Народ повалил из таверны на улицу. Если бы Давид не погрузился в мрачные размышления о себе, книгах и писателях, то заметил бы, что у человека, бок о бок с ним выходившего из дверей, шесть пальцев на правой руке.
Они любили друг друга в тот вечер неистово, бесстыдно и свободно, как звери в лесной чаще. Сильвия, едва приехав в Бредагос, по непонятной для Давида причине стала просто ненасытной. Горный воздух или отпускное настроение были тому виной, но только они уж и забыли, когда им было так хорошо вместе в последний раз.
Когда ее запал закончился, Сильвия, вольно раскинувшись на постели, заснула. Голова ее покоилась на груди Давида. Сам он едва держал глаза открытыми после их роскошных излишеств и просто мечтал, обняв теплую и тяжелую во сне жену, погрузиться в сладостный сон до утра. Увы, он не мог себе этого позволить – надо было дождаться закрытия «Эра Уменеха», чтобы проследить за шестипалым поваром и найти его дом. Ему было немного стыдно ускользать из объятий Сильвии, такой счастливой и доверчивой, но только так можно было раскрыть сегодня все секреты, сорвать с мнимого повара маску. И тогда больше не придется никому врать и будет нечего скрывать. Давид прочитал слишком много детективов и знал, что таить секрет можно долго, но не бесконечно. И вот тогда начнется другая жизнь. И его бедная Сильвия получит компенсацию за его вранье и даже знать об этом не будет.
Огни в «Эра Уменеха» погасли после двух ночи. Потянулся домой персонал – официанты, уборщики, повара. Многие здесь были во всех этих ролях сразу. Сквозь узкие и глубоко врезанные в камень окна, напоминавшие бойницы, Давид видел стулья вверх ножками на столах и мокрый, только что вымытый пол.
Наконец вышел Иона, а за ним шестипалый повар Хосе. Мужчины распрощались у дверей таверны, похлопав друг друга по плечам, и каждый двинулся в свою сторону. Давид следовал за Хосе на приличной дистанции, стараясь не обнаружить себя и припоминая, как следили за подозреваемыми парни из детективов Джона Ле Карре. Шаги обоих четко звучали в тишине пустой ночной улицы, и Давид со страхом думал, что вот Хосе сейчас возьмет, да и обернется к нему: чего надо? Давид тормозил и прятался за угол. Ему было плохо, но он утешался мыслью, что скоро застанет лжеповара на месте преступления, то есть за пишущей машинкой «Олимпия» с экземпляром «Шага винта» на столе. Тогда он откроется Давиду, и с этой проклятой неопределенностью будет покончено.
Оказалось, Хосе жил далеко за околицей, и до его ворот они шли уже минут двадцать – сначала по пустынным улочкам, затем по горным тропинкам. Дом, окруженный старыми дубами, был маленьким, двухэтажным, с каменным фундаментом и деревянным верхом. Один из дубов практически врос в стену, подпирая ее. Давид подумал, что если здесь живет Мауд, то дом отвечает его требованию – уединенности. Из трубы, однако, поднимался дым: кто же живет с ним вместе? Женщина?
Дети?
Он подождал пару минут после того, как Хосе вошел, и тихо подкрался к окнам. Как хотелось увидеть ровные ряды книг, картины и знаменитую «Олимпию» на столе у окна! Но в комнате стоял у стены продавленный диван с брошенным на него клетчатым одеялом и стол, покрытый потрескавшейся клеенкой, на котором валялись иллюстрированный журнал для автолюбителей и телепрограмма. На стене висел постер с рекламой «Порше». Разочарование было тяжелым, но Давид подавил его, решив, что маскировка может касаться и убранства комнаты. То, что видно каждому снаружи через окно, – возможно, последний рубеж обороны по защите анонимности, а настоящий кабинет расположен в глубине дома. Там-то он и работает, там ему никто не мешает предаваться размышлениям в тишине и спокойствии, которые так нужны писателю.
