Дома, пока собирался, было темно, а улица встретила серым светом начинавшегося дня. Воздух, дома, машины и редкие, молчаливые люди казались еще не пришедшими в нормальную, дневную форму, не набравшими своего окончательного и привычного содержания. Таким мир выглядел на черно-белых снимках из детства.
Несмотря на странный сон — или благодаря ему, он чувствовал необычайный подъем. Жизнь манила возможностями — за каждым поворотом таилась новая глава, каждый шаг вел к открытию.
Сергей прошел к огороженной сетчатым забором стоянке и вывел блестящий боками универсал «Шевроле-Фалькон». Махнул заспанному сторожу.
Машину купил на остатки страховки за «Фольксваген» и часть аванса за квартиры. Все его машины были седанами — посадка в «Фальконе» после них была непривычно высокой, но это нравилось Сергею и шло к его новому пониманию себя. С момента решения о переезде он чувствовал: старая жизнь кончилась. Новая была не обязательно лучшей, но по меньшей мере неизведанной.
Сзади, перетянутые шпагатом поверх брезентового полотнища, лежали ящики с деталями купленного в счет аванса мини-завода по производству кирпича. Он не верил в бред Винера, но решил уехать из Москвы, чтобы вести на природе обеспеченную и разумную жизнь.
Сергей выехал на Липецкую. Дорога была пуста, но за спиной он видел, как ростовская трасса густеет от фур, микроавтобусов, и легковушек, направлявшихся в Москву. Он прибавил газу.
Сергей ехал по пустому городу, вспоминая забытое ощущение езды, столь отличное от обычного для Москвы томительного, отрывистого движения в пробке.
Добрался до Садового, свернул на Дмитровку и поехал в сторону области. Дорога в центр уже стояла — тормозя на светофорах, Сергей видел глаза водителей встречных машин. Они были невыспавшимися, равнодушными и как бы заранее усталыми. Сергей глядел на них, как сбежавший из тюрьмы смотрит на сокамерников, предпочитающих спокойно досидеть срок.
Выехав за город, снизил скорость до восьмидесяти. Ехать быстро не хотелось, предпочтительнее было любым путем продлить состояние дороги, одиночества и временного отсутствия обязательств. Приоткрыл люк над головой, и в салон ворвался, беснуясь, пойманный в ловушку, злящийся на стенки машины за их преградную сущность холодный ветер. Захотелось музыки, Сергей нажал клавишу магнитолы, и с первой же песней повезло. Были Роллинги с «Gimme Shelter».
После Дмитрова дорогу с двух сторон обступил лес. Изредка частый строй деревьев прерывался площадками автостоянок. Там валялись пустые бутылки и пакеты из «Макдональдса».
Еще через полчаса, после Талдома, селения стали реже, земля — чище. Эйфория отпустила. Пришла усталость, дал о себе знать короткий сон. Он остановил машину на обочине и вышел. Была середина мая, солнце днем уже припекало, а земля высохла от весенней влаги и грязи. Асфальт казался белым, ярко и весело зеленела свежая трава и молодая листва деревьев. Далеко было и от журчащего разброда весны, и до томной неги лета — будь у Сергея пульт управления жизнью, он поставил бы этот миг на паузу, и жил бы в нем.
Жену уговаривал долго. Если Москва даже не станет хуже, а останется такой, как сейчас, я не вижу смысла жить в этом городе, растить в нем ребенка, говорил Сергей.
Глашу волновала проза: через год Никите в школу, куда он пойдет? Случись болезнь, даже гнилой зуб — что делать? Довериться спившимся местным врачам? А уверен Сергей, что сам ее от тоски не сгрызет, не доведет придирками? Не запьет? Не превратится их бегство в глушь в постоянное выяснение отношений?
И даже если эти проблемы, легко ли, трудно ли, разрешимы — отчего обязательно прыгать в ледяную воду с головой, сразу? Отчего делать переезд бесповоротным? Они могут поехать туда, скажем, на пару месяцев, но не жечь мостов. Чтобы было куда вернуться, в случае, если не понравится. В ее «если» слышалось — «когда».
Да как ты не понимаешь, закипал Сергей, тогда неминуемо вернемся! После первого конфликта, первой занозы, первых промоченных ног — вернемся в неестественную, но привычную жизнь. Надо идти, сжигая мосты, чтобы оставался один путь — вперед. А насчет врачей, школы и безопасности… Учить, охранять, лечить и защищать можно тех, кого любишь. Поэтому неэффективны безразличные к тебе больницы, клиники, школы и милиция. И не может быть иначе, пока обучение, лечение и защита не становятся личным делом одного человека по отношению к другому, ибо в основе всех этих действий — любовь, а нельзя любить согласно бюджету.
