Обескураженный Антон поплелся за егерем. Комолова охватили бешенство и стыд.
«Не смеет Зимогоров так со мной поступать! — твердил про себя Комолов. — Не смеет!»
Егерю было не до переживаний Антона. Федор думал о предстоящем разговоре со Стешей. Как ни верил Зимогоров: не погиб Семен Васильевич от усыпляющей пули, он, однако, не мог поручиться, что, выбравшись из ямы, инспектор, раненный, не сгинул, обессилев при переходе. Да и куда Семен Васильевич направился, егерь не знал толком. И об этом обо всем теперь нужно рассказать его жене.
«Твердить о достоинстве одно, а держаться достойно — дело трудное, — размышлял Федор. — Не каждому по плечу. Понять это надобно… А достанет у Стеши души на такое? Может, все-таки молчком повести ее в заказник? Так ведь спросит она, почему мы туда идем! Эх, была не была…»
Щедрый костер, разведенный Стешей, дымил с такой силой, что с патрульного пожарного вертолета его можно было бы принять за начинающийся пал. Но егерь не попенял Стеше. Она старательно кашеварила у огня и словно избегала глядеть в сторону егеря. И чай их ждал, и пшенка с копченой изюбрятиной булькала и паровала в чугунке, и, судя по духу, еда была вкусна.
— Поговорить нужно, Степанида Кондратьевна, — сказал Федор, присаживаясь подале от гудящего огня. Егерь скорее почувствовал, чем приметил, перемену в поведении Стеши. Она сделалась вроде бы собраннее, особо размеренными и четкими стали ее движения.
— Рассказывайте, что там натворил Комолов. По вашему виду заметно — не с добрыми новостями. Да и меня по полному величать начали, — Стеша, будто заведенная, машинально достала сухари из котомки.
— Однако… — вздохнул Зимогоров, покосившись на Антона, устроившегося за его плечом. — Случай серьезный…
— Я слушаю вас… — сказала Стеша, поправив у щеки повязанный по-покосному платок. Крупные карие глаза ее оставались ясными, только губы она поджала.
— Вы о достоинстве тут говорили, — начал Федор Фаддеевич. — Так вот соберите его, достоинство-то свое, в кулак… И не перебивайте меня. Терпеливо слушайте. Я знаю, вы человек достойный и Семен Васильевич, муж ваш, очень хороший человек… Так за-ради него выслушайте и будьте терпеливы…
— Да-да… — сказала Стеша. — Да-да.
— Слова хороши после дела, Степанида Кондратьевна.
— Да-да… — кивнула жена инспектора.
— Стрелял Антон по вашему мужу… Вы о достоинстве своем помните… Если вы мне не простили самосуда, то себе-то вы простите куда большее. Слышите? Сядьте, сядьте.
— Да-да… да-да, — закивала Стеша, усаживаясь, и принялась ломать веточки, валявшиеся около костра.
Федор начал рассказывать, что знал и о чем догадывался.
Он остановился, будто запнулся, когда Стеша протянула руку к ложке, взяла ее и помешала варево в чугунке. И потому, что Стеша слушала, не перебивая, будто не о ее жизни шел разговор, не обо всей ее настоящей и будущей жизни, егерь говорил грубее, чем следовало. И, понимая это, злился на себя и боялся, что вот-вот страшное спокойствие Стеши оборвется и она вскинется и заголосит. Но жена инспектора, слушая егеря и друга Семена, осторожно, стараясь не брякнуть чем, достала из котомки две алюминиевые миски, которые Федор взял, конечно, только из-за нее, сняла с огня чугунок, стала накладывать в них пшенку с кусками изюбрятины.
— …Нам надо пойти в заказник и искать Семена Васильевича там. Поняла? — закончил Федор.
— Да-да, — ответила Стеша, пододвигая егерю миску. — Вы очень громко говорили там, в распадке. Подошла я и все слышала. Мой муж, если он жив, не мог поступить иначе. А пере… живания… они мои, и никто не может отнять их у меня. Только не в них дело… Надо идти — пойдем. Ты еду попробуй. Я вроде посолить забыла. И передай миску этому… Антону передай миску, — с некоторым усилием произнесла Стеша.
Когда Стеша заговорила, Федор все еще боялся, что она сорвется, что ей не хватит выдержки, как не хватило и ему, и сорвется она по-бабьи, со слезами, которые были для Федорова сердца нож острый и только ярили его. Затем слова жены инспектора насторожили, а потом Федор неожиданно за много-много лет почувствовал, что ему хочется выпрямить порванную когда-то медведем шею и посмотреть на Стешу прямо, а не чуть сбочь, как Зимогоров привык.
Он принял миску и взял ложку, попробовал ароматную еду, но никак не смог разобрать, действительно ли пшенка несолена или посолена в меру.
— Вкусно, — сказал он и передал миску Антону, только сейчас почувствовав, что она огненно-горяча. — С утра двинем в заказник. Так, Стеша?
— Не на ночь же глядя… — кивнула жена инспектора.
В серых клубах дыма над поляной вновь оранжево вспыхнули косые закатные лучи солнца.
— Идет… Идет кто-то… — Федор вскочил, вглядываясь в неверный пестрый свет меж дальних стволов. Он уж хотел пойти навстречу, но, увидев груженую лошадь, остановился, подумав недоброе.
— Гришуня! — крикнул Антон и побежал.
За ним сорвался Федор. Он увидел позади кряжистого парня и мужичонки, ведшего на поводу навьюченную пегую лошадь, инспектора Семена Васильевича. Друга своего увидел.
Стеша была бы рада встать, узнав мужа, да вдруг поняла — не сможет, ноги не удержат.
ВЛАДИМИР КАРАХАНОВ Встреча с «Полосатым»
НЕОЖИДАННЫЙ СВИДЕТЕЛЬ
Хорошо знакомый бакинцам норд, воспетый в стихах и лирической прозе местных авторов, свирепствовал пятый день подряд. Впрочем, свирепствовал — сказано слишком громко. Это не тайфун или ураган, сметающий на своем пути материальные ценности. Наш бакинский норд сметает уличный сор, состоящий главным образом из окурков и рваных билетов денежно-вещевой лотереи и лишь изредка позволяет себе выбить пару-другую стекол в легкомысленно распахнутых окнах. И все-таки мне кажется, никому из бакинцев, включая поэтов, он никогда не доставлял удовольствия. Что может быть приятного в ветре, который набивает рот пылью до скрипа на зубах, или в том, что очередной порыв вдруг швырнет в лицо кучу бумажных обрывков, перемешанных с высохшими листьями.
Так вот, этот северный ветер непрерывно дул почти неделю, что, по нашим бакинским представлениям, означал приход зимы. Факт сам по себе рядовой и вполне естественный, но мне он напоминал о конце года и некоторых неприятных для инспектора уголовного розыска событиях, которые я с удовольствием оставил бы в уходящем году. Но нераскрытую кражу в старом году не оставишь.
Положа руку на сердце, убыток Саблиных от кражи невелик. «Блузки-кофточки», как выражается мой непосредственный шеф Рат Кунгаров, а если быть точным, то еще и плюшевый тигренок — на кой черт вору сдалась игрушка? Разумеется, палочка в графе «нераскрытые преступления» не станет от этого тоньше или короче. Она отразится на соответствующих показателях нашего отдела точно так же, как если бы у Саблиных украли подлинник Левитана или гитару Иванова-Крамского.
И все-таки нераскрытых преступлений за весь год по нашему горотделу раз, два и обчелся. Что касается потерпевших, то они забыли о краже давно — убыток небольшой. Следовательно, дело совсем в другом. Статистика — объективная штука: в большинстве случаев неразоблаченный преступник не возвращается добровольно на стезю добродетели. Это означает, что любое из нераскрытых преступлений может обернуться новым, и тут уж приходится переживать.
Вот и эта кража стала моей любимой мозолью. Время от времени на нее наступает мое прямое и непосредственное начальство.
Начальник горотдела Шахинов делает это со свойственной ему деликатностью. На очередном совещании он вкратце напоминает о задолженностях по линиям служб, в том числе: «не все благополучно по линии УР с кражами из квартир», и мне ясно, что имеются в виду злополучные «блузки-кофточки и плюшевый зверь».
Начальник уголовного розыска Кунгаров по-приятельски наваливается на «мою мозоль» всей своей стокилограммовой тяжестью. После очередного шахиновского напоминания он вваливается в мою комнату — от его появления она становится совсем крохотной — и интересуется: «Ну что нового у тебя по тигру?» Он, конечно, отлично знает, что ничего нового у меня нет, и поэтому в ответе не нуждается. В разыгрываемой миниатюре Рат сам и автор, и режиссер, а мне отведена роль статиста.
Ветер стих, как будто его и не было. Норд всегда и появляется, и исчезает внезапно, едва ли даже метеорологи могут достоверно предсказать его поведение.
Теперь можно и не залезать в автобус. Я люблю пройтись по центральной улице этого города-спутника, размером напоминающего один из микрорайонов Баку.
Конец рабочего дня, и тротуары полны. Идти не спеша становится все труднее. Все-таки я типичный горожанин: всегда мечтаю о тишине и просторе, а свернуть в боковую улочку выше моих сил. Однако правильно говорят: прямой путь не всегда самый короткий. Правда, я своевременно увидел выходившую из магазина мне наперерез Лелю Саблину — потерпевшую на злосчастной краже. Реакция у меня хорошая, я мгновенно повернул круто влево, перешел улицу, но на противоположном тротуаре прямо уткнулся в поджидавших свою Лелю Игоря и бэби.
Едва я поздоровался с папой Саблиным, девочка дернула меня за полу пиджака и спросила:
— Дядя инспектол, а хде мой Усатик?
Выручила подошедшая мама Саблина. В ее присутствии остальные члены семьи всегда умолкали. Даже бэби подсознательно понимала, что Лелю все равно не переговорить. Я хотел извиниться по поводу затянувшейся поимки вора, но пауза оказалась слишком короткой даже для моей реакции. Заговорила Леля:
— Здравствуйте, здравствуйте… Вот это встреча… Мы только на днях о вас вспоминали, правда, Игорек? Как ваши дела? Все ловите? Ну и работка, хуже, чем у Игоря в лаборатории. Я в смысле вредности. А молоко вам не дают?
— Его заслужить надо. Юная гражданка требует своего Усатика, а… — я беспомощно развел руками, — одним словом: виноват.
— Да что вы, что вы, она и думать о нем забыла.
— Сиюминутный каприз, — вмешался солидно молчавший Игорь, — увидела вас и вспомнила своего тигра.
— По ассоциации?..
Мы смеемся, и прохожие начинают на нас оглядываться.
Леля снова берет инициативу в свои руки:
— Скажите, вам действительно важно его найти? Я ведь думала…
— По-моему, важно и нам, и вам всем, — мягко возражаю я. — Другое дело, кто не нашел. Не нашли мы — милиция. Тут уж вы ни при чем.
— И мы тоже виноваты, — решительно заявляет Леля. — То есть я хочу сказать, Игорь виноват. Конечно. Это ты тогда твердил: «Дался тебе этот ворюга, скоро получу тринадцатую, и купишь себе тряпки», как будто в тряпках дело. А теперь, наверное, поздно, но я все равно расскажу.
Смысл сбивчивого Лелиного рассказа сводится к следующему. У них в подъезде на первом этаже живет старый инвалид Егор Тимофеевич. Он-то и видел вора, или, точнее, слышал. Старик этот слепой. Не от старости, не от болезни: в войну он был водителем Т-34, и ходили такие тогда еще без перископов.
— Удивительный человек Егор Тимофеевич. Живет уже много лет один. Обходится совершенно без посторонней помощи, представляете? Говорят, у него что-то такое с семьей получилось. Еще тогда. То ли жена его после ранения бросила, то ли он сам не захотел инвалидом возвращаться. Одним словом, трагедия, но подробностей никто не знает. Так он очень общительный, любит, чтобы около него остановились, поговорили…
— И знаете, что удивительно, — вмешивается Игорь, — он часто первым здоровается, обращаясь при этом по имени: по шагам узнает. И до последнего времени на авторемонтном работал, в сложных механизмах вслепую копался.
Я пытался наконец выяснить, при каких обстоятельствах Егор Тимофеевич слышал вора и откуда вообще уверенность, что это был вор. Леля с удовольствием принимается за объяснения, но я вовремя догадываюсь обратиться к первоисточнику. Особенных дел у меня в горотделе нет, надо только позвонить Рату и сказать, что на работе уже не появлюсь.
ПОХИТИТЕЛЬ ТИГРЕНКА
Дверь открывает мальчуган лет двенадцати. Детские голоса доносятся и из комнаты.
— Дядя Егор! — кричит мальчуган, а нам радостно сообщает: — Я думал, мама за мной пришла.
— Детей любит, всегда возле него копошатся, — вполголоса поясняет Леля.
В прихожую вышел хозяин. Есть старики и… старики. Одни старятся медленно, неохотно, по волоску, по морщине уступая возрасту. Потом наступает критический момент, и природа мстит за упорное сопротивление разом и сокрушительно. Человек, еще вчера казавшийся молодцом, вдруг превращается в дряхлого старца. Другие становятся пожилыми сразу и бесповоротно, даже вроде бы преждевременно. Зато они не дряхлеют уже до самой смерти и умирают на ногах. К этим последним я отнес мысленно пожилого человека, стоявшего сейчас перед нами. В седых волосах не было ни одного просвета, но они оставались живыми, и седые брови жили над темными впадинами глаз. Шрамы давних ожогов иссечены морщинами, но кожа не кажется дряблой, словно огнемет времени лишь придал ей рисунок, не изменяя самой материи.
— Егор Тимофеевич, вот гостя к вам привели, — начала Леля…
— Прошу. — Брови шевельнулись над неподвижными глазами, большая рука потянулась навстречу.
Чертовски приятная вещь мужское рукопожатие, когда оно не дань условности с вежливым холодком или ничего не значащей кисельной теплотой. Я давно заметил: все фронтовики особенно знают ему цену.
Саблины ушли к себе, а я представился хозяину. Он провел меня в комнату, безошибочно ориентируясь в пространстве. Точные движения, внешне абсолютно лишенные «поискового импульса», характерного для слепых, но в их выверенной четкости угадывается тяжелый опыт, пришедший эмпирическим путем.
Ребята перестали галдеть, с любопытством глядят на меня. На раздвинутом столе что-то невообразимое. Однако в хаотическом нагромождении металлических и пластмассовых деталей, пестрых клубков, расцвеченных всеми цветами радуги проводов, плоских и круглых батареек уже можно различить основы монтажа. Только, чем все это должно стать в будущем, я не понял.
— Как по-вашему, что это такое? — словно угадав мои мысли, спрашивает хозяин.
Любопытство в ребячьих глазенках сменяется напряженным ожиданием ответа. Я морщу лоб и отвечаю предельно серьезно:
— Скорее всего концертный рояль в разобранном виде. — И уже под хохот ребят заканчиваю: — Но, по-моему, здесь не хватает струн.
Егор Тимофеевич улыбается. Я догадываюсь об этом по излому бровей, по сбежавшимся к глазам морщинам.
— Это будет модель электромобиля, не верите? — сообщает мальчуган, открывавший дверь.
— Верю, — говорю я. — Но сам бы ни за что не догадался.
— Поступайте в наш кружок, — снова улыбается Егор Тимофеевич. — А теперь, ребята, по домам. — И будто извиняясь, добавляет: — Все равно пора, сами знаете.
Дождавшись стука захлопнувшейся двери, Егор Тимофеевич говорит:
— Иногда так увлечемся, что родители приходят о времени напомнить. Да иной раз сами у нас застревают. Папы, конечно. Мущинское дело — техника.
— Теперь и женщины с этим делом не хуже управляются.
— И напрасно, — отрезал старик. — Сколько женских ремесел есть… А техника, она разная бывает. Тяжести ворочать да в бензине да в копоти копаться? И детей вынянчи, и кирпичи кидай, и фигуру при этом сохрани, чтоб, значит, муж к другой не сбежал. Я думаю, боком такое равноправие выходит.
Мы помолчали. Егор Тимофеевич сам заговорил о том, что интересовало меня в первую очередь.
— Встретился я тогда с человеком, что обокрал Саблиных. О краже той я, правда, спустя много дней узнал.
Я терпеливо жду продолжения, хотя главный для меня вопрос: «Откуда у вас, Егор Тимофеевич, уверенность, что человек тот и есть вор?» — так и просится с языка.
— Было это в четверг, потому что Витя — мальчик, что здесь сидел, — пришел потом ко мне читать «Литературную газету». А когда я вышел подышать воздухом, как обычно, перед обедом, в начале третьего, газета лежала в ящике. Значит, почтальон уже приходил. Это важно, потому что они часто меняются, и я его мог и не узнать. В дверях мы и столкнулись с т е м ч е л о в е к о м. Он что-то пробормотал, может, извинился, а может, наоборот, выругался, я не разобрал, но отступил, давая мне пройти. И тут же так это быстро, словно на ходу придумал, спрашивает: «Зейналов Асад на каком этаже?..» И вдруг осекся, видно, понял, что я не вижу, рассмеялся и вошел в подъезд. Я даже и ответить не успел, что Зейналов в нашем доме не проживает. Когда он обратно вышел, я его по шагам узнал: мелким, торопливым. С полчаса прошло. Меня это удивило, я сказал ему: «Зейналов-то тут не живет, молодой человек». А он мне: «Откуда ты знаешь, молодой я или старый?» Опять засмеялся и пошел со двора.
«Кража действительно произошла между двумя и четырьмя часами дня, — думал я. — И, судя по поведению… Старик, пожалуй, прав: это вор».
— Сколько вы пробыли еще во дворе, Егор Тимофеевич?
— Да не меньше часу.
— И за это время никто больше не появлялся?
— Почему же?.. Роза Арменаковна повела внучку на музыку и… Впрочем, это все были знакомые.
У меня возникло еще одно сомнение: