— Никаких, — подумав, согласился Метелица.
Они проторчали в налоговой целый день, а когда выползли из нее, Додик попросил у Метелицы законную сотенную.
— Получишь в конце месяца, — отрезал тот.
— Ты издеваешься? Мне она сейчас нужна.
— Рабочий день, между прочим, еще не закончился. Так что пусть твои однорукие бандиты подождут.
Додик на время отстал, он не тревожил Метелицу ни в трамвае, ни в метро. Но стоило им только подняться по эскалатору и выбраться на Сенную, пропахшую моментальными лотереями и пирожками с повидлом, как помощничек снова занудил. И нудил вплоть до магазина “Флора”, пока вконец обессилевший Метелица не всучил ему два мятых полтинника. Получив денежку, Додик подмигнул Метелице и скрылся в магазине “Флора”.
И вышел оттуда с роскошным букетом роз.
Метелица едва не задохнулся от такого вероломства.
— Что же это ты делаешь, гад? — прошептал он. — На мои же деньги меня же и…
— На мои деньги, Валик! На мои…
Сойфер захохотал мефистофельским хохотом и затрусил к переулку Бойцова. Чтобы успеть приложиться к ручке первым, скотина! Почему, ну почему самому Валентину не пришла в голову эта светлая идея с цветами?! Но каков подлец Додик! Какого удава он пригрел у себя на груди! Ладно… Лучше роз могут быть только розы… Мы еще посмотрим, чей букет очарует красавицу “Kawasaki Ninja ZX-7RR”!..
…Когда Метелица с еще более роскошным, чем у Додика, букетом вломился в “Валмет”, первое, что он увидел, был несчастный Сойфер, стоящий за конторкой. Прямо перед ним лежали поникшие, разочарованные розы. Что ж, молниеносный штурм Карфагена не удался. Тем лучше. Сейчас шансы у них уравнялись. А Метелица со своим букетом (девять роз против Додиковых трех) выглядит даже предпочтительнее.
— Ну что, ухажер, погорел?
— Сам погорел, — огрызнулся Додик. — Не нужны никому наши цветочки. Подарим их английской королеве-матери, если она как-нибудь к нам завернет… В ближайшие выходные.
— А где Арик? Где Дергапут прыщавый?
Вопрос застал Сойфера врасплох. Арик, сутками сидящий перед компьютером в поисках Скалли и Малдера, как будто испарился. За всю историю “Валмета” это случилось впервые. Он уходил позже всех и приходил раньше всех. Возможно, он даже жил здесь, на что Метелица всегда закрывал глаза.
Додик повел носом и голосом, не предвещающим ничего хорошего, произнес:
— Он где-то здесь. Я чую.
Осмотр офиса занял минуту, после чего Додик и Метелица встретились у закрытой двери совмещенного с ванной туалета. У закрытой изнутри двери. Свет в туалете не горел, но сквозь широкие щели пробивалось густо-красное свечение.
— Он там, — шепнул Додик.
— Надеюсь, что он там один, — таким же шепотом ответил Метелица.
— Если он там не один, я ему ноги вырву. И еще кое-что. Обрезанное.
— Я его уволю, — подпел Метелица.
— Я его на борьбу с палестинцами отправлю…
— А я — на корриду, к бешеным быкам…
Коррида — это было слишком. И чересчур дорого. Додик громыхнул в дверь кулаками. За дверью никто не откликнулся, но раздался шорох.
— Они там… Ай да Арик! Ай да прощелыга! — Не решаясь на более крепкие эпитеты, Сойфер навалился на дверь плечом, подбил ее несколько раз — и она с треском распахнулась. А декоративная щеколда так и осталась висеть на одном гвозде.
Арик действительно был в ванной. Но был он там один, если не считать целого выводка снимков, которые сушились сейчас на бельевой веревке.
— Очень хорошо, что вы пришли, — задумчиво произнес Арик. — Может быть, вы мне объясните, что это такое?
— Что? — хором спросили Сойфер и Метелица. Арик указал пальцем на кюветку, в которой плавал только что проявленный снимок. Это был снимок мертвого мужчины с окровавленной, неестественно повернутой головой…
ЧАСТЬ III
…Что он подумал тогда, идиот? Что-то о господе нашем Иисусе Христе, это точно.
"Вот тебе и Христосе воскресе!” — это были его собственные мысли, но упакованные в богохульный контекст поговорки “Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!”.
А до православной Пасхи еще полгода.