— Сергей, это бред какой-то, я не верю, что ты это говоришь… Здесь наш дом.
— Что ты назовешь домом?
— Не надо.
— Ответь, пожалуйста — что ты назовешь домом? Эту квартиру?
— Хотя бы.
— Нельзя назвать домом подвешенный в воздухе в тридцати метрах над землей куб, ограниченный со всех сторон бетоном. Это не дом — дом стоит на земле!
— Ты думаешь, уедешь, и там все волшебно наладится? Ты в этот маразм поверил, о вселенской катастрофе?
— Мне не нужна катастрофа, чтобы отсюда уехать.
— Сережа, если есть проблемы, нужно их решать, а не убегать. Иначе ты и их с собой прихватишь, в чемоданчике.
В какой-то момент Сергей почувствовал, что отношения натянулись до нити, и вот-вот порвутся. Но вдруг случилось что-то, подтолкнувшее Глашу к согласию. Она пришла вечером, из гостей. Никита смотрел мультики, Сергей готовил ужин на кухне. Глаша, не сняв плаща, а только туфли, села за его спиной. Утром они ссорились до крика, и Сергей не знал, как начать разговор — продолжая утреннюю ссору или с неестественно чистой ноты, будто ничего не случилось.
— Хорошо, давай уедем, — сказала Глаша.
— Ты это…
— Нет. Я сама так решила. Ты же знаешь, я ничего не сделаю, пока сама не захочу.
Она вышла, демонстрируя нежелание обсуждать тему дальше, и больше они к этому не возвращались. Но он чувствовал, что решение далось Глаше против воли.
Он чуял нутром, что Глаша недоговаривает. И он знал, что за ее решением лежит какая-то неприятная ей тайна, иначе она не прятала бы так глаза. Но тот же внутренний голос говорил Сергею, что не стоит пытаться открыть эту тайну, по крайней мере сейчас. Голос звучал в нем с каждым днем сильнее, потому что Сергей перестал его глушить и стал слушать. Голос велел ему ехать в «Зарю». Этот поступок выглядел глупой авантюрой для всех, кому случалось о нем узнать — друзей, знакомых, коллег. Сергей и сам чувствовал шаткость всех своих аргументов. Но голос вел его. Он не исходил извне и не был чужим. Это была интуиция, выпущенная Сергеем на волю.
И в момент, когда принял решение, он получил сигнал издалека — от другой интуиции, тысячекратно сильнее его собственной. Крайнева звало Место, и оно подтвердило: его выбор верен.
* * *Сегодня был третий его визит в эти края. В первые два с ним был Винер. Глаша не поехала. Если мне и предстоит там оказаться, пусть это случится позже, и нет смысла торопить, — она не говорила этих слов, но Сергей так понимал ее позицию.
Проехав мост через Волгу, Сергей еще сбавил скорость — дороги теперь пойдут неровные, битые, надо поберечь машину. После Гориц уже не было городов, одни деревни с двумя-тремя десятками домов — Сафоньево, Ветряки, Горки.
Миновав Выськово, свернул с асфальтовой дороги на уезженную грунтовку. Дорога стала узкой, двум встречным машинам — с трудом разъехаться. По обе стороны росли деревья, и их кроны смыкались над головой Сергея, в трех метрах от земли. Летом здесь, наверное, красота, подумал он. Листва расцветает, и ты едешь в зеленом тоннеле, и в нем даже днем темно.
Перед первой поездкой волновался. Как встретит место из сна? Но никакого мистического чувства не испытал.
Лагерь — Винер называл так «Зарю» — расположился на обширной территории, ограниченной с одной стороны рекой, с другой — грунтовкой. «Зарю» окружал забор, везде деревянный, а со стороны дороги каменный. Деревянная часть забора прохудилась от времени и стараниями ребятишек соседних деревень. Одни секции склонялись к земле, в других не доставало половины звеньев.
Пройдя через главные ворота, покосившиеся, скрепленные гнутой металлической проволокой, они оказались на широкой главной аллее, окруженной лавочками и обсаженной деревьями.
За воротами стояла будка КПП с задранным вверх шлагбаумом. На отдалении от аллеи виднелись двухэтажные коттеджи, всего три десятка.
Дома распределялись равномерно, не больше двух в одном месте. Их разделяли футбольные площадки, беседки, теннисные корты, клумбы.
Дойдя по аллее до конца, Сергей и Миша оказались на площади с каменным кругом пересохшего, заваленного подгнившими листьями фонтана. Деревьев здесь уже не было, только кустарник, за годы запустения не разросшийся, а усохший, похожий теперь на ограждение от пехоты.
От фонтана вела широкая асфальтированная полоса прогулочной зоны, напоминающая армейский плац. Асфальт потрескался — из дыр в нем вспучивались клочки травы, цветы и даже молодые тонкостволые деревца.
— При Союзе был профилакторий для работников машзавода. Потом завод накрылся, собственность пошла плясать. Передали на баланс местной власти за копейки, если не даром, вбухали кучу денег — все коттеджи постройки начала девяностых, только корпуса старые, — а потом, опять за рубль, продали родственнику мэра.
— Судя по виду, здесь с девяностых и не жили.
Винер улыбнулся и замялся, раздумывая, говорить Сергею или нет, затем указал тростью вперед, и заковылял следом за Крайневым.
— Я тебе еще не все показал.
Плац заканчивался раздваивающейся под острым углом дорогой — сверху она напоминала лежащую на земле серую латинскую V. Один ее конец вел к корпусу столовой, второй — к корпусу администрации. Это были два одинаковых четырехэтажных здания в форме прямоугольников.
В девяностых санаторий скакал от одного владельца к другому. Каждый новый хозяин пытался перезапустить бизнес, но попытки проваливались — народ не ехал, расходы на содержание превышали прибыль. Желающих арендовать площади вдали от дорог и городов тоже не нашлось, в итоге самым рентабельным оказалось держать «Зарю» закрытой. Последний владелец застрелился.
Сергей не мог отделаться от ощущения, что Винер чего-то недоговаривает, обходит по стеночке какую-то неудобную правду, замалчивает детали. И не только это настораживало Сергея.
Лагерь, и дома в нем, и корпуса производили впечатление заброшенных, но не разоренных. Сергей ожидал увидеть свалку, изрисованную граффити, со следами кострищ и туристских пьянок, а вместо этого попал в сонное царство. Все в домах, номерах и кабинетах, куда они входили, было густо покрыто пылью, свивавшейся вдоль плинтусов в пышные мохнатые косы; несколько раз, в полумраке, Сергей влезал лицом в липкую сеть паутины; коробился и загибался линолеум на полах номеров, рассохся паркет, но все окна были целы, мебель — нетронута, даже лампочки оставались в плафонах. Все, что могло проржаветь, было ржавым, рассохшиеся ставни отказывались открываться, но создавалось ощущение, будто кто-то оберегал это место от разорения. И как «Мария Целеста» шла по морским волнам пустая и нетронутая, так и «Заря» дрейфовала по десятилетиям, лишившись только жильцов.
Винер на своей территории стал увереннее, в его словах и движениях прорезались не замеченные за ним в Москве властность и развязность. Даже ковылять он стал спесивее и вычурнее, словно здесь его хромота была не увечьем, а эскцентрической деталью, наподобие шрама через щеку кинозлодея.
От корпусов шел садик с заросшими буграми клумб, окружавший приоткрытую ракушку летнего театра. Справа виднелись два ряда сшитых из гофрированных листов и соединенных сваренными уголками гаражей, слева ветшали две низкие конюшни с узенькими окнами-бойницами. Побелка, покрывавшая конюшни, облупилась, обнажив пятна крошащегося красного кирпича, и здания казались подвергнувшимися обстрелу.
Задние ворота открыть не удалось: выросшие по другую сторону деревца почти не давали их сдвинуть. Сергей пролез с трудом, Винеру мешала нога. Когда Сергей протянул ему руку, Миша обжег его злым взглядом, но поняв, что без помощи ему не обойтись, извинился.
Тропа, заросшая, и не видимая, а скорее, угадываемая, шла вниз. Сергей не видел реку, но уже чувствовал ее, предвидел по просветлению леса, по влажному ветру, по теплому и ласковому ее дыханию на своих щеках, по плеску выпрыгнувшей на поверхность схватить воздуха рыбы.
Тропа вела вниз, и, не будь рядом Миши, Сергей побежал бы, как в детстве, с высоким радостным воплем, срывая на ходу одежду, раскидывая кроссовки и путаясь в джинсах у колен; врезался бы в ледяную майскую воду, разбрызгивая живой хрусталь капель, наслаждаясь жизнью, собою в ней, резким и острым счастьем от своего тела, от его способности ощущать миллионы ласковых, бодрящих уколов.
У самой реки тропа кончалась невысоким пологим обрывом, с которого нырнуть было невозможно, а спуститься к воде — трудно.
Река была широкой и полноводной. С обеих сторон ее окружал лес, кончавшийся у берегов обрывом, справа — крутым, слева — пологим. С правой стороны река изгибалась, уходя в синевато-зеленую лесную глушь, слева, вдалеке, виднелся большой железный мост на сваях, и были одни поля.
— Медведица, — сказал Винер, кивнув на реку, — через торфяные болота проходит. Летом вода красная и темная, как от крови.
