Я немного отстранилась, чтоб видеть его лицо, и ответила с улыбкой:
— Я в порядке. Только голова немного кружится. — Протянув руку, я пыталась разгладить морщинку озабоченности, залегшую между бровей. Он улыбнулся, но морщинка не исчезла — тонкая вертикальная черточка между густыми песочного цвета изогнутыми бровями. Он окунул руку в фонтан и погладил меня по щеке. Должно быть, я была страшно бледна. — Прости, — добавила я, — но, честное слово, Джейми, я просто не могла удержаться.
Мокрая рука начала нежно и сильно поглаживать меня по шее. Мелкая водяная пыль, вылетающая из пасти дельфина с выпученными глазами, увлажняла волосы.
— О! И ты меня тоже прости, Саксоночка. Не обращай на мои слова внимания. Я не хотел обидеть тебя. А теперь, — он беспомощно взмахнул рукой, — чувствую себя просто тупоголовым кретином. Вижу, что тебе плохо, знаю, что сам виноват в том, что с тобой творится, а помочь ничем не могу. Вот и бешусь и рявкаю на тебя. Слышишь, Саксоночка, а почему бы тебе не послать меня к черту?
Я рассмеялась и смеялась так долго, что бока, стянутые тугим корсетом, заболели.
— Иди к черту, Джейми! — пролепетала я наконец, вытирая глаза. — Прямо в ад! «Да» и «нет» не говорите, черный-белый не берите! Ну что, доволен? Теперь тебе лучше?
— Ага, — ответил он, и лицо его просветлело. — Раз ты начала молоть всякую чепуху, значит, тебе получше. Тебе и вправду лучше, а, Саксоночка?
— Да, — ответила я. Выпрямилась и огляделась. Сады Версаля были открыты доступу публики, и по дорожкам и аллеям, странно контрастируя с придворными в разноцветных туалетах, прогуливались небольшие группки торговцев и мастеровых, радовавшихся теплой погоде.
Внезапно двери ближайшей террасы распахнулись, и в сад с веселым стрекотом высыпала целая толпа гостей. К ним тут же присоединились новые гости — они вышли из двух огромных карет, которые, как я заметила, тут же укатили к конюшням.
Это была большая группа мужчин и женщин, одетых, в отличие от придворных, довольно скромно. Однако внимание мое привлекла скорее не их внешность, но речь. Когда несколько человек болтают по-французски, издали звуки их речи напоминают кряканье уток или же перекличку гусей с характерным носовым прононсом. Английская же речь более плавная, медленная, без резких подъемов и спадов интонации. Доносящаяся издали, когда неразличимы отдельные голоса, она напоминает монотонный хрипловатый, но дружелюбный лай сторожевой собаки. И вот общий звуковой эффект, создаваемый этой группой, направлявшейся прямо к нам, был следующий: гогот гусей, которых гонит на базар стая собак.
Итак, хоть и с запозданием, гости из Англии все же прибыли. И несомненно их вежливо провели сначала в сад, пока прислуга на кухне торопливо готовит для них новый обед и накрывает стол побольше.
Я с любопытством взирала на эту группу. Герцога Сандрингемского я, разумеется, знала: мы встречались с ним в Шотландии, в замке Леох. Его фигуру с бочкообразной грудью можно было различить издали, он бодро вышагивал рядом с Людовиком — модный парик слегка сдвинут набок, весь вежливое внимание.
Большинство из его сопровождавших были иностранцами, хотя мне показалось, что изысканно одетая дама средних лет есть не кто иная, как герцогиня Клейморская, которую, насколько мне было известно, ожидали во дворце. Ради этого случая даже доставили из загородного дома королеву, которая обычно проводила дни там, предоставленная самой себе. Она разговаривала с почетной гостьей, нежное ее лицо раскраснелось от волнения — еще бы, для нее этот выход в свет целое событие!
Затем внимание мое привлекла молоденькая девушка, идущая следом за герцогиней. Довольно просто одетая, она тем не менее отличалась такой поразительной красотой, что резко выделялась в любой толпе. Небольшого роста, с хрупкой, однако не лишенной приятной округлости фигуркой, с темными блестящими ненапудренными волосами и поразительно белой кожей. Щеки горели румянцем, отчего лицо ее напоминало лепесток цветка.
Цвет ее лица напомнил мне о платье, которое некогда, в те, прежние времена, являлось любимым — легкое хлопковое платье с красными маками на светлом фоне. При мысли о нем вдруг с такой остротой вспомнился родной дом и прежняя жизнь, что я ухватилась за край мраморной скамьи, а глаза защипало от слез. Наверное, причиной тому этот беглый, так знакомо звучащий английский, которого я не слышала за долгие месяцы скитаний по Шотландии, да и во Франции, разумеется, тоже. От этих визитеров пахло родным домом.
И тут я увидела его. Вся кровь отхлынула у меня от лица, пока глаза недоверчиво обегали точеные линии черепа с гладкой прической из темных волос, так резко выделявшейся на фоне напудренных париков. Казалось, в голове у меня тревожно зазвенел колокольчик, звон все разрастался и превратился в вой сирены, пока я боролась с собой, отказываясь верить тому, что вижу. Такая знакомая линия носа… Фрэнк, прошептала я себе, и все тело радостно подалось навстречу. Нет, не Фрэнк, секунду спустя сказал внутренний голос, доносящий из более рациональной и трезвой части сознания, и я застыла, укротив свой порыв и глядя на такую знакомую, слегка изогнутую в улыбке линию рта. Стояла и твердила про себя: «Нет, это не Фрэнк», и ноги у меня словно онемели. А затем при виде высокого лба и надменного поворота головы меня вдруг охватила паника и заставила сжаться желудок и кулаки. Нет, это невероятно, просто невозможно. Это не может быть Фрэнк… А если нет, то тогда… тогда это не кто иной, как он…
— Джек Рэндолл. — Это был не мой голос. Это произнес Джейми каким-то странно спокойным, отвлеченным тоном. Мое поведение озадачило его и заставило взглянуть туда же, куда смотрела и я. И увидеть то, что видела я.
Он не двинулся с места. И даже охваченная паникой, я успела заметить, что он как будто и не дышал. Я смутно осознавала, как оказавшийся поблизости слуга с недоумением взирает снизу вверх на огромную, словно башня, фигуру шотландского воина, молчаливого и неподвижного, как статуя Марса. Вся моя тревога сосредоточилась на Джейми.
Он застыл. Как лев, слившийся с травой прерий, с горящими, немигающими, словно солнце глазами, готовыми сжечь все вокруг, и лишь в глубине этих глаз угадывалось какое-то едва уловимое движение — пресловутое мерцание зрачка кошки, вышедшей на охоту, легкое подрагивание кончика хвоста перед тем, как кинуться убивать.
Обнажить оружие в присутствии короля означало смерть. Муртаг находился где-то в другом конце парка и ничем не мог помочь. Рэндолл был уже в двух шагах. Его можно было достать шпагой. Я положила руку на плечо Джейми. Твердое и напряженное, как сталь шпаги. В глазах у меня помутилось.
— Джейми!.. — пролепетала я. — Джейми… — И потеряла сознание.
Глава 10 ДАМА С РОСКОШНО ВЬЮЩИМИСЯ КАШТАНОВЫМИ ВОЛОСАМИ
Я выплыла из мерцающего желтоватого тумана, состоявшего из пыли, солнечного света и осколков воспоминаний, чувствуя, что совершенно потеряна во времени и пространстве.
Надо мной склонился Фрэнк, лицо его было искажено тревогой. Он держал меня за руку. Нет, это не он. Это я держалась за чью-то руку, куда более крупную, чем у Фрэнка, пальцы мои ощущали жесткие волоски на запястье. Руки у Фрэнка были гладкие, точно у девушки.
— Как ты? — Голос Фрэнка, мягкий, интеллигентный.