Со второго этажа дома донесся шум. Вроде женских или детских голосов. Конечно, если у писателя есть семья, его выбор уединенной жизни еще более обоснован и почтенен. Ведь быть ребенком человека, столь знаменитого, как Томас Мауд, – тяжкий крест. Вот он и оберегает своих детей от груза отцовской славы. Давид был готов к любым допущениям – лишь бы понять, в чем тут дело, кто этот человек, и если он писатель, то почему прячется. Человек такого ума и таланта не действует как попало: у всех его решений имеются веские основания.
Давид стоял у подножия мощного дуба, подпиравшего стену дома, и мучился сомнениями. Он никогда не походил на Тома Сойера и даже в детстве не лазал по деревьям. Правда, у дерева находился старый пикап, и можно было, встав на крышу кабины, достать рукой нижние ветки дуба. Тихо, не торопясь, он достиг надежного пристанища на толстенной горизонтальной ветви. Теперь освещенное окно второго этажа было в трех метрах над ним. Перемазавшись о кору, Давид подполз к окну. От зрелища, которое ему открылось, перехватило дыхание.
На семейном ложе Хосе с супругой, оба в чем мать родила, занимались естественным для этой обстановки делом. Женщина была маленькой и толстой, что отнюдь не лишало ее пыла и ловкости. Давид похолодел и оцепенел, зажмурившись, а два тела потели, катались, сплетались и целовались с дикой, почти нечеловеческой энергией, без малейшей нежности или сдержанности. Так сказать, вплоть до полного расходования боезапаса. Зрелище было омерзительно похабным, но, зажмуриваясь, Давид все же подумал: как бы они сами с Сильвией смотрелись из окна с той стороны? А ведь для них самих в этом не было ничего непристойного, наоборот, процесс казался прекрасным, высокоэстетичным, словно упругое движение лепестков, будто осмосис, когда между двумя клетками совершается перетекание жизненных соков и разноцветные потоки дивной энергии передаются сквозь кожу одного к другому через ласковое касание. Похоже, для повара с супругой дело обстояло так же, но Давид видел лишь содрогание потных, неприятно трясущихся тел среди простыней.
И вот в тот момент, прижавшись к скользкой, остро пахнущей ветке дуба, Давид с абсолютной ясностью понял: Хосе никакой не писатель. Не мог автор прекрасной книги поднять с пола и снова как ни в чем не бывало засунуть под свой нож морковь для супа, не мог украшать комнату постером со спортивным автомобилем, и не являлся его образ жизни таким, как увидел воочию Давид: придя с работы, смотреть телевизор или развлекаться с женой. На другой чаше весов были лишь его шесть пальцев. Боги смеялись над Давидом, дразня его и отодвигая вожделенную цель все дальше и дальше.
Единственное, что оставалось, – по возможности восстановить внутреннее достоинство, сильно пострадавшее от инцидента, вернуться к жене и молиться о том, чтобы она никогда не узнала, где он находился этой ночью. Давид взглянул вниз. Да, подняться на дуб было почти подвигом, но теперь ему предстояло совсем невообразимое: как-то спуститься с чертовой ветки.
Не отпуская верхнюю ветку из рук, он долго нашаривал ногой нижнюю, пока не убеждался, что она надежна, и так, очень медленно сползая вниз, почти достиг цели: до крыши пикапа оставалось не более двух метров. И тут напряженно искавшая опоры нога сорвалась со скользкой ветки, а руки, державшие ветвь над головой, не выдержали неожиданного броска тела вниз. Ветку словно вырвало из рук вверх, а Давид загремел вниз, очень громко, набив себе синяков и с оглушительным звуковым эффектом врезавшись в автомобильчик.
Оглушенный падением, с канистрой бензина на спине, Давид не мог слышать разговор в спальне.
– Слышала? – резко вскочив с постели, спросил повар.
– Что?
– Кто-то под окном ударил по металлу. По пикапу, по-моему.
– Нет, я не слышала.
– Нас хотят обокрасть!
– Пикап, что ли, угнать? Да кому он нужен?
– Ты оставайся здесь, а я схожу посмотрю.
– Будь осторожен!
Хосе натянул штаны, сунул ноги в башмаки, а у выхода из дома взял палку покрепче. Бесшумно подкрался к автомобильчику и заметил, что внутри возится какой-то куль. Это Давид пытался подняться, но ему мешала острая боль в спине. Он не видел, как приблизился повар с поднятой палкой, зато явственно почувствовал весомый удар по черепу. Вцепившись в свою жертву, Хосе узнал ее и опешил:
– Вы?
Давид в ответ лишь стонал, взявшись за голову.
– Вы! – повторял повар вне себя. – Сначала пристаете ко мне у таверны, а потом лезете воровать мой пикап!
– Нет! – хрипел Давид, мало что понимая от боли в голове. – Я вас спутал с другим человеком!
– А! С другим человеком! Так у него есть сообщник!
– Нет! Поймите! – Давид мучительно пытался сообразить, не лучше ли признаться в краже пикапа, чем объяснять взбешенному повару, зачем он полез на дуб. – Все это ужасное недоразумение. Я спутал вас с другим человеком!
– Ну, мне безразлично, с кем вы кого спутали, – я звоню в полицию.
– Ради бога, подождите! – крикнул Давид, представив, как Сильвия вызволяет его из местной каталажки. – Вина всецело моя! Признаю! Это была просто ошибка, и я тут же уйду, если хотите!
– Уходи и не возвращайся! Вон отсюда! Извращенец вонючий! Увижу где – берегись, мало не покажется!
– Уходи и не возвращайся! Вон отсюда! Извращенец вонючий! Увижу где – берегись, мало не покажется!
И пока повар искал выроненную палку, Давид сообразил, что надо сматываться отсюда со всех ног, пока жив.
С гудящей головой и окровавленным лицом, в одежде, перемазанной дубовой корой, ночью… Давид не знал, куда ему податься. Будить Сильвию – значит признаваться во всех этих происшествиях либо снова лгать. На Эдну, неукротимую сплетницу, рассчитывать нечего. Он не знал, где живет Эстебан. Оставалась Анхела. Только она сумела бы помочь ему в плачевной ситуации.
В ее доме на сей раз свет не горел. Не было полоски света под дверью гаража. Давид тихонько постучал костяшками разбитых пальцев в дверь, молясь, чтобы мать проснулась, а сын спал. Ему, однако, не ответил никто. На второй раз тоже. На третий послышались шаги по лестнице – легкие, нервные. Он от души надеялся, что уж Анхела-то, женщина уравновешенная, не примет его за вора и не огреет по голове. Рука у нее тяжелая – вон как сноровисто управлялась с молотком. Давид не забыл, как уверенно держала его Анхела тогда, при их ночном знакомстве. Через несколько секунд дверь приоткрылась и хозяйка высунула голову:
– Ты что, ошалел? Нашел время стучаться!
– Прости, но мне срочно надо… в тот раз ты так и не сказала, где у вас живет доктор.
– И ты меня разбудил в три часа утра, чтобы узнать?
Давид почувствовал себя совершенно беспомощным – он не мог объяснить ей сразу так много. Вместо ответа он просто наклонил голову, и Анхела увидела рану на затылке.
– Да ты ранен! Что случилось?
– Да вот, понимаешь… – Нет, рассказать он не мог. И спросил: – Ты мне не поможешь?
– Конечно. Проходи. – Анхела заметно волновалась.
– Спасибо.
Давид вошел и закрыл за собой дверь. Зажегся свет, и Давид увидел, что Анхела в фланелевой белой пижаме в коричневых медвежатах и клетчатом черно-синем халате. Рыжие с золотистыми искорками короткие волосы смялись во время сна. Она выглядела так по-домашнему, так интимно, что Давид смутился.
