попрошу, чтобы научила».
Он повернул обратно. Стоны и хрипы Кергежа терялись в какофонии голосов – словно его там не было вовсе, но Ник знал, что он есть, и это знание было невыносимо болезненным.
«Хоть бы поскорее умер… Хоть бы кто-нибудь его добил – неужели они даже это не могут для него сделать? Он же их товарищ… Или здесь никто никому не товарищ?»
Он изо всех сил хватил кулаком по стене – рассадил кулак, и ничего от этого не изменилось. Ну, может, тошнить стало чуть меньше.
Потом он опять спустился вниз и долго сидел на полу в темном закоулке, обхватив колени, ощущая спиной неровности холодной стены.
Рядом с ним присела женщина с нездоровой бледной кожей, ярко накрашенными губами и кукольными локонами. Платье из блестящей бледно-зеленой ткани, на бретельках, с пеной грязноватых оборок, походило на дорогую комбинацию, на потном обнаженном плече расплылся изжелта-лиловый кровоподтек. Жанна, здешняя проститутка, в прошлом – московская путана.
Ника это поразило: неужели Иллихея не смогла предложить ей других вариантов?
– Да мне предлагали, – она сипло засмеялась и махнула рукой. – Всякое разное предлагали, но меня, понимаешь, понесло, понесло – и в конце концов занесло сюда.
О хвыщерах она сказала то же самое, что говорил Рют. Есть только один способ выманить эту пакость наружу: убить противника – обязательно на арене! – и для верности тело расчленить, тогда хвыщер вылезет, потому что жрать захочет. Тутошнее колдовство. А пока он сидит в тебе, из Убивальни живым не уйдешь.
Еще Ник узнал от нее, что под Убивальней находятся катакомбы, подземные этажи, никто не знает, сколько их точно, и туда лучше не соваться. Даже такой крутой псих, как Ярт Шайчи, туда не полезет. Бывает, туда всякая дрянь с болота забирается, с ней шутки плохи.
Жанна посоветовала Нику попросить мутильщиков, чтобы ему дали время потренироваться. Может, тогда его не убьют, а он сам кого-нибудь убьет. Надо сказать им: раз в первый вечер случай не позволил ему выйти на арену – это знак судьбы, к таким вещам тут относятся серьезно.
Жанна посоветовала Нику попросить мутильщиков, чтобы ему дали время потренироваться. Может, тогда его не убьют, а он сам кого-нибудь убьет. Надо сказать им: раз в первый вечер случай не позволил ему выйти на арену – это знак судьбы, к таким вещам тут относятся серьезно.
Следовать ее совету Ник не собирался. Когда Жанна ушла, он принял другое решение: спуститься в катакомбы, найти выход наружу и попробовать сбежать. Он не будет делать то, что от него хотят, не будет играть по их правилам. Лучше пусть его разорвет хвыщер – при условии, что этот хвыщер существует.
– Если бы мой помощник в разгар охоты укатил неизвестно куда на двое суток, не предупредив меня, я бы выгнал его взашей!
Донат Пеларчи до того был выведен из себя внезапным исчезновением Ксавата, что заговорил быстро и резко, без обычной своей тягомотины. Его голос напоминал сейчас маслянистую темную воду, которая сердито плещет о волнолом, как в хасетанском порту в штормовую погоду.
Пришлось объяснять, что Ксават улаживал проблему государственного значения. Мол, служба в министерстве – это вам не срань собачья, накладывает обязательства.
Зато шальная удача от Клетчаба не отвернулась. Приехав в Эвду, он узнал, что единственный свидетель, который мог бы его подставить, – уже покойник. Во всех эвдийских трактирах судачили о зверском убийстве: старого аптекаря Радухта с улицы Гипсовых Ваз нашли с перерезанной глоткой, и случилось это в ту самую ночь, когда Ксават приводил к нему Ника. Видимо, убийца забрался в аптеку через несколько часов после того, как дрянной внедорожник с двумя громилами, Ксаватом и одурманенным Ником взял курс на Ганжебду. Ни кассу, ни сейф не тронули – значит, это был не грабеж, а кто-то сводил с Радухтом счеты. Возможно, кто-то из хасетанских.
