— Заключен ли торг, благородный муж? — произнес Рафн.
Владимир молчал.
— Проникни тебя святая истина Одина! он говорит: не разрывай первого союза с другом твоим; тоска, как ржавчина, источит сердце того, у кого нет иного советника, кроме самого себя.
Владимир молчал.
— Молчание есть предвестник согласия! — продолжал Рафн. — Вот драгоценное кольцо и ящик с перлами, за которые я не возьму денег до тех пор, покуда не уверится благородный муж, что перлы точно так же неподложны, как слова мои!
Рафн, вынув из-за пазухи и положив на стол драгоценные вещи, выпил бокал вина, поклонился и вышел.
Часть вторая
I
Бегут ряды черных шнеков по Бельту Свейскому морю; торопятся по поверхности вод, как морские чудовища; приподнялись их головы над хребтом, пасть разинулась, из пасти железные клыки торчат; вёслы, как ряды ног, дружно перекидываются; струя следа пушистым хвостом тянется, перйлы палубные унизаны щитами, за щитами гребцы сидят; на палубе кишат воины, а кормчий стоит на корме сторожко, правит ходом.
За передовым виндо-шнеком[15] идет стовесельный Ормур,[16] светит медной чешуей, над кормою красный значок развевается, на носу крылатый змей с стальным жалом в челюстях.
Пробежали ряды шнеков Свейское море; закатились берега Свионии за хребет Бельта; пробежали шнеки и заводь Финингскую. При устье Нево, между островами, задний ряд шнеков начал отставать, свернул влево, зашел за ост ров, покрытый черным лесом, и притаился в заводи — не шелохнется; сторожевая ладья, высланная на путь, прилегла к темному берегу, смотрит в даль морскую.
Стоит отряд день, другой; на третий, около вечера, сторожевая ладья стрелой примчалась к красному трехмачтовому шнеку, на котором, облокотись о корму, стоял кто-то в вороной броне, на нагруднике две красные полосы.
— Nu kominn! едут? — вскричал он на Норманнском языке, подошед скорыми шагами к перилам.
— Fioldi skip fyrer nevo! ok enu miki skip! — Много кораблей идут к Нево!
— Один огромный корабль! — отвечали из ладьи.
В далекой глади морской несутся на всех парусах несколько кораблей, орут море; за передовым плывет весь золоченый, хитрой резьбы, на золотых парчовых ветрилах играет солнце. Приблизяеь к островам, корабли опустили паруса, пошли на веслах, остановились, бросили якори, зажгли фонари.
Около полуночи шнеки, скрывавшиеся за островами, потянулись змеею около берегов под навесами вековых сосен и елей; подкрались к кораблям, обошли их, быстро набежали на них, с криком вцепились баграми в борт… "Wikingar! Wikingar!"[17] — закричала вахта. Но воины вскочили уже на палубы, овладели кораблями, прежде нежели кто-нибудь из находившихся на оных успел поднять меч для защиты.
Черный рыцарь вскочил на корабль золоченый. Кто противился, тот лег на палубе; пленные окованы. Торопится он в каюту. "Мальфрида!" — вскрикивает, бросая свой меч и принимая в объятия бежавшую к нему навстречу женщину.
— Оккэ! — едва произносит она, преклонив на грудь его голову.
Рыцарь прижал уста свои к челу прекрасной женщины.
— Погоди! здесь еще есть защитник ее чести! — раздался голос позади рыцаря… И долгая спада вонзилась ему в бок, между стяжек стальной брони. Он рухнулся, перекатился со стоном по помосту каюты…
Болезненные восклицания женщины заглушились возобновившимся стуком оружия на палубе. Неизвестный, в богатой одежде, обложенной буфами, с шитым золотом долманом на плечах, с золотою кованою цепью на груди, — отвлек ее от трупа.