— Клэр! — Голос куда более грубый и низкий, он вовсе не был голосом Фрэнка. И уж совсем не интеллигентный. И еще он был полон тревоги.
— Джейми… — Наконец-то я подобрала имя, соответствующее мысленному образу, к которому стремилась всей душой. — Джейми! Не надо!.. — Я села, дико озираясь по сторонам. Меня окружали любопытные лица придворных и среди них — лицо его величества. Склонившись, он разглядывал меня с сочувствием и интересом.
Двое людей стояли рядом на коленях, в пыли. Справа Джейми — глаза испуганно расширены, лицо бледное, точно цветок боярышника над головой. А слева…
— Вы в порядке, мадам? — Светло-карие, слегка встревоженные глаза, вопросительно изогнутые над ними тонкие черные брови. Нет, конечно, это не Фрэнк. И не Джонатан Рэндолл… Этот человек моложе капитана лет на десять, он почти одного возраста со мной. Лицо бледное, гладкое. Такой же четко очерченный рот, но в линиях его не угадывается жестокости.
— Вы… — прохрипела я, отстраняясь от него как можно дальше. — Вы…
— Александр Рэндолл, эсквайр, мадам, — быстро ответил он и вскинул руку, словно хотел дотронуться до шляпы, которой на голове у него не было. — Кажется, мы с вами прежде не встречались? — В голосе его звучало сомнение.
— Я… э-э… нет, не встречались, — ответила я и откинулась на руки Джейми. Они все еще были твердыми как железо, однако рука, сжимавшая мою, слегка дрожала, и я спрятала ее в складки платья, чтоб остальные не заметили.
— Довольно необычный способ знакомства, миссис… о нет, леди Брох Туарах, не так ли? — Высокий пронзительный голос привлек мое внимание, и я, подняв голову, увидела над собой румяное и нежное, как у херувима, лицо герцога Сандрингема, он с любопытством выглядывал из-за спин графа де Савиньи и герцога Орлеанского. Затем он протолкнулся поближе и протянул мне руку — помочь подняться. Держа мою вспотевшую ладонь в своей, он кивком указал на Александра Рэндолла, эсквайра, тот, растерянно хмурясь, наблюдал за этой сценой. — Мистер Рэндолл служит у меня секретарем, леди Брох Туарах. Получить духовный сан — дело, конечно, почтенное, но слугам господним платят так скудно, не правда ли, Алекс? — Молодой человек слегка покраснел, однако вежливо кивнул, признавая правоту своего нанимателя. Только тут я заметила строгое черное платье с высоким белым воротником, что свидетельствовало о принадлежности мистера Рэндолла к низшему духовному рангу.
— Его светлость прав, миледи. А потому я с глубокой благодарностью принял его предложение. — Линия губ стала жестче, по-видимому, благодарность эта была не столь уж глубока, но говорил он вежливо. Я перевела взгляд на герцога — маленькие голубые глазки щурились от солнца, и прочитать в них что-либо было невозможно.
Эту маленькую сцену прервал король. Хлопнув в ладоши, он призвал двух лакеев, следуя его указаниям, они подхватили меня и чуть ли не силком усадили в портшез-носилки.
— Никаких возражений, мадам. — Он грациозным жестом отмел все мои протесты и благодарности. — Отправляйтесь домой и передохните, мы вовсе не желаем, чтоб вы пропустили завтрашний бал. — Большие карие глаза выразительно заглянули в мои, он поднес мою руку к губам. Затем, не отводя от меня взора, кивком попрощался с Джейми, который уже достаточно пришел в себя, чтобы рассыпаться в благодарностях и извинениях, и заметил: — Что ж, я готов принять вашу признательность, милорд, но с одним условием. Разрешите протанцевать один танец с вашей очаровательной супругой?
Губы Джейми дрогнули, однако он поклонился и ответил:
— Для жены, равно как и для меня, это огромная честь, ваше величество. — Он взглянул на меня. — Если она достаточно оправится, чтоб посетить завтрашний бал, уверен, она с нетерпением будет ожидать этого танца. — И, не дожидаясь ответа, он сделал знак носильщикам: — Домой!
Дома, после долгого путешествия по улицам, пропахшим цветами и канализацией, я стянула тяжелое платье и громоздкий и неудобный кринолин и с облегчением переоделась в шелковый халат.
Я нашла Джейми у неразожженного камина — глаза закрыты, руки бессильно лежат на коленях. Лицо было бледно и сливалось с полотняной рубашкой, отчего в этом сумрачном освещении он походил на привидение.
— Матерь Божья, — пробормотал он, качая головой, — Боже милостивый и все пресвятые угодники, я ведь был буквально на волоске от того, чтобы убить этого человека. Ты понимаешь, Клэр? И если б ты не хлопнулась в обморок… Господи… Ведь я хотел убить его! — Он вздрогнул при этом воспоминании и замолк.
— Давай положи сюда ноги. — Я пододвинула к нему тяжелый резной табурет.
— Да нет, не надо, все в порядке. — Он отмахнулся. — Выходит, этот человек… брат Джека Рэндолла, что ли?
— Похоже на то, — суховато ответила я. — Кем же еще ему быть, как не братом?
— M-м… А ты знала, что он служит у Сандрингема?
Я отрицательно покачала головой:
— Нет. Ничего про него не знала, кроме имени и того, что он викарий. Фрэнк не очень-то им интересовался, он ведь не прямой его предок. — Легкая дрожь в голосе при упоминании имени Фрэнка выдала меня.
Джейми отложил фляжку и подошел ко мне. Остановился, поднял на руки и начал баюкать, крепко прижимая к груди. От складок его рубашки остро и свежо пахло садами Версаля. Потом он поцеловал меня в макушку и понес к постели.
— Давай приклони головку, Саксоночка, — с нежностью произнес он. — День выдался такой долгий и утомительный для нас обоих.
Я опасалась, что после встречи с Александром Рэндоллом Джейми снова начнут мучить кошмары. Это случалось, хотя и не часто. Я чувствовала, как он лежит бок о бок без сна, весь напряженный и настороженный, словно перед схваткой. Потом он вставал с постели и проводил остаток ночи у окна, словно оно было единственным выходом и убежищем, отвергая все мои утешения и мольбы. А к утру Джека Рэндолла и всех остальных демонов рассвет снова загонял в шкатулку, где они сидели, запертые под стальными замками воли Джейми, и все было хорошо.
Правда, засыпал Джейми быстро, все тяготы и неурядицы тут же переставали терзать его, и лицо становилось спокойным и безмятежным. Я долго любовалась им, прежде чем задуть свечу.
Какое все же блаженство лежать вот так, неподвижно, чувствуя, как отогреваются холодные конечности, а ноющая спина, шея и колени цепенеют от сладкой дремы. Но мозг мой засыпал последним, и перед глазами в тысячный раз разворачивалась все та же сцена у дворца: мелькала темноволосая голова с высоким лбом, плотно прижатыми к черепу ушами и четко очерченным подбородком, снова и снова озаряла меня радостная вспышка узнавания и ощущение острой боли при этом. Фрэнк, подумала я тогда. Именно лицо Фрэнка стояло перед глазами, когда я наконец погружалась в сон.
Один из лекционных залов Лондонского университета, старинный деревянный потолок и современные полы, покрытые линолеумом, по которому неутомимо шаркают ноги. Старомодные голые скамьи — новых парт удостоились лишь классы для занятий точными науками. Для истории сойдет и исцарапанное шестидесятилетней давности дерево. В конце концов, ведь и предмет старый и не меняется — к чему какие-то новшества?
— Предметы искусства, — звучал голос Фрэнка, — и предметы быта… — Длинные его пальцы прикоснулись к ободку серебряного подсвечника, солнечный луч из окна сверкнул на металле, словно прикосновение было насыщено электричеством.
Предметы, позаимствованные из коллекции Британского музея, стояли выстроившись в ряд на столе. Студенты, сидящие в первом ряду, могли разглядеть крохотные трещинки на французской табакерке из желтой слоновой кости и коричневатые пятна от табака по краям белой глиняной трубки. Английский флакончик для духов в золотой оправе, бронзовая чернильница с крышкой, треснувшая ложка из рога и маленькие мраморные часы, украшенные двумя лебедями, пьющими воду. А за рядом этих предметов были разложены миниатюры, разглядеть изображенные на них лица мешал свет, отражающийся от поверхности.
Темноволосая голова Фрэнка сосредоточенно склонилась над этими вещицами. Луч солнца высветил в волосах рыжевато-каштановую прядь. Бережно, точно яичную скорлупу, взял он в руки глиняную трубку.
— О некоторых периодах истории, — начал он, — у нас есть письменные свидетельства людей, живших в ту пору. О других мы знаем лишь по предметам, рассказывающим нам, как жили эти люди.
Он поднес трубку ко рту, сложил губы колечком, надул щеки, комично приподнял брови. В аудитории послышался сдавленный смешок, Фрэнк улыбнулся и отложил трубку.
— Искусство и предметы искусства. — Он указал на ряд сверкающих миниатюр. — Их мы видим чаще всего, они всегда украшали и украшают жизнь человека. Да и почему бы нет? — Он говорил теперь, адресуясь исключительно к темноволосому юноше с умным интеллигентным лицом. Известный лекторский прием — выбирать себе в слушатели одного студента и говорить только ему, словно они наедине. Минуту спустя переключиться на другого. Тогда все будут с равным вниманием слушать. — Помимо всего прочего, это просто красивые вещи. — Палец коснулся лебедя на часах, провел по изгибу шеи. — Их стоит сохранять. Но кто станет хранить какой-нибудь старый и грязный чехол от чайника или истершуюся автомобильную шину? — На этот раз хорошенькая блондинка в очках улыбнулась и коротко кивнула в знак согласия. — Существуют предметы быта, о них, как правило, не пишут в мемуарах, их просто используют, а когда они ломаются, перестают быть нужными, так же просто, не задумываясь, выбрасывают. А ведь они могли бы рассказать нам, как жили простые люди. Вот эти трубки, к примеру, они могли бы рассказать, как часто и какой именно табак курили люди самых разных сословий, от высших, — палец похлопал по крышке эмалевой табакерки, — до низших, — палец бережно и нежно погладил длинный прямой ствол трубки.
Средних лет женщина торопливо строчила в блокноте, боясь пропустить хоть слово, а потому долго не замечала, что внимание лектора обращено на нее. Вокруг улыбчивых ореховых глаз залегли мелкие морщинки.
— Все записывать не обязательно, миссис Смит, — заметил Фрэнк. — Лекция длится целый час, вы весь карандаш испишете.
Женщина покраснела и бросила карандаш, однако все же улыбнулась в ответ на дружескую усмешку на худощавом загорелом лице Фрэнка. Теперь он уже завладел всеми ими — завороженные его мягким юмором, студенты внимали каждому слову. Они без колебаний и жалоб готовы были следовать за ним тропой неумолимой логики в самые дебри знаний. Напряжение, читавшееся в повороте темноволосой головы, спало, он чувствовал, что студенты неотрывно следят за ним и его мыслью.
— Казалось бы, лучший свидетель истории — человек. Мужчина… или женщина, — легкий кивок в сторону хорошенькой блондинки, — которые жили в ту или иную эпоху, верно? — Он улыбнулся и взял со стола треснувшую ложечку. — Что ж, может быть. В конечном счете это ведь вполне в характере человека — приукрашивать описываемые им события и предметы, если он будет знать, что писания его прочтут. Люди пытаются сконцентрироваться на вещах, которые считают важными. И довольно часто приукрашивают их для публичного, так сказать, пользования. Попробуйте отыскать летописца, который бы с равным усердием описывал королевское шествие и то, как он ночью садится на горшок.