Анхела обернулась и заметила его взволнованный пристальный взгляд.
– Что ты рассматриваешь?
– Твою пижаму, – признался он.
Она плотнее запахнула халат.
– Я не ждала посетителей в такой час!
В ванной Анхела снова стала рыться в тех же прозрачных выдвижных ящичках. Вынув салфетку, протянула ее Давиду:
– Промокни рану. Кровь сейчас закапает на пол, а я его недавно вымыла.
Он приложил салфетку к затылку.
– К счастью, у меня есть несколько скобок. Тебе повезло наткнуться на мастеровую женщину. У нас, у плотников, аптечки первой помощи лучше, чем у обычных людей. Да и Томас тоже помогает держать аптечку в боевой готовности. Что-нибудь да выкинет.
– Какие скобки? Ты собираешься применить строительный степлер? Это не опасно? Все же голова…
– Нет. Это хирургические скобки, как в больнице.
Анхела усадила его на диван в комнате и осмотрела рану.
– Ну-ну… – наконец произнесла она после долгого молчания.
– Слушай, не пугай. Не хватало мне еще чего-нибудь серьезного с головой.
– Да не с головой, чего ты как маленький. Я говорю, придется тебе выбрить голову. Как монаху.
– Что?
– Если оставить волосы, в рану попадет инфекция. Надо обязательно выбрить место вокруг раны, где накладывают скобки.
– Черт…
– Подожди здесь.
Через несколько минут Анхела устроилась рядом с полотенцем, мылом, бритвой, ножницами и машинкой для стрижки волос.
– Знаешь, новых лезвий нет, придется взять использованные.
Давид представил, что услышал такое в больнице, где ему обрабатывают рану. Да он бы просто смел там всех с лица земли! Но он не в больнице. Сам пришел к Анхеле, и она встала с постели и помогала ему, как могла.
Сейчас, например, состригла вокруг раны волосы, затем убрала остатки машинкой.
– Вот уж не думал сегодня утром, что день закончится бритьем головы…
– Ну а что ты хочешь? Жизнь многообразна! Каждый день – новый опыт. Я так Томасу говорю. Ну-ка, посмотри на меня. Никогда не брила мужчине затылок. Как это называется у монахов?
– Тонзура.
– Точно.
Давид чувствовал, как скользит бритва вокруг раны. Анхела продезинфицировала ее – он стиснул зубы.
– Спереди почти ничего не видно, не беспокойся.
– Спасибо тебе.
– Так. Теперь скобки.
Анхела что-то делала у него на затылке. Послышались щелчки. Давид терпел.
– И еще одна, на всякий случай. Вот так. Отлично. Теперь нужно подождать, пока кровь не остановится.
Анхела участливо спросила, не дать ли ему что-нибудь выпить, и Давид попросил виски. Он нуждался в чем-нибудь таком. Покрепче. Глотнул, откинулся на спинку дивана. Боль отступила. Анхела убрала аптечку и налила себе тоже.
– Не дело пить одному. Кстати, ты ведь мне не сказал, кто это тебя так.
– Долго объяснять. Я спутал одного человека с другим, и ему это не понравилось.
– Любопытно.
– Просто случайность. Спасибо тебе огромное за помощь.
– Не за что. Хотя вообще-то тебе неплохо бы понять, что здесь не станция «Скорой помощи». Давай я запишу тебе адрес доктора. Он профессионал.
– Ты тоже все сделала грамотно.
– У меня большой опыт. Плотники часто травмируются, особенно на первых порах. Я и себя сто раз зашивала, и Томаса приходилось. Однажды даже сделала маленькую операцию, на себе.
Анхела показала ему палец с прямым тоненьким шрамом.
– Ты поранилась там, в гараже?
– Да. Доска соскользнула.
– А что сейчас делаешь из этих огромных досок?
– Висячий домик на дерево.
– Ничего себе заказ!
– Это не заказ. Я его мастерю ко дню рождения Томаса. Я его еще должна смонтировать прямо там, на дереве, но в последний момент, наверное, ночью накануне дня рождения. Томас там часто играет, поэтому я делаю все по секрету от него, из отдельных блоков.
– Дорогой подарок.
– Не дороже Томаса.
– Надеюсь, ты не сочтешь меня грубым… Конечно, я лезу не в свое дело, но ты так добра ко мне, и еще эта ночь, и виски… Прости, пожалуйста, но где отец мальчика?
Анхела перестала улыбаться и резко изменила позу.
– Во всяком случае, не здесь.
Давид понял, что тема болезненная и затрагивать ее не следовало.
– Прости, Анхела. Я не хотел. Я не должен был…
– Да ладно. Я об этом не говорю, потому что для меня тема закрыта и неинтересна. Отцом Томаса был один наш сосед. Предпочитаю не обсуждать его. Связь давно изжила себя, и я не хочу о ней помнить, кроме того, что теперь у меня есть сын. Мой любовник не желал такой обузы, как ребенок, а я не хотела такой обузы, как он сам. В общем, он ушел, а я и вслед не посмотрела.
– Мальчик меня восхищает. Как он слушал Эстебана, тогда, в таверне.
– Да, ему очень нравится слушать истории Эстебана. Да нам всем нравится.
– Эстебан нам встретился сразу, как только мы приехали в село, он показал, как пройти в «Эра Уменеха». По пути восхитил нас, на ходу создав нечто вроде детективного сюжета.
– Да, Эстебан у нас мастер на такие штуки. Умнейший человек. И как подумаешь, каково ему сейчас…
– А что?
Анхела удивленно взглянула на него, а потом ответила:
– Прости, я думала, ты знаешь. Жена Эстебана безнадежно больна, она умирает.
Давид сразу вспомнил, что Эстебан нес не одну, а две свечи по пути в часовню.
– Господи…
– У нее боковой амитрофический склероз, она парализована. Я каждый день навещаю ее. Иногда помогаю сиделке. На поверхностный взгляд она отключена и ничего не чувствует, но когда я касаюсь ее, то понимаю, что тело еще реагирует. Остатки чувствительности. Сегодня день ее рождения.
– Да уж… день рождения. Ничего себе праздник. Бедная!
– Эстебан настоящий философ. Не то чтобы он был безразличен, нет, он переживает беду тяжело, потому что они с Алисией всегда были очень близки. Он не холоден, а разумен.
Они помолчали, как бы признав, что тема далее не может обсуждаться. Давиду не хотелось расставаться с Анхелой, но он с тревогой вспомнил, что на дворе ночь и он злоупотребляет ее добротой. Пора выметаться.
В дверях она протянула ему адрес доктора. На случай, если опять понадобится медицинская помощь.
– Спасибо, Анхела. Ты меня просто спасла, – искренне произнес Давид. – Теперь пора к жене, а на ходу изобрести какую-нибудь историю, чтобы она не приняла меня за идиота.
– Раз она твоя жена, не поздно ли ее разубеждать?
Они рассмеялись. Волосы, смятые со сна, Анхела пригладила, отпустив полы халата, и Давид еще раз увидел медвежат на пижаме.
День у Эльзы выдался тяжелый. Коан вернулся из Милана, где обсуждал с «Риццоли эдиторе» условия продажи им прав на шестой том «Шага винта», появился в кабинете перед концом рабочего дня и продиктовал Эльзе изменения в своем расписании на ближайшее время. На днях снова предстояло лететь в Милан, так что встречи отменялись и переносились на следующую неделю. К миланской поездке следовало было подготовить материалы по всем продажам продукции издательства в разных странах, причем не только «Шага винта», но и других. В Милане должны были получить представление о том, как хорошо обстоят в издательстве «Коан» дела, причем отнюдь не только за счет знаменитой саги Мауда, а вследствие хорошей организации процесса и динамичного руководства. И это было правдой: издательство уже давно работало рентабельно.