Между тем стовесельный Ормур, с главным отрядом шнеков, продолжает путь на веслах. Юго-восточный ветр переменился на попутный западный, паруса раскинулись как крылья. Быстро летят вереницею шнеки вдоль по широкой Нево, проносятся чрез Ладогу-озеро, и на третье утро входят в устье Волхова; как стая лебедей, окружают они остров, на котором возвышаются светлые терема Ладоги.
Передовая ладья известила уже Ладожан, кто едет к ним в гости под дружным флагом. Народ сбежался на пристань, ждет светлого солнца. Вот золоточешуйчатый шнек причалил к берегу; народ взывает радостными кликами к Князю Владимиру, толпы идут навстречу ему в воду, сбрасывают подмостки, схватывают его на руки, несут в высокий терем Княжеский.
Веселится душа Владимира любовью Русскою; да горькая весть, как черный покров, ложится на светлые одежды его: Новгород во власти Ярополка, Посадники Киевские правят Вечем, Добрыня в плену.
Старейшие мужи и все купцы и гости Ладожские зовут Владимира на пир почетный.
— Нет! — говорит он. — Не время пиру! не на чем присесть мне; брат Ярополк лишил меня стола моего; добуду стол и поведу пир на всех людей моих, а теперь собирайте рать, острите мечи, стрелы и копья, помогите мне!
— Дивья за Буяном кони паствити, а за добрым Князем воевати! Повалим головы свои за тебя! — кричит народ, бьет челом, и с шумом растекаются огнищане, гридьба и купцы по домам от двора Княжеского; идут брать оружие.
Владимир с нетерпением ждет известия об отряде Свейского Короля; черная дума на челе его; с вышки смотрит он часто на даль, где Волхов сливается с Ладогой.
На четвертый день забелели издали паруса, как стадо пеликанов. Прибежала передовая ладья с вестью к Владимиру о приезде Свейского Посла Греффэ[18] Ингиельда Киннагольма.
Владимир и Зигмунд посмотрели друг на друга в недоумении.
Несколько кораблей приблизились к Ладоге.
— Я вижу только золоченый корабль Конунга Эрика, за ним тянутся пять Свейских кораблей и мои два шнека с опущенными флагами!.. что это значит! — вскричал Зигмунд. — Оккэ, Оккэ! неужели ты погиб! а Мальфрида!.. где же Мальфрида?.. Приехал Киннагольм, а об ней ни слова!
Отроки Княжеские донесли Владимиру о прибытии Посла; Владимир приказал звать его. Герольд посольский, сопровождаемый посольскою свитою, вошел и возгласил:
"Благородный Кароль Ингиельд Киннагольм, Греффе и честь великого двора Свионии, Великий Маршалк Верховного Конунга Свионии и Готландии, Дроттара и Блотада Эрика Сегегсела, Ярл Торгеборский, Герзе[19] Тиуста и Болмсе, рыцарь двора и меченосец ордена Оденс-Гвардиан!.."
Вслед за сим объявлением, сквозь ряды свиты и гридней, приблизился к Владимиру Киннагольм. После обычного приветствия от Конунга он просил Владимира выслушать его без свидетелей.
Владимир приказал всем удалиться, кроме Зигмунда.
— Конунг Владимир, — говорил Киннагольм, — дочь Конунга Эрика Сегегсела, твоя названая, ожидает твоих повелений. Она на корабле. Преступившая честь и убитая горем поносной страсти, она не смеет явиться пред тобою. Так, при всех она не постыдилась лобзать холодный труп изгнанника Оккэ!
— Оккэ! — вскричал изумленный Зигмунд, едва удерживая порыв любопытства.