Сергей смотрел на воду. Легкий ветер подернул поверхность воды рябью, солнце на миг спряталось за тучей, и все окрест — воздух, и лес, и река — потемнело, как перед грозой.
Он ощутил грозную мощь и силу природы в этой воде, в этих деревьях, в воздухе. Люди в городах набрасывали между собой и этой силой бетон, кирпич, железо и стекло, защищались, прорывая в ней тоннели, перепоясывая мостами, связывая дорогами, заковывая, где можно, в асфальт — а теперь он снова был лицом к лицу с ней, и чувствовал на коже ее здоровое дыхание, дикое и недоброе. Она смотрела на него не как на врага; она принимала его и признавала своей частью, и она была ему ближе, чем бетон, сталь и стекло городов, их телевизоры, супермаркеты и автостоянки.
Они сели на траву и стали смотреть на воду. Первым прервал молчание Миша:
— И как тебе здесь?
— Ты не все сказал.
Миша не счел нужным врать и отпираться. Кивнул, подгоняя Сергея спрашивать.
— Когда сюда ехали, обратил внимание на коровники вдоль дороги? Одни остовы остались. Народ все поснимал, все растащил. До последнего листика шифера, до последней железки. А здесь все целое, как нас ждало. Рядом, на километры, никого, хозяина годами не видно — подогнал грузовики и снимай что хочешь. Не сняли. Вопрос, почему? И еще… Не знал, что у тебя отец так крут.
— Он не был богат. Еле-еле концы с концами.
— Откуда ж он деньги взял все это купить? Уйму земли с хорошими, дорогими зданиями, с вбуханными в ремонт миллионами?
— Он не покупал. Ему завещал прежний владелец, который застрелился.
— А он ему…
— Никто. Папа его не знал.
— Чертовщина какая-то.
— Ты сам сказал.
— Что?
— Местные считают, — Миша хмыкнул, — земля здесь проклятая.
То, что в Москве казалось бы бредом, вполне ложилось на здешнюю атмосферу. Ветер улегся — стало казаться, что река и могучие сосны вокруг внимают Мишиному рассказу. Не из интереса, а проверяя детали.
— Это, кстати, и на первый твой вопрос, почему не воруют. Боятся.
— Чего?
— Присутствия. Здесь странные вещи происходят. В семьдесят девятом, только открыли лавочку, рабочие лик видели. Светящийся. Где гаражи сейчас. Думали, работяги перепились, все в курсе, как они отдыхают. Потом фотки сделали — на них свечение. Комиссия из Академии приезжала, исследовали тут…
— Лик… святого, ты имеешь в виду?
— Ну да, чей еще?
— Так это хорошо!
— В том же году главный корпус выгорел. В августе, на который семейные путевки. Двери на всех этажах оказались закрыты. Лифты встали. Люди из окон корпусов прыгали, кто на кустарник, кто на бетон, спинами вперед, потому что в руках детей держали. Восемьдесят трупов. Продолжать?
— Да.
— В девяностом «Зарю» авторитет местный купил, сразу после рестайлинга. Ну, как водится, сауна, бассейн, девочки, по уикендам братва с Тамбовщины, тверские, дубнинские… А потом его мальчишка в бассейне утонул. Шестилетний. Как пробрался, ума никто не приложит, все закрыто было. Искали по всему санаторию, наконец догадались заглянуть. А он там, лицом вниз, волосы колышутся… Здесь постоянно что-то происходит. Один жену душит ночью, а у другого рак проходит. Какое-то время сюда тетки съезжались, кто забеременеть не мог, — и несли после этого, все до единой, и у всех — уроды…
Миша, обычно не рассказчик, распалился от истории, какую он рассказывал неожиданно хорошо, и от внимания слушателя.
— Пытались и воровать. Тянули домой и рамы, и двери, и шифер снимали, и забор разбирали, а вместе с вещью еще отсюда что-то захватывали. У всех, кто хоть гвоздик брал, жизнь кособочилась. Трясло — сегодня благодать масляная, а завтра сын в аварию.
— Здесь зло, хочешь сказать?
— Да не зло, в том-то и дело! Коктейль. Ученые сто раз приезжали, и экстрасенсов целая гора. Кто-то говорит, здесь в человеке все обнажается, самая суть, другие думают, что сходятся и воюют противоположные поля, ты понял, какие. Скептики говорят, из-за слома почвы все, и звуки, и атмосфера такая… воодушевляюще-тревожная.
— Говоришь, тащили отсюда. Были бы следы. Я ни одной рамы снятой не видел, ни одного открученного шпингалета.
Миша не ответил, пожал плечами, намекая, что оба знают ответ.