Теперь все концы спрятаны. Радухт был хитер и догадлив, и Ксават нет-нет да и начинал опасаться: а вдруг он раскумекает, что энергичный пожилой господин без определенных занятий, который любит поговорить о Хасетане, и высокородный Ксават цан Ревернух – одно и то же лицо? Такое разоблачение чревато большой-пребольшой сранью, особенно после того, как они стали соучастниками в тяжком преступлении – продали в Убивальню иллихейского полугражданина. Радухт наверняка начал бы подельника шантажировать, уж не отказался бы от такого подарка шальной удачи! Его больше нет – и проблемы нет. Двое громил не в счет, с ними Ксават едва парой слов перекинулся.
На радостях, что все так хорошо утряслось, он даже с Донатом не стал ругаться, хотя тот его отчитал как бестолкового тупака. Ник сгинул, и опасный свидетель сгинул. Теперь в самый раз вспомнить о важном и продолжить охоту.
На нижних этажах под Убивальней газовых рожков не было – кому они нужны в необитаемых катакомбах? Лезть без фонаря в эту кромешную тьму, теплую, влажную, вонючую, вздыхающую, Ник не осмелился. Он прятался на пограничном этаже, между верхним освещенным и нижним неосвещенным пространствами.
Тут царил тусклый полумрак, и оно даже к лучшему, потому что этаж был отвратительно грязный – его использовали как помойку. Ник нашел укромный закоулок с относительно сухим полом и устроился в углу, подальше от зловонной кучи тряпья. Ушибы ныли, болело в левом боку – ниже сердца, где ребра, и вдобавок его лихорадило. Похоже, найти лазейку наружу не так просто, как он поначалу думал.
Попросить помощи у Лунноглазой? Если в этом мире боги – реальная сила, способная вмешиваться в дела людей, почему бы и нет? Но Миури говорила, что Лунноглазой надо молиться на языке ее народа, иначе она не услышит. Что кошке человеческая речь?
Неожиданно куча тряпья зашевелилась и обернулась человеческим существом – изможденным, с жидкими седыми космами и испитым лицом.
– Э, пошел отсюда! – каркнуло существо. – Тут мое… Тут я живу!
Ник не стал связываться и отправился искать другое жизненное пространство, но все закутки, где было более-менее сухо и не слишком противно, уже кому-то принадлежали. Кто это, интересно, такие? Здешние нищие, которые кормятся от щедрот гладиаторов? Вышедший на пенсию обслуживающий персонал Убивальни? Или – самый страшный вариант – это те, кто попал сюда не по своей воле, как Ник, и не смог избавиться от пресловутых хвыщеров? И ему предстоит стать таким же?..
Так или иначе, пограничный этаж оказался густозаселенной экологической нишей. Ника отовсюду прогоняли, а он, до предела измученный, готов был уснуть или потерять сознание (принципиальной разницы никакой) где угодно, лишь бы только была уверенность, что об него не запнутся мутильщики, которые пойдут его искать. И еще хоть несколько глотков чистой воды! Он мог думать только об этих двух вещах, на другое его не хватало. Наверное, это не так уж плохо, а то здесь впору сойти с ума от безысходности.
Освещенная парой рожков проходная комната с мохнатыми от плесени стенами как будто была ничья. Ник решил отключиться здесь, и не важно, проснется он потом или нет. Ему было все равно – однако, услышав рядом, за проемом, громкие властные голоса, он встрепенулся и поднялся на ноги.
– …Где-то здесь его видели. Давай, ты там посмотри, а я тут…
Ник непроизвольно сжал кулаки. Он не пойдет на арену. Он ничего им не должен. Он не соглашался в этом участвовать.
В проеме появился рослый мутильщик. Его глаза удовлетворенно вспыхнули.