— Да! того Оккэ, который осмелился требовать руки Мальфриды; изгнанный из Свеарикэ, лишенный лена и чести, осмелился он еще более быть преступным: с Викингами напал он внезапно на отряд кораблей, вверенных мне; но наказан этим мечом. Если б открыто напал он на нас, чтоб купить своею кровью желаемое, я бы не поносил его дел; но он успел тайно условиться с Мальфридой… по ее воле мы остановились подле засады, в устье Нево; как разбойник окружил нас Оккэ во время ночи, овладел кораблями; но, к счастью, подошли в это время следовавшие позади боевые корабли мои, они выручили нас, а между тем Оккэ уже плавал в крови своей. Но аскеманы[20] не дались легко в руки, битва была сомнительна. Дорого стал Оккэ первый поцелуй любви! дорого стоит и мне победа: злодеи зажгли свои шнеки, успели бросить огонь и в мои корабли; от пожара спаслись только: корабль Конунга, два шнека неприятельских и Свейских пять. Я хотел возвратиться назад с Мальфридой, вести ее к отцу, но она умолила меня продолжать путь в Гардарикэ; ей страшно проклятие отца… Я исполнил ее волю, и теперь, что прикажешь о ней делать и какой будет от тебя ответ в Упсалу?
- Мальфрида останется здесь, под моим покровом!.. Ответ Конунгу дам я в Новгороде, — произнес Владимир отрывисто.
Темные мысли лежали на челе его. Он приказал удалиться Киннагольму.
— Оккэ поступил нечестно! — сказал Зигмунд Брестерзон, когда вышел Посол. — Я не жалею об нем; он должен был встретить корабли в открытом море; но судьба Мальфриды ужасна!.. Ее жизнь померкла!.. и ей дорого стоил первый поцелуй любви!
Владимир не отвечал на слова Зигмунда. Думы его мрачны, не к добру идет время! надежда на помощь Эрика исчезла, у Владимира мало рати.
Но вооруженные люди сбираются из волости в Ладогу; готовы идти с Князем все, от мала до велика, юный и старый. По обычаю земли, посылает Вече вопросить у вещунов Холмоградских: будет ли Владимиру добрая часть[21] в брани.
Но вооруженные люди сбираются из волости в Ладогу; готовы идти с Князем все, от мала до велика, юный и старый. По обычаю земли, посылает Вече вопросить у вещунов Холмоградских: будет ли Владимиру добрая часть[21] в брани.
"Добро будет и часть, ожо спадет Звезда на помочье ему!" — дают отпет вещуны Холмоградские.
Приносят ответ Владимиру; он сидит — за браным столом с Зигмундом, с Боярами и с старейшими мужами своими: они заботятся согнать черную думу с лица его, призвали к столу мимошельца Гусляра; умеет он звонкие песни петь, хвалить, славить, тешить Князей и Бояр, сказки рассказывать и гадать.
И был уже стол в половину стола, вдруг вносят что-то покрытое на блюде золотом. Два посланца, возвратившиеся из Холмотрада, кланяются в пояс Владимиру.
— Святой каравай прислал вещун хоромный Холмоградский, чествует тебя, Княже Володимер, и сказал: "Добро будет и часть, оже спадет Звезда на помочье тебе!"
Не понимает Владимир ответа вещунов и не хочет понимать. Каравай, обрызганный кровью, разрезывают на части, подносят Князю и всем его людям.
— Кто же из вас, мудрые мужи, смысленные, даст толк словам божьим? — спрашивает Владимир.
Никто не постигает, откуда может ниспасть помощь Князю Владимиру. "То, верно, говорят, от Варяжского Конунга Олофа".
— Не то говорите вы, мудрые, смышленые мужи Княжеские! — перерывает речи мимошелец Гусляр. — Скажу лишь я правду истинную светлому солнцу, да не теперь, а чрез три дня, когда полки ратные Владимировы изопьют воды из малого Волхова. Звезда спадет на помочь Владимиру, — говорят жрецы Холмоградские, — уж не Звезда ли Царевна, Царь-девица, спадет ему на помочь. Расскажу я вам про нее быль, правду великую; да вели, Красное Солнце Владимир, подать мне стопу хлебного меда, было бы чем дивные речи прихлебывать.
По приказанию Владимира подали Гусляру стопу красного меда, и он начал рассказ.
II Царь-девица
Ох, не горюй, не кручинься ты, Князь Государь, наш милостивец! Много звезд на небе, больше того будет у тебя радостей на сердце. Послушай сказки моей. Сказка былые была, да состарилась. Как зазвенит серебряная память, запоет душа, придумает, пригадает все, что есть на уме и на разуме, а добрые люди слушают, добрые люди ахают.
Пошли, Свет, красное слово! красное слово — пищу духовную!
Вот как было-то в некотором царстве в Придонском Государстве, в Золотой Орде, у Ордынского Гетмана была дочь единая; да не рядилась она в саяны и в бархаты, не носила она ни серег, ни жемчугов, не сиживала она в высоком терему под косящетым красным окошечком, не певала она сроду: "Ах ты, лен, мой лен, пряжа тонкая, ты не рвися, лен, не крутись в узлы".
Так было ей на роду писано.
Шесть лет не было у Пана Гетмана детей, на седьмой год зародилось детище. Учинил Пан Гетман пир великий, разгулялся на радости. "Ну, говорит, светлые гости мои, будем пить здоровье будущего моего сына!" — "Что бог даст: молодца или красную девицу! "-отвечали гости. "У! семь лет ждал — недаром промолвился, назвал сыном недаром!" — вскричал Гетман, ударив стопою в стол.
— Призвать ко мне вещунью! — Призвали вещунью. — Говори правду истинную: усы до колена или коса до пят? Доброму жданому молодцу народиться или нежданной девице?
— Дозволь, Пан Государь, завидеть Господыню твою, — отвечала вещунья.
Повели ее в красный терем, в узорчатую горницу. Насмотрелась вещунья на муки материнские. Идет к Пану Гетману.
— Ох, Государь Пане, — говорит, — не жалей казны, куй броню золотную, гвозди алмазные, шли богатыря могучего, что по рубленому лесу ходит, рукой коряки полет, шли его за мечом-кладенцем, что в Полуночном Царстве лежит, в горе, среди моря мимоточного!
— Пейте, гости дорогие! здравьте будущего моего сына! — вскричал Гетман. — Смотри же ты, ведьма старая! истинные речи твои — озолочу с ног до головы; не сбудутся — два коня разнесут тебя наполы, размыкают по чистому полю! а жену с дочерью заточу в бочку, пущу гулять по широкому морю! Ведите ее за железные притворы, за кованые ставни! Кормите до время пряным печеньем, пойте сытицей!
Настал час мук материнских; готовится Гетман принимать на руки сына; подвели к крыльцу вороного коня, принесли на золотом блюде меч и пояс; привели вещунью; стоит она над родильницей, дрожит, очи выкатились, синие уста темные речи нашептывают. Стоит и Гетман в головах родильницы. Застонала родильница, вскинулась, вскрикнула, раздался звонкий голос младенца… Схватила его на руки вещунья и обмерла от ужаса, застукали зубы.
— Сын? — вскричал Гетман.
— Сын, пане, сын! — произнесла трепещущим голосом вещунья, окутывая младенца в пелену.
— Сын! — вскричал снова Гетман, схватил с блюда меч и перепоясал ребенка; а у него на лбу горит словно звездочка. Понесли его на браной подушке к белодубовому крыльцу, — вороной конь озирается, рвет копытами землю, — положили на седло, повели коня под уздцы по широкому двору.
— Дал бог Свет нашему Атаману Царя-Царевича с золотой звездой во лбу! — кричал бирюч, трубил в трубу.
— Здравствуй Царь и с Царем-Царевичем! — кричали люди Гетманские и народ.
— Сгибла душа моя душенька! — вопит вещунья над кроватью родильницы, — народилась у тебя, матушка, Царь-девица, с золотой звездой во лбу!.. с золотой звездой во лбу! не подменишь добрым молодцем. Меня размыкают по полю; тебя, Государыня, в бочке пустят по морю!