И неизвестно, где он ее встретит, если в самое ближайшее время не докопается до истины. Но Забелин!.. Такой прыти от собственного шефа он не ожидал! К тому же шеф оказался дураком, и это было самое большое потрясение последнего времени, если не считать, конечно, убийства Мицуко…
Как только Пацюк вспомнил об ангеле, у него похолодело в голове.
Хотя не исключено, что это всего лишь реакция на дождь и пронизывающий ветер, которые сейчас гуляют по разбитому, поставленному на капремонт дому. После впечатляющего прохода по карнизу Пацюк спрыгнул на полуразобранную крышу соседнего (вот этого самого) здания. Потом через пролом спустился на четвертый этаж, потом перебрался на третий. Здесь, на третьем этаже, среди битого кирпича и осколков мертвецки-черных чугунных ванн, он и решил затаиться.
Чтобы обдумать ситуацию и решить, что же делать дальше, Пацюк устроился на фаянсовом унитазе и поджал под себя голые ноги. Одежонка не по сезону, это точно: рубашка, спортивные штаны со штрипками и драные шлепанцы. В такой экипировке и двух кварталов не пройдешь: либо от холода подохнешь, либо на своего же брата мента нарвешься.
А уж мент-то — любой мент! — тебя не пощадит в свете последних трагических событий. И в свете смерти ангела.
Нет, об ангеле он будет думать потом, в более подходящей обстановке. Сейчас главное — дуболом Забелин. Что предпримет шеф после его побега?
Стажер прикрыл глаза и живо представил себя на месте непосредственного начальника: скорбные морщины вокруг глаз, складки на шее, короткий седоватый ежик. Человек устал от жизни, устал настолько, что в руины за Пацюком не побежит. Это ясно. Наверняка он видел, как Егор балансировал на карнизе и совершал прыжки над бездной. Единственное, что Забелин мог подумать в таком случае… Что он мог подумать? Пацюк напрягся и даже крякнул от натуги. Ага, вот: “Бежать за Пацюком бесполезно. Пока я спущусь, пока обогну дом и выскочу на улицу… А потом снова обогну дом — уже со стороны улицы… К тому времени Пацюк уже успеет натурализоваться на Каймановых островах…”
Почему именно на Каймановых — неизвестно. Зато известны дальнейшие действия Забелина. Он обнюхает квартиру, облапает вещи и получит новые подтверждения своей версии. Самой дурацкой версии, которую только можно предположить! Он, Егор Пацюк, убил ангела. Перерезал его серебряное горлышко!..
От этой чудовищной мысли Егору снова поплохело.
Хотя приходится признать, что он сам загнал себя в ловушку. Не станешь же объяснять шефу, зачем купил эти ничего не значащие двойники — духи, помаду, белье, халатик… И есть ли вообще объяснение такому безумному поступку. И что может знать об этом бобыль Забелин, тупой служака, старый хрыч? Он, наверное, никогда и женат-то не был. А если и был, то ограничивался покупкой набора терок на Восьмое марта. Вот и все его романтические отношения с женой.
Впрочем, отношения Забелина и женщин (вернее, отсутствие всяких отношений) волновали Пацюка меньше всего. Другой вопрос — почему возникла версия о его причастности к убийству. Царапина, оставленная Мицуко, — это да, против этого не попрешь. Но для начала царапина должна была выползти на свет, и броситься в объятья Забелина, и прошептать: Пацюк виноват, ловите его. И как же должны были встать звезды, чтобы к воплям этой случайной царапины прислушались?
Унитаз под Пацюком треснул, и под аккомпанемент этого тихого треска нашелся и кончик нити.
Часы.
Всю началось с папочкиных часов, которые самым непостижимым образом оказались в квартире у Мицуко. Мимоходом позавидовав бесхитростному механизму (он был в чертогах ангела!), Пацюк пришел к единственно верной мысли: часов на полке в ванной у Мицуко не должно быть по определению. Во-первых, потому, что хотя Пацюк и ошалел от любви, но все равно отдавал себе отчет, где и когда он находился. А то, что в Сосновой Поляне он не был со времен студенчества, он мог бы подтвердить и на Страшном суде. Хотя… Все последнее время (после роковой встречи с роковой красоткой Мицуко) Пацюк всерьез подумывал о том, чтобы подкараулить девушку у дома. И завязать романтический разговор о продвижении следствия по делу Кирилла Лангера. Но пока он подумывал, ангела убили…
Во-вторых: когда Мицуко так скоропалительно покинула его “бээмвуху”, часы все еще находились при нем. Помнится, только потом он снял их и положил на торпеду. И благополучно забыл о них. И вспомнил только через несколько дней. А это значит… Это значит, что кто-то забрался в его машину и украл часы.
