– Я тебя заездила, – сказала она.
Эльза немного растерянно оглянулась. Она заснула в кресле у кровати Марты. Одеяло сползло, на коленях лежала книга. Ее все же сморил сон, хотя она долго не могла оторваться от «Шага винта». Начав читать, разделила судьбу всех, кто брал эту книгу в руки: увлеклась и самозабвенно глотала страницу за страницей. В половине пятого утра природа взяла свое: мышцы расслабились, голова откинулась на спинку кресла, веки сомкнулись, книга закрылась, зажав между страницами ее палец.
– Да я с удовольствием, что ты, – ответила Эльза. – Который час?
– Половина шестого. Успеешь принять душ, если поторопишься, – я тебе сейчас подберу что-нибудь из одежды.
– Спасибо. А то если в издательстве меня увидят во вчерашней мятой одежде, подумают, будто я бегаю по любовникам. Девчонки там у нас ужасные сплетницы.
Кристина пошла за одеждой, а Эльза смотрела на книгу. Страницы в середине смялись, пока она спала. Ночью с ней произошло что-то, чего она раньше никогда не испытывала: книга как бы говорила лично с ней, Эльза словно не читала, а расшифровывала ее в поисках послания и порой просто видела напряженное лицо автора, который хотел что-то ей передать, и понять его было очень важно. Вроде ей шептали на ухо что-то, и она напрягалась, чтобы услышать. О нет, книга не была фантастической. Это была даже не «художественная литература» в обычном понимании. Никогда ничего подобного с ней не случалось из-за художественной литературы. Эльза думала о персонажах, но она еще и видела их, говорила с ними, ощущала запахи. Она глядела на строчки, как на амулет, который только что за одну ночь сделал ее более живой и более счастливой.
– Тетя Эльза…
Она с улыбкой обернулась на племянницу. Волосы смялись, глаза покраснели. Рукой она осторожно ощупывала бинты на лице.
– Ну как ты, солнышко мое? Как спала?
– Да не очень. Всю ночь во сне на меня наезжал этот чертов автобус.
– Бедная ты моя. Не тревожься, после травмы это нормально. – Эльза нежно погладила ладонь девушки. – Пройдет немного времени, и все это будет позади. Даже не вспомнишь.
– Тебе-то откуда известно?
– О, мы, тетки, знаем очень многое.
– Ты сейчас на работу?
– Да.
– А вечером придешь?
– Обязательно. Только на сей раз спать буду в удобной кровати.
Марта захотела рассмеяться, но скривилась от боли. Снова ощупала бинты.
– Спасибо, что посидела со мной.
– Такова уж моя жестокая теткина доля.
Эльза поцеловала племянницу в щеку, поправила ей одеяло и пошла завтракать с сестрой.
Ни магазином, ни даже лавкой это нельзя было назвать. Просто комната средних размеров с дверью прямо на улицу, перед входом – несколько ящиков с фруктами, в глубине – беспорядочно набитые полки, на которых стопки старых газет и журналов соседствовали с банками консервов. Похоже, именно так в Бредагосе люди покупали себе продукты.
Нашел Давид эту лавку путем опроса соседей, а нужна ему была упаковка аэро-реда, чтобы вернуть Анхеле вместо взятой ночью. Безотчетно взяв с прилавка огромный сладкий перец, он согрел его в руках. Понюхал. И снова почувствовал себя на несколько секунд тем мальчиком, который на каникулах приехал к дедушке в деревню и помогает ему укладывать овощи в погребе. Запах был тем же – запахом только что собранных овощей. Да и он находился где-то там, внутри, в своих воспоминаниях, тем же – мальчиком из жизни хорошей, простой и понятной. Из жизни, где перед ним не ставили неразрешимых задач.
– Сеньор? Чем могу служить?
Эмилия, владелица лавки, вышла к нему. Кругленькая, низенькая, улыбающаяся, в переднике, она выглядела умилительно домашней и безопасной.
– Мне нужен аэро-ред, – произнес Давид.
– Я поищу.
Она вытащила из темных глубин лавки картонную потрепанную коробку, в ней были в беспорядке свалены лекарственные упаковки. Перебирая их, Эмилия вдруг торжествующе воскликнула:
– Да вот же она! Надо же, я уж думала, не осталось. Анхела, плотник наш, недавно купила у меня две штуки, думала, последние, но нет! Это она сына лечит. У нее сынишка маленький, любит газировку, его и пучит.
«Одну из двух упаковок она дала мне, – подумал Давид, – третью я отдам ей».
– Еще чего-нибудь желаете?
– А газеты вы продаете?
– Только одну, местную, «Голос Арана». Центральные у нас бывают время от времени, ну, в смысле, если муж едет в Боссост, то захватывает оттуда. Давайте я посмотрю, что осталось… Понимаете, нас здесь так мало, какие там ежедневные газеты! Это не окупается. Но для вас закажу, если хотите.
– Нет-нет, не беспокойтесь. Это я так, по привычке спросил. С утра развернуть газету, узнать, что новенького в мире…
Эмилия рассмеялась. Громко, искренне, заразительно, от всей души.
– Ну вы скажете. Новенького. Что ж там может быть нового? Одни воруют, другие их ловят, потом долго это обсуждают. Что-то построили, зато в другом месте разрушили. И все остается по-прежнему. По большому счету. Вам не кажется?
Давид подумал, что Эмилия упрощает все, но возражать не стал. Не для этого он сюда приехал. Улыбнувшись, он заплатил за лекарство и повернулся, чтобы уйти. Эмилия спросила его:
– Это вы стучали Эдне ночью в комнату?
– Вам Эдна сказала?
– Нет. Не совсем. Эдна сказала Эрминии, Эрминия Лоле, а Лола мне.
– Да, с такой скоростью распространения новостей вам действительно никаких газет не надо, – заметил он.
– В этом селе ничего не происходит без того, чтобы люди немедленно не узнали бы и не обсудили. Если не хочешь, чтобы твой поступок обсуждали, не совершай его. Единственный выход.
– Спасибо, – кивнул Давид. – Буду иметь в виду.
– Счастливо вам излечиться от газов! – крикнула она ему вслед.
Давид заметил знакомый «Рено». За ним, нагнувшись над коробками с овощами, обнаружился Эстебан. Он был в полосатой фланелевой рубахе. Очки едва держались на кончике носа. Тяжелые коробки никак не давались ему в руки.
– О, кого я вижу! Как освоились?
– Спасибо, прекрасно, – вежливо ответил Давид.
– Супруге полегчало?
– Вот это да! Что, и ты уже знаешь? Здесь все ясновидцы?
– Если хочешь сохранить секрет, которые знают трое…
– Не продолжай, я помню.
– Слушай, ты мне не поможешь? Никак не могу подхватить. Это последний в году урожай.
Эстебан показал на ящики, в которых громоздились разные овощи. Давид различил среди них сладкий перец, огурцы, помидоры, кочанный салат. Подавив желание взять в что-нибудь в руки и понюхать, он помог Эстебану внести в лавку ящик.
– Так ты выращиваешь овощи?
– Нет, по крайней мере, не профессионально. Но мне нравится. У меня небольшой огородик, я там всякое сажаю. Если самому хватает и друзья отказываются забрать, отдаю сюда на продажу. Богатым не станешь, а сытым будешь. На удобрения хватает.
Они переместили еще один ящик ко входу в лавку.
– Эмилия, ты познакомилась с Давидом? Он у нас в отпуске.
– Да, познакомилась только что.
– Да, – подтвердил Давид, хотя его имени никто не спрашивал.
Наконец все коробки были перенесены. Эстебан поблагодарил его за помощь.
– Слушай, я собирался в «Эра Уменеха». Может, по пиву?
– Спасибо, но я лучше сначала занесу жене лекарство, пока дело не запахло разводом, – улыбнулся Давид.
– Тогда до следующего раза. Спасибо.
Эстебан поправил очки, сползающие на кончик носа, смахнул с потного лба прилипшие волосы и уехал, взревев старым мотором.
Давид глядел ему вслед и думал, что в этом поселке, где все и все обо всех знают, один человек умеет хранить свой секрет очень хорошо.
Когда Давид вернулся, Сильвия чистила зубы. Она совсем оправилась от ночных болей: на щеках румянец. Плохое начало отпуска, допустим, так это не навечно. Просто не повезло немного. Ничто не испортит им эти дни отдыха. Они вышли на улицу и двинулись в противоположную сторону, удаляясь от таверны, решив побывать в этом тихом селе повсюду и все увидеть. Теперь улицы были более оживленными. Женщины вели за руку малышей, которые таращились на Сильвию и Давида, словно тоже хотели знать, кто они такие. Сильвия наслаждалась, глубоко вдыхая холодный горный воздух, и лениво разглядывала дома. Наконец-то наступило время не мчаться куда-то, а просто чувствовать: воздух – легкими, свет – кожей. Полузабытое ощущение. Она привольно, нога за ногу, шла куда глаза глядят, посматривая на пиренейский гранит под ногами, и тихо улыбалась. Там, в городе, ее мягкие туфли без каблуков никогда не давали такого звука при ходьбе, а здесь, ничем не заглушаемый, слышался звук их шагов по камню.
– Слышишь? – спросила Сильвия.
– Что?
– Не ревет метро, не визжит сигнализация, не орут друг на друга на парковке за то, что поставил машину вторым рядом, мешая кому-то.
Да, здесь царила тишина. Издалека доносились неясные людские голоса, и все.
– Тут спокойно, как и говорили, – произнес Давид.
– Да. Просто рай из гранита. Я не знаю, наскучит ли мне эта тишина и когда именно, но готова поставить опыт на себе немедленно.
– Но мы не сможем здесь прожить долго.
– Да. Но помечтать-то можно? Давай пока не будем говорить о возвращении.
– Хорошо.
– Сельские мечтают свалить отсюда в большой город, потому что тут слишком тихо. Горожане устают от городского шума и приезжают в село от него отдохнуть. Что за тварь человек – нет места, где ему было бы хорошо, вечно нам надо все менять, перезагружаться, перезаряжаться…
– Или просто заряжаться, – добавил Давид.
– Может, мы, люди, просто привыкли к своим несчастьям? И если оказываемся счастливыми, не можем в это поверить, ищем себе хоть какую-нибудь беду, чтобы наконец все стало нормально. Если беда невелика, мы ее раздуваем до тех пор, пока она не начинает нас пугать, и уже не знаем, как с ней справиться. Например, мы с тобой: на самом деле ведь мы счастливы. Любим друг друга, молоды, здоровы, делаем в жизни что хотим да еще получаем за это деньги. Чего еще надо? Так, какая-то мелкая деталь – и вот мы уже несчастливы.
– Что ты имеешь в виду под деталью? Мою работу?
Давид начинал догадываться, куда клонит Сильвия.
– Да ничего я не имею в виду, просто рассуждаю о счастье. Говорю, что нам вечно чего-то не хватает, чтобы быть счастливыми, в то время как нужно просто ими быть. Если человек любим, то он ноет, что нет денег. Если есть и деньги, вздыхает о детях. Тот, кого одарили и любовью, и детьми, и достатком, не имеет времени жить. И нет никого, кто просто счастлив, кто больше не заглядывает куда-то за горизонт, не ставит себе целей, без которых ему жизнь не мила.
– Сильвия, мы-то с тобой счастливы!
– Да. Сейчас. А пять дней назад ссорились. Из-за чего? Понять нельзя – ведь мы оба хотим детей. Люди жили в ужасной бедности, и какая-нибудь мелочь приносила им настоящую радость. А мы как сыр в масле катаемся и можем надолго стать несчастными из-за такой же мелочи.
Давид смотрел, как Сильвия легко и плавно ступает по камню мостовой, не торопясь, глядя перед собой и чуть вверх, словно зачарованная замшелыми черепичными крышами домов.
– Что-то ты расфилософствовалась сегодня!
– Горный воздух подействовал. Отсюда, с вершин, проблемы видны в их истинном масштабе. То есть маленькими. Тебе не кажется?
– Соглашусь, пожалуй, что здесь действительно все непривычно. Особенно странные люди.
Разговаривая, они вышли из поселка, и теперь перед ними, прорезая сосняк, тянулась вперед хорошо укатанная дорога. Ветер шумел в соснах, становясь все сильнее по мере того, как они выходили из защищенного домами пространства. Сильвия и Давид касались друг друга плечами, наконец взялись за руки, переплетя пальцы. Никогда раньше так они не ходили – только под руку, и теперь даже удивились тому, как это у них получилось, но не стали обсуждать. Зачем слова, если и так все хорошо?
На дороге показалась группа велосипедистов в разноцветных майках, сверкавших под солнцем ярче неоновых реклам. Проносясь мимо них, ребята умудрились поздороваться и помахать руками – дружно, все без исключения. Сильвия повернулась к Давиду:
– Я заметила, тут все всегда здороваются.
Давид улыбнулся. Обуться они могли бы поудобнее, да что уж теперь жаловаться. Острые камни чувствовались сквозь подошвы, напоминая, что город, где все дороги для них были предупредительно заасфальтированы, остался далеко. Через четверть часа они выбрались на широкую открытую площадку с каменной часовенкой в глубине – типичным жилищем отшельника с маленьким колоколом у входа. Эта каменная хижина пережила все прошумевшие над ее крышей времена и вышла из испытаний победительницей, пусть и не без потерь. Покрыта она была той же черепицей, что и дома в поселке, из полукруглой апсиды смотрели четыре окошка. Низенькая арочная дверь была приоткрыта. Любопытство заставило супругов заглянуть вовнутрь – и тут же навстречу им вышел изнутри падре Ривас.
– День добрый!
– Падре Ривас! – воскликнула удивленная Сильвия.
– Что привело сюда наших гостей?
– Их неугомонные ноги – правду сказать, уже изрядно стертые. Здравствуйте, падре. Мы решили пройтись по окрестностям.
– И вышли прямо на церковь. Знаменательно, не правда ли, друзья мои?
– Это церковь? – воскликнул Давид. Он окинул взглядом часовенку, такую крошечную, старую.
– Церковь. Двенадцатый век. Романская. Точно не установлено, но очень вероятно, что это часть не сохранившегося большого строения. Вот это-то мне и нравится в моей церкви: она, как и все мы, часть отсутствующего для чувственного опыта, но несомненно невидимого целого.
Падре Ривас улыбнулся, подняв голову к солнцу, безжалостно осветившему его морщины, реденькие сальные волосы и улыбающийся, полуоткрытый, как дверца в часовню, рот.
– Вы здесь и мессу служите?
– Да. Боюсь, что места для моих прихожан хватает и здесь. И мессу, и такие службы, как сегодня вечером.
– Какие? Что будет вечером? – спросила Сильвия.
– Ах, я почему-то думал, вы знаете. Сегодня служба святому Томасу де Вильянуэва, которого мы почитаем небесным покровителем нашего села. Знаете этого святого? Он был великодушен и суров. Происходил из богатой семьи, а все, что имел, роздал нищим. Жил как аскет. Церковь – та самая, которой он для себя пожелал бы. Сегодня много народу не будет… нас вообще тут немного, но они придут и поклонятся святому от всего сердца. У нас еще сохранилось благочестие. Я произнесу проповедь.
– Вы сказали, де Вильянуэва? – уточнил Давид.
– Знаю, знаю, о чем вы подумали. Это не сам Томас де Вильянуэва. Один из его учеников привез сюда статую этого святого в 1669 году, и теперь мы считаем его своим. Но что ж мы стоим, проходите в церковь!
– Падре, мы не посещаем церквей. Никаких.
– Что ж, начнете вы прекрасно – со службы святому Томасу, приобщитесь к его благодати…
– Падре, я плохо объяснил. Мы не верим, понимаете? Не все верят в Бога. Мы не верим.
– Зато Бог в вас верит, дорогой мой Давид!
Давид прикусил язык, чтобы сдержаться и не произнести ни один из тех ответов, что крутились у него на языке. Все они были дурного тона. На выручку пришла Сильвия:
– Конечно, мы будем на службе, падре. Я с нетерпением жду ее.
– Вот и хорошо. Святой Томас будет счастлив обрести вас здесь, у себя. Хотите вы или нет, вы уже причастны к нынешней службе – ведь это для нее вы привезли тот ящик свечей!
Ривас улыбчиво простился с ними и скрылся в темноте часовенки, а Сильвия с Давидом озадаченно переглянулись, смущенные.
– Ты действительно хочешь пойти сюда вечером?
– Да.
– Сколько лет ты не была на мессе, Сильвия?
– Знаешь, я тебе уже говорила… здесь хочется совершать необычные, непривычные поступки. В конце концов, вреда от вечерней службы не будет.
– Вреда не будет. Именно эти слова всегда твердил отец.
– Мудрый был человек.
Сильвия улыбнулась ему и, повернувшись спиной, пошла по дороге в село. Да, мудрый, подумал Давид. Всегда уговаривал сына пойти к мессе, но никогда не ходил туда сам.
Глава 7 Одиночество – не выбор
Сильвия спала уже два часа. Ей удалось так уютно завернуться в кокон из простыней и одеял, что ее спокойное сонное похрапывание действовало почти гипнотически. Как только они добрались до своей комнаты, она скинула туфли, растерла усталые ноги и заснула так быстро и крепко, что Давид этого не заметил и некоторое время разглагольствовал в одиночестве, думая, что жена слышит его. Наконец, склонившись к ней, почувствовал тепло спящего молодого тела, уловил ровное дыхание.
– Сильвия, ты заснула?
– М-м-м-м…
– Мне надо выйти. Я скоро вернусь, ладно?
– Да.
Втиснув ноги в ненавистные, трущие пятки туфли, он ушел так тихо и быстро, что хозяйка Эдна не заметила. Собственно, ее нигде не было. Наверное, не только ночью, но и днем гости не должны были рассчитывать на какое-то особое внимание хозяйки.
Давид направился к Анхеле, чтобы отдать ей взятое в долг лекарство. Нашел ее дом, пересек садик, постучал в дверь гаража. Когда никто не ответил, шагнул ко входной двери дома и позвонил. Через несколько минут дверь открыл ребенок лет девяти, улыбаясь щербатым ртом.
– Пливет, – сказал ребенок.
– Здравствуй. Мама дома?
– Да. Мам!
Он убежал в глубь дома, громко крича. Давид остался у порога. Появилась Анхела, из-за которой выглядывало ее беззубое, но веселое дитя.
– Проходи, – сказала она, пропуская Давида вперед. – Мы ведь по-прежнему на «ты»?
– Конечно, но проходить вроде незачем, я ведь только хочу вернуть аэро-ред. – Он протянул ей коробочку, купленную у Эмилии, но она не взяла.
– Спасибо, только сначала, пожалуйста, помоги мне это передвинуть. Нам вот сюда, идем.
И Анхела провела его в гараж, где на полу лежал увесистый деревянный брус. Выглядел он совершенно неподъемным.