Заплакала Царица-родильница.
— Помоги, — говорит, — голубушка бабушка!
— Изволь, помогу, была я у тебя бабушкой-повитушкой, буду и нянюшкой. Не поведает Пан Гетман, что у него дочь народилась. Взлелеем мы ее Царем-Царевичем, окуем ее в броню доспешную, будет она у нас добрым молодцем! Дам я ему дядьку, прислужника верного, свое правое око!
Стал Пан Гетман клич кликать: где живет такой богатырь, что по рубленому лесу ходит, рукой коряки полет. Прошла молва, что есть-де в Придонском Царстве богатырь Колечище, живет у взморья, у Придонского Лимана.
Отправил Царь гонцов к сильному и могучему Колечищу просить в Гетманский стан, в гости. Скачут гонцы, находят богатыря; сидит у моря, белую рыбицу удит, удочка словно коромысло колодезное.
Сняли шапки Послы, поклонились ему низменно, зовут в Царский стан, к Гетману в гости.
Посмотрел на них богатырь с искоса, снял шлык, почесал в голове, тряхнул головой, откинул густые космы от очей, промолвил: "Ладно!" — встал и пошел. Лают на него по селам собаки, проходу нет; вырвал он дубок в обхват толщины, отбивается от собак, идет; скачут за ним следом гонцы Царские чрез поля и горы, взмылили коней. Идет богатырь как туча тучная; стонет земля, взмолились Ордынские люди со страха. Готовит Гетман полудник для гостя, высылает хороводы навстречу.
Пришел. Ухнул с дороги, встряхнул пыль с шлыка и с одёжи, грохнул дубину о землю, сел посреди двора.
— Исполать тебе, добрый молодец, сильный и могучий богатырь Колечище! — возговорил к нему Гетман. — Сослужи мне службу верную, сходи, пожалуй, на Полуночь; на высокой горе на море Проточном есть меч Кладенец![22]
- Ладно! — отвечает ему Колечище. — Сложу голову за тебя!
Ведут могучего богатыря в мовню; дарит ему Гетман новый кожух; пошло на кожух сорок сороков соболей; ведут могучего богатыря под белые руки за белодубовый стол; Пан угощает его, панские люди величают и в путь-дороженьку снаряжают.
Вот, выпив котелок зеленого вина, поднялся богатырь на ноги, пустился в синюю даль. Скоро идет, не останавливается, так ветры от него и пашутся.
Пришел он к берегам моря Полночного, в землю рыжих Кудесников. Стекается народ, взбирается на холмы, дивится на Колечище издали. Он к нему. Разметалось все от него в стороны; да видят, смирен и тих словно заводь. "Где тут, говорит, море Проточное?" Мотают головой; выбрали человека, который бы ведал язык Ризенов: так величали они Придонскую землю. Пришел один, снял шапку, голова ровно каленая. "Ну, где море Проточное?" — "Не знаю, господин великан, говорит, знала, может, про то Хульда, по-вашему — колдунья, да давно умерла; по ночам ходила кровь пить людскую, а люди взяли да и положили ее ничком и вбили кол в спину; теперь уж она не ходит; а все знала да ведала, говорят…" — "Ладно! — отвечал Колечище. — А на каком погосте лежит?" Красный весь сжался от страха, указывая за темным лесом на далекие горы, на высокую вершину с зеленой макушкой.
Пошел добрый молодец; смотрят вслед ему рыжие люди, дивятся.
Вот подходит к горам. Вдруг закрутились вихри, взвились рассыпные пески, пошла непогода, вьюга вьюжная, гроза громоносная; вздулись ветры, взревели, гонят черные тучи бичом огненным долгохвостником; пыхтит буря, фыркает пеной; всклубилось небо, стонет земля, скрыпят темные леса, загудел вихрь, затянули ветры обычную песню про старую волю, хлынул ливень, перекинул золотой мост через хляби небесные.