Для чего? Чтобы подбросить их в квартиру еще живой девушки? Ведь Мицуко погибла только несколькими часами позже… Получается, что кто-то изначально задумал избавиться от нее и заранее (чтобы обезопасить себя) перевел стрелки на совершенно невинного человека.
На него, Пацюка!
Кто-то его подставил, причем самым циничным и беспроигрышным способом. Кто-то, кто знал о надписи “Егору от папы” и о том, что он оставляет часики где ни попадя! Черт возьми, да об этом знали все!
Но его старенькие “Командирские” были только началом.
Полтора часа назад Забелин тыкал ему в зубы и другие якобы улики. Отпечатки пальцев на бокале, волосы с подушки в спальне Мицуко. И то и другое принадлежало Пацюку. И от этого… Да, именно от этого у несчастного Егора закружилась голова. Если бы это только могло быть правдой — и ужин на двоих в ее доме, и… (держись, Егорушка, держись!) визит в спальню… Ради подобного визита (пускай и гипотетического), ради обладания Мицуко (пускай и гипотетического) он готов отправиться в колонию строгого режима и…
Пацюк сунул замерзшие руки в подмышки.
Нет. Отправиться в колонию строгого режима он не готов.
А кто и готов — так это Забелин. Готов посадить Егора на полную катушку! И ведь как складно звонил, мерзавец! С экспертными выкладками!.. И ход мыслей шефа в общем понятен: после того, как закончены все мероприятия в особняке, Забелин отправляется на квартиру убитой. Что естественно. Там он находит часы Егора (что неестественно, ну да бог с ним). И сразу же вспоминает о том, как вел себя Пацюк в вотчине покойного Майского.
Был не совсем адекватен. Это точно (в этом месте своих размышлений Пацюк пустил дежурную горючую слезу)… Говорил невпопад. Впадал в оцепенение. И это не укрылось от всевидящего ока шефа, он даже что-то крякнул по этому поводу… Итак, Забелин вспоминает похоронное настроение Егора Пацюка, связывает его с находкой в квартире Мицуко часов, волос и отпечатков.
И еще эта злосчастная царапина, от которой не отвертишься.
Под ногтями у Мицуко нашли запекшуюся кровь (его, между прочим, кровь). И кусочек ногтя, который Пацюк обнаружил у себя в машине и засунул за обложку прав! Странно, что такой аккуратный ангел не вымыл руки после того, как до крови оцарапал Пацюка!
Пацюк покачнулся на хлипком фаянсе: лак! Все дело в черном лаке. Ободок крови просто не был виден сквозь него!
И клеврет Забелина Крянгэ! Этот недопесок с самого начала намекал шефу, что один сломанный ноготь и кровь под остальными — следы борьбы Мицуко за ее ангельскую жизнь. И крохотный кусочек нитки от рубахи Пацюка. Той самой рубахи, в которой он сейчас мерзнет, сидя в заколоченном доме. И это тоже играет против стажера. А его сегодняшний визит в морг? Пацюк не сделал ничего дурного, он просто пришел попрощаться с ангелом… Нет, не совсем так. Он пришел., чтобы еще раз увидеться с ним. И ангел не возражал против этой встречи… И надо же было появиться там еще и Крянгэ!..
Что ж, приходится признать, что шеф не так уж не прав. Сам Пацюк, имея на руках подобные улики, сделал бы сходный вывод. Вот только почему Забелин пришел к нему один? Хотел поговорить, что ли? Узнать все из первых рук? Хотел помочь? Хотел сам распутать дело и получить за него нагрудный знак “Почетный работник прокуратуры Российской Федерации” с одновременным вручением грамоты Гепрокурора?!
Карьерист!
А сам… Сам-то ты, Егор Вениаминович, разве не карьерист? Разве не ты мечтал о своем светлом будущем в качестве следователя по особо важным делам? И если бы ты оказался на месте Забелина…
Если бы он оказался на месте Забелина, а тот соответственно — на его, Пацюка, месте, то сейчас следователь не сидел бы на воле. Сейчас бы Забелин давал показания, пытаясь убедить следствие, что он не верблюд. Но Забелин его упустил… А может, подсознательно дал ему шанс?
Что ж, теперь Егору остается только одно: доказать, что он сам не верблюд.
Но для того, чтобы доказывать это, нужно по крайней мере утеплиться. Иначе до Пасхи он не доживет…
Егор выбил зубами дробь: что же он так привязался к Пасхе? Ага… Затюканный “Москвич”. Номерной знак “Н ОЗЗ ХВ 78 RUS”. Вот Егор и вспомнил! Именно в машину с таким номером и села Мицуко после того, как выбежала из его “бээмвухи”. Что ж, у Егора есть знакомые в ГИБДД, так что установить хозяина по номеру не составит особого труда. Водитель наверняка запомнил субботнюю пассажирку, ее просто нельзя было не запомнить. А уж Пацюк сумеет выколотить из него, где он высадил Мицуко и куда она отправилась потом. Это уже кое-что. Но сначала не мешало бы переодеться. Согреть кости в горячей воде и обдумать, что же ему делать дальше…
Ведь всю оставшуюся жизнь на разбитом унитазе не просидишь!
— …Ты чего это? — спросил Борода, когда синий, как какой-нибудь алжирец с побережья, Пацюк ввалился в его квартиру. — На улице плюс пять, а ты в таком виде! В ивановцы, что ли, записался?
— Угу, — быстро закивал Пацюк, нацелившись на спасительную дверь ванной. — Ивановец, ивановец!
— Так ивановцы босиком ходят, а не в лаптях.
— Я новообращенный! Босиком ходить пока не получается. — Эту тираду Пацюк произнес уже из-за двери.
Спустя час он уже сидел на подушках в комнате Бороды.
Впрочем, комнаты как таковой не было, как не было и кухни. Несколько лет назад Борода снес все перегородки, и получился весьма вместительный вольерчик, служивший спальней, гостиной и храмом одновременно. Посередине комнаты стоял знаменитый гоночный мотоцикл Бороды, увешанный колокольцами и металлическими и деревянными палочками на нитях, более известными под названием “Музыка ветра”. А по затянутым бамбуком (и где только Борода умудрился добыть его в таких количествах!) стенам были развешаны аляповатые даосские копии с таких же аляповатых даосских картинок: “Патриарх Люй Дунбинь. Один из восьми бессмертных”, “Повелитель Востока Дун Вангун со своими прислужниками” и “Бог монет Лю Хай, играющий с золотой жабой”.
Оттаявший Пацюк ел рассыпчатый рис с соей и расслаблялся. Борода сидел в углу за бесконечной правкой своего трактата “Учение Дао как средство ухода за личным автотранспортом”, он ничем не донимал Пацюка. За это тот был бесконечно ему благодарен. Как и за одежду, врученную ему безропотным Бородой по первому требованию.
Одежда состояла из потертых джинсов, старых кроссовок, шелковой рубашки с изображением основателя даосизма Лао-цзы и траченного молью полудетского джемпера с вышитыми на груди мухоморами. Кроме этой кучи тряпья, Пацюку удалось выклянчить у Бороды еще и потертую гоночную куртку с массой лейблов и огромным номером “21” на спине.
— Ну, как я выгляжу? — спросил Пацюк у Бороды, облачившись в мухоморы.
— Разве это важно?
Просветленный Борода вставил в магнитофон кассету с релаксационной музыкой “Тао Ши” и придвинул к себе покрытую лаком деревянную дощечку. На дощечке лежали три ритуальных свечи и плоская вычурная закладка для книг из сандалового дерева. Борода аккуратно раздвинул концы закладки, которые оказались импровизированными ножнами, и из них выскочил тонкий узкий ножик. Перехватив ножик двумя пальцами и придвинув к себе одну из свечей, он принялся вырезать по ней затейливый узор.
— Могу я в таком прикиде отправиться к незнакомому человеку и получить у него информацию? — не отставал Пацюк.
— Если человек не захочет расстаться с информацией, он с ней не расстанется, будь ты даже в тиаре папы римского. А если он захочет расстаться с информацией — он с ней расстанется, будь ты даже с фиговым листком на причинном месте.
— Убедил. Слушай, Борода… Ну что ты загибаешься в своей “Розе Мира”? Зарплата небось копеечная?
— Мне хватает…
— Все наши давно в адвокатурах сидят. В нотариатах… Следователи, юрисконсульты… Все солидные люди… А ты?
— Что я? Вот ты следователь, Егор, а что толку? Это ведь ты прибежал ко мне с… прости, голым задом. Ты ко мне, а не я к тебе. Так стоит ли быть следователем, чтобы скрываться? Не лучше ли торговать кассетами и не скрываться? Не лучше ли просто есть рис, чем поучать тех, кто в поучениях не нуждается?
Невозмутимая логика Бороды раздражала Пацюка. Но в чем-то тот был прав, и это раздражало еще больше.
— Что думаешь по поводу моей истории? — Пацюк все еще не хотел отставать от приятеля, слывшего на курсе самым башковитым.
— Увэй! — Борода торжественно поднял палец. — Следуй увэй, Егор.
Глаза Пацюка стали слезиться от обилия зажженных ароматических палