1. “Имболк (или Кэндлмас) — один из основных праздников исповедующих культ Сатаны. Отмечается 2 февраля по григорианскому календарю. В Имболк торжествуют темные силы.
2. Черный камень кубической формы представляет собой Алтарь для отправления службы. На камне начертана пентаграмма. Каждый конец пентаграммы символизирует определенную стихию и представлен определенным ритуальным предметом:
— стихия Земли (блюдце с землей. По канонам сатанизма земля должна быть кладбищенской);
— стихия Воды (стакан с водой из реки, в которой находили утопленников);
— стихия Огня (черная свеча, символизирующая разрушительный ритуал);
— стихия Воздуха (ароматические палочки, символизирующие разрушительный ритуал);
— Дух (“Сатанинская Библия” — Книга, символизирующая Духовное Начало).
3. Ритуал жертвоприношения (с некоторыми оговорками) соответствует общепринятым канонам”.
Хотя не возникало никаких сомнений в том, что убийство жены — дело рук самого Майского (об этом красноречиво свидетельствовали отпечатки), толком допросить его так и не удалось. Спустя две недели после помещения его в психиатрическую клинику имени Скворцова-Степанова он покончил с собой. Майский не был буен, наоборот, за несколько дней до смерти впал в странную апатию. И, несмотря на усиленно проводившийся медикаментозный курс, жаловался на голоса, которые звучат у него в голове. Возможно, именно эти голоса и подтолкнули его к роковому шагу.
Вопрос, почему преуспевающему бизнесмену и абсолютно здоровому человеку был уготован такой страшный конец, оставался открытым до тех пор, пока следователи вплотную не познакомились с деятельностью его издательства.
Издательство называлось “Бельтан” и специализировалось на выпуске учебных пособий и книг для детей. Но в свободное от излюбленных детками Шалтаев-Болтаев и Винни-Вилли-Винки время выдавало на-гора целые кипы оккультной литературы, в том числе и литературы по черной магии и сатанизму.
Так что происшедшее с Майским вполне вписывалось в схему производственной травмы. Предприниматель пал жертвой своей собственной трудовой деятельности. Хоть сейчас больничный выдавай!
В особняке были найдены целые связки подобной литературы. Да еще несколько сотен амулетов, магических рун и прочих ритуальных принадлежностей.
Со смертью главы семьи дело было закрыто, выгодный бумажный бизнес в Карелии перекочевал к конкурентам, а издательство “Бельтан”, так и не сменив имени, сменило владельцев. Новые хозяева послали подальше детские книжки-раскраски вместе с учебными пособиями по физике и основам начертательной геометрии. И оккультные опусы заодно. И переключились на производство адреналиновых боевиков-однодневок.
А “Чертова мельница” так и осталась чахнуть у кромки леса.
Формально у Майского не было наследников. И во владение домом вступила старшая сестра жены, которую никто и никогда не видел. Она не пыталась продать дом, но, следует отметить, никто даже не пытался его купить. Иногда в окрестностях особняка появлялись ушедшие на покой криминальные авторитеты, которые желали прибрать к рукам место трагедии. И поселить там многочисленную родню, выписанную из Казани или Тамбова. Но, как правило, все это оканчивалось ничем.
Было и еще одно серьезное предложение — на этот раз от администрации Юкков. Одного из владельцев крупной сети питерских казино посетила здравая мысль устроить в особняке развлекательный комплекс с бильярдом, боулингом, игровыми автоматами и прочими радостями. Радости эти, вкупе с готической архитектурой и такой же готической историей бывших жильцов, гарантировали бы комплексу процветание.
Администрация направила деятеля игрового бизнеса прямиком к наследнице, но на этом все и закончилось. До сих пор неизвестно, имели ли место переговоры. Вот только спустя месяц деятель покончил с собой в Монте-Карло, куда приезжал за передовым опытом. В его номере нашли пять тысяч долларов, выигранных накануне в казино.
А на “Чертовой мельнице” появился сторож.
Феликс Олегович Спасский.
Обвиняемый сейчас в убийстве гражданки Алексеевой Елены Сергеевны. А сама Алексеева оказалась родной сестрой Татьяны Сергеевны Майской. И первой женой самого Андрея Ивановича Майского.
И — нынешней владелицей особняка.
Эти два потрясения обрушились на голову Забелина на следующий день после того, как тело было обнаружено. Так что Феликс Спасский был не так уж не прав, когда заявил, что на работу его нанимала жена Майского. Возможно, она просто забыла упомянуть, что является бывшей женой.
Личность же самой двадцатишестилетней Мицуко тоже оказалась достаточно колоритной. Следствию удалось установить, что она приехала в Петербург из Южно-Сахалинска, где до сих пор проживала вся ее семья. Спустя полгода в ЗАГСе Центрального района на Суворовском, 41, был зарегистрирован ее брак с Андреем Ивановичем Манским. А еще спустя три месяца в Питер приехала ее младшая сестра Татьяна.
То, что Манский переметнулся от старшей сестры к младшей, не вызвало у Забелина никакого удивления. Он хорошо помнил Мицуко (уж не территориальная ли близость ее малой родины к Японским островам вызвала к жизни столь странное прозвище?) как свидетельницу по делу о самоубийстве Кирилла Лангера. Забелин помнил и ее вызывающую помаду, и ее вызывающе острые скулы, и дурацкую присказку “o'key-dokey”, и надменную дерзость, с которой девчонка отпрашивалась в “дабл” в самый разгар дачи показаний. И вялую работу оперативников, которых она буквально парализовала одним своим появлением. Такие женщины были не способны ни на что другое, кроме как загаживать мужские мозги и лишать мужчин воли к жизни. Да, Мицуко играла мужчинами, но в то же время не была шлюхой.
Респектабельной гейшей, так будет правильно.
Хотя для гейши ей явно не хватало ума и образования. Зато в избытке присутствовали деспотизм и капризное вероломство. И жажда постоянной смены — и партнеров, и себя самой. Квартира Мицуко была забита массой тряпок, массой косметики, массой модных журналов, массой дорогих безделушек — из тех, что богатые мужчины дарят легкомысленным женщинам от избытка чувств.
Такого количества золотых украшений Забелин не видел ни в одном музее. Эксперты, осматривавшие скромную квартирку Елены Алексеевой, только руками разводили: кольца и броши старинной работы, пасхальные яйца с большим подозрением на авторство Фаберже; массивные цепи, украшенные такими же массивными камнями; колье, кулоны и даже одна диадема с бриллиантами. Все это великолепие было разбросано по квартире как ненужный, вздорный хлам, — даже к закончившимся тюбикам с губной помадой у Мицуко было больше почтения.
Даже к остаткам пудры.
Золото доставали отовсюду: из пепельниц, из тарелок для фруктов и хлебницы, из разбросанных по дому туфель, из мыльницы и даже из тарелки с недоеденным салатом. Странно, что женщина, имеющая в арсенале такие побрякушки, ходила в дешевых поделках из шайтанского агата, которые можно купить в любом уличном ларьке.
Впрочем, это легко увязывалось с взбалмошным характером Мицуко, так что и здесь Забелин не насторожился.
Насторожил его отпечаток большого пальца на бокале, стоявшем рядом с тарелкой. С тем самым недоеденным салатом, в креветочной плоти которого затерялся перстень с довольно внушительным изумрудом.
Отпечаток принадлежал явно не Мицуко. И это был единственный чужой отпечаток в квартире.
Да и стол, сервированный на двоих, с бутылкой дорогущего “Chateau Petrus” в центре явно не вписывался в окружающую обстановку.
И все потому, что Мицуко была кем угодно, но только не примерной домохозяйкой. В квартире царил такой бедлам, что приглашать сюда (без урона для репутации) можно было только членов профсоюза общества слепых. А предположение, что в квартире побывали воры, выглядело и вовсе нелепым в ярком, завораживающем свете нетронутых драгоценностей. И прочих вещичек, общая стоимость которых тянула на кругленькую сумму.
Из укоренившегося, окаменевшего беспорядка в квартире следовало только одно: Мицуко была восхитительной неряхой во всем, что не касалось ее внешности.
И второе — вряд ли здесь бывал кто-то еще: кроме злосчастного отпечатка на бокале, все (до единого!) отпечатки принадлежали Мицуко.
И все же он был, этот чужой отпечаток. И вступал в явное противоборство не только с квартирой, но и с образом жизни ее владелицы.
Мицуко была, безусловно, эксцентрична, но не до такой степени, чтобы устраивать образцово-показательный ужин среди вселенского хаоса. И пока Забелин размышлял над этим странным обстоятельством, оперативники принесли в зубах еще один трофей: несколько волос, подобранных на подушке в спальне. На первый взгляд эти светло-русые жесткие волоски Мицуко не принадлежали. И Забелин сильно надеялся, что они не будут принадлежать ей и на второй взгляд, после проведения экспертизы.
А затем…
Затем пришел черед главной улики.
Улики, найденной в ванной, на полке. Улики такой откровенной и такой глупой, что Забелин даже растерялся. Он в полной растерянности приобщил ее к нескольким другим уликам (менее откровенным и менее глупым). И постарался на некоторое время забыть о ней.
И сосредоточиться на самой Мицуко.
То, что унаследовавшая особняк была убита в этом особняке, еще имело какой-то смысл. Но то, что она до сих пор не продала “Чертову мельницу” и ютилась в квартирке на окраине города, — это смысла не имело.
Вернувшись в Управление, Забелин заперся у себя в кабинете, достал тетрадку и попытался изложить вопросы, сумрачной толпой теснящиеся в его голове. Он вообще в последнее время стал замечать за собой эту болезненную склонность: записывать все, что только в голову ни придет.
Возможно, это преддверие старости, а возможно — и смены профессии. Некоторые ушлые ребятки из их (и не только их) ведомства уже перескочили в авторы милицейских романов. А так, как писали они, мог бы написать и сам Забелин.
Мысль об этом пришла ему в голову еще в прошлом году. Она оказалась такой назойливой, что Забелин не смог ей сопротивляться. И результатом неравной борьбы с обуревающим его зудом графоманства стала трехсотстраничная рукопись ментовского триллера “Кровь на погонах”. Поставив в рукописи точку, Забелин дал себе слово, что в первый же выходной снесет “Кровь…” в одно из издательств. И он действительно снес. Сначала в одно, потом в другое, потом — в третье… Профаны от остросюжетной прозы так и не смогли оценить “Кровь…” по достоинству. Но Забелин надежды не терял. В конце концов, Ван Гога тоже признали после смерти…
Итак, Забелин (мельком бросив взгляд на любезную его сердцу пятую копию своей нетленки, лежащую в нижнем ящике стола) вынул из того же ящика пухлую тетрадь с надписью “ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ”, раскрыл ее на середине и вывел:
ЕЛЕНА СЕРГЕЕВНА АЛЕКСЕЕВА
1. Родственница покойной Майской Татьяны Алексеевны и покойного Майского Андрея Ивановича.
Майский А. И. — покончил с собой. Манская Т. С. — убита.
2. Подруга покойного Лангера Кирилла Кирилловича. Лангер К. К. — покончил с собой.
3. Возможно, вела переговоры о продаже дома с владельцем казино “Понт Неф” Коровиным Геннадием Николаевичем.
Коровин Г. Н. — покончил с собой.
4. Алексеева Елена Сергеевна как таковая. Алексеева Е. С. — убита.
ВЫВОД: СЛИШКОМ МНОГО ПОКОЙНИКОВ. И ВСЕ ПОКОЙНИКИ ОТВЕЧАЮТ ДРУГ ЗА ДРУГА. НИКОГО ЛИШНЕГО.
Графа “Вывод” была поэтической вольностью Забелина. Впрочем, в поэтических вольностях он был не силен, не то что милицейские писатели. Иначе он обязательно бы облек в слова мысли, которые тревожили его. А именно: из всего списка только сама Мицуко разорвала круг, то есть была убита третьим лицом. Все остальные двигались по этому кругу либо по часовой стрелке: убил — покончил с собой, либо против нее: имел неосторожность знать Алексееву Е. С. — покончил с собой.
В любом случае все ниточки сходились к Мицуко.
Но теперь мертва и она, и некому задавать вопросы.
Забелин перевернул страницу и снова принялся строчить:
ЕЛЕНА СЕРГЕЕВНА АЛЕКСЕЕВА
(продолжение) ВОПРОСЫ БЕЗ ОТВЕТОВ
1. Почему Е.С. Алексеева, став владелицей особняка, не продала его? Жить там она не собиралась, а сумма, вырученная за его продажу, могла бы составить около 100 тысяч долларов (рыночная стоимость, консультировался в агентстве недвижимости “Рио-Гранде”. Прим. мое. Забелин).
2. Почему она наняла сторожа и оплачивала его услуги на протяжении года, если доподлинно известно, что особняк не готовился к продаже и медленно разрушался (см. пункт № 1. Прим. мое. Забелин)'?
3. Почему она представилась Феликсу Спасскому женой покойного Майского, хотя таковой не являлась?
4. Каким образом она оказалась в особняке в субботу вечером? Следов вокруг дома не обнаружено, а свидетели (рабочие из соседнего коттеджа) утверждают, что никаких машин к дому не подъезжало и никто в субботу к дому не подходил (свидетели Полтавченко, Насруллаев:и Бызгу работали с 8.00 до 23.30 субботы в том крыле соседнего дома, из которого хорошо просматривается вход в особняк. (Прим. мое. Забелин)
5. А может, она ведьма?! (Прим. мое. Забелин)
Покончив с Мицуко, Забелин переметнулся к Феликсу Олеговичу Спасскому. Тот был одной-единственной, зато верной кандидатурой на роль убийцы. Алиби на субботу он предоставить так и не смог, хотя утверждал, что уехал из “С понтом Нотр-Дам” в субботу утром, а вернулся в воскресенье вечером.
И сразу же лег спать.
Со Спасским вообще получалась занятная история. Он ничего не отрицал, он как будто сам клал голову на плаху.
— В особняке в субботу и в воскресенье вечером горел свет, — настаивал Забелин.
— Я всегда оставляю свет, когда уезжаю. Он горит и ночью, и днем, как иллюзия присутствия, чтобы на заброшенное имение никто не покусился, — парировал Спасский.
— Молодая женщина убита согласно сатанинскому ритуалу. А вы известны как давний адепт сатанизма, — настаивал Забелин.
— Я известен как ученый, изучающий сатанизм. А что касается ритуала, то он воспроизведен не правильно и второпях, — парировал Спасский.
— Под вашей раскладушкой найден таз с кровью жертвы, — давил его Забелин.
— Я его туда не ставил, — возражал Спасский.
— И литература весьма специфического свойства, — ликовал Забелин.
— А разве я прятал эту литературу? Она свободно лежала в тумбочке. И под кроватью тоже. И только вас и дожидалась, — огорчил его Спасский.
— Два свидетеля обнаружили вас спящим в доме, где за сутки до этого произошло убийство, — добивал его Забелин.
— Все нормальные люди, кроме залетных строителей, в семь утра спят. Вы, я надеюсь, тоже, — язвил Спасский.
— Неужели, вернувшись из города, вы не обошли весь дом, не проверили, все ли в порядке?
— Я никогда не поднимаюсь на второй этаж. Мне вполне хватает и моего угла…
И далее — в том же духе.
Сторож по-прежнему отрицал свою причастность к убийству. Но как-то вяло, без огонька, задора и страсти. Да и сам Забелин донимал доку-сатаниста в том же духе — без огонька, задора и страсти. Уж слишком явной была картина. Уж слишком много обстоятельств ополчилось против Феликса Спасского. Уж слишком бесповоротной была вина.
А такого Забелин не любил и такому не верил.
И потом — против Спасского были только косвенные улики. И они никак не хотели превращаться в прямые. Орудие преступления так и не было найдено. Отпечатки Спасского на месте преступления тоже отсутствовали, хотя это было и не принципиально. За сутки можно было дезинфицировать и не такую площадь… Но на его теле не было найдено ни одной царапины. А ведь Мицуко оставила на ком-то свою метку!
Забелин перевернул страницу и без всякого удовольствия написал:
СПАССКИЙ ФЕЛИКС ОЛЕГОВИЧ
1. Болван (редкостный болван. Прим. мое. Забелин).
Ничего другого на ум не приходило, и первый пункт оказался единственным. Только болван (при условии, конечно, что он убийца) мог не позаботиться об алиби. Хотя бы о простейшем, для которого нужен один-единственный звонок какому-нибудь старому приятелю.
— Только болван (при условии, конечно, что он — не убийца) мог не проверить дом, вернувшись после двухдневного отсутствия.
Только болван (при условии, конечно, что он — редкостный болван) мог целую ночь провести рядом с трупом и даже ухом не повести. И даже не заглянуть к себе под раскладушку. И не почувствовать приторного запаха крови…
И уже не болван, а законченный идиот мог сторожить дом целый год и не поинтересоваться его историей.
А тут еще улика, найденная на полочке в ванной в квартире Мицуко… Забелин пристегнул к ней несколько других улик. Которые добыл сам, незаконно, в обход дела. И попросил Крянгэ сделать по ним заключение. Теперь оставалось только ждать визита судмедэксперта.
…Крянгэ появился в конце дня, когда Забелин, загнавший себя в угол размышлениями по скользкому сатанинскому делу, рисовал в заветной тетрадке круги, ромбы и параллелепипеды.
— Работаешь? — спросил он у Забелина.
— Пашу, — хмуро отозвался тот. — Как конь педальный.
— Как кто?
— Такие игрушечные лошади, знаешь? G педалями. Вжик-вжик. Вжик-вжик. Ну, о чем нам нашептала экспертиза?
— Ты по поводу того, что мне дал? Слушай, где ты вообще это надыбал? — Нос у Крянгэ подозрительно лоснился, что было первым признаком сжирающего эксперта любопытства.
— Сначала официальное заключение, — отрезал Забелин.
— Ну хорошо. Смерть гражданки Алексеевой Е. С. наступила в субботу вечером, между десятью тридцатью и одиннадцатью часами, в результате…
— Да сам я знаю, в результате чего! — заорал на Крянгэ Забелин. — Что дальше?
— А дальше у меня для тебя интересное известие, — улыбаясь, сказал тот. — Незадолго до смерти девушка имела сексуальный контакт.