– Ага…
Тупой звук удара, хруст. Не успев высказаться до конца, мутильщик начал оседать на замусоренный пол. Булыжник, размозживший ему голову, тяжело упал рядом.
Ник смотрел на это с оторопью, но без удивления, у него не осталось сил, чтобы чему-то удивляться. Камень взялся непонятно откуда, а он хочет спать, но вместо этого надо блуждать и прятаться…
Чуть слышный шорох, словно что-то хрупнуло под подошвой. Ник понял, что за спиной кто-то есть, но оглянуться не успел – ему зажали рот, а в следующее мгновение его подхватили и вытащили из комнаты с плесенью на стенах через другой проем.
Темное колено коридора. Отсыревшее помещение с маслянистой лужей посередине, в луже валяется трехногий стул. Все это промелькнуло за две-три секунды.
Следующая комната была погружена в полумрак, из нескольких рожков светился только один. Здесь Ника уложили на пол и сразу же сунули в рот кляп, связали руки, а в довершение натянули на него мешок. Все это быстро и ловко, он не успел рассмотреть, кто на него напал.
Издали доносилась ругань мутильщика, обнаружившего своего коллегу с проломленным черепом.
«Удивился, наверное», – сонно подумал Ник.
Он понимал, что влип в переделку похуже, чем до сих пор (хотя совсем недавно казалось, что дальше некуда), но ему по-прежнему больше всего хотелось спать. Он ведь мотался по катакомбам часов десять-двенадцать, не меньше.
Такое впечатление, что теперь его взвалили на плечо и куда-то несут. Голова свесилась вниз, это неудобно, и дышать в мешке трудно. Ткань была плотная, Ник сквозь нее ничего не видел.
– Эй, дай покушать! – попросил чей-то дребезжащий голос. – Дай лепешечку…
– На, – бросил другой голос, негромкий и хрипловатый.
– Ты добрый человек, удачи тебе на арене! А что это у тебя в мешке такое большое?
– Это мои одеяла.
– Поделись одеялком, добрый человек, а то по ночам холодно, косточки мерзнут…
– Лишнего нету.
«Добрый человек» потащил свою добычу дальше. Ник закрыл слипающиеся глаза и сам не заметил, как отключился.
Высокородный Шеорт цан Икавенги рассказывал о своих любовных победах.
Флирты-поединки с искушенными в удовольствиях великосветскими хищницами. Тайные связи с деловыми дамами, состоящими на государственной службе. Романтические приключения со случайными попутчицами. Сентиментальные романы с замужними провинциалками. Незабываемая ночь с оторвой Марго, имевшая место около двадцати лет назад. Пикантные эпизоды с актрисами и ресторанными певичками. Интрижки с хозяйками кафе, продавщицами и гостиничными служанками.
Все эти истории Шеорт излагал на один и тот же манер: вскользь сообщал о месте действия и сопутствующей ситуации, экспрессивно обрисовывал препятствия, которые пришлось преодолеть, с нудноватой обстоятельностью живописал анатомические подробности очередного женского тела, щедро перемежал основную линию самовосхваленческими пассажами, а заканчивал каждый раз одной и той же фразой: «И тогда я как ей вставил…»
Ксавату хотелось его убить. Во-первых, лютая зависть разбирала, а во-вторых – ну, сколько можно?!!
Сбежать от собеседника он не мог, поскольку задушевный разговор с Икавенги за бутылкой вина был частью хитроумного плана: Ксават проверял, не является ли этот самовлюбленный пожилой повеса Королем Сорегдийских гор.
Покамест неясно, является или нет. Может, тварь опять наслаждается игрой и потешается над Ксаватом, а может, это самый настоящий высокородный Шеорт цан Икавенги, старый брехун. Наверняка больше половины привирает, потому как слишком обидно, если все его истории – правда. Ксават был уверен, что собеседник бессовестно брешет, но покуда не разобрался, какова природа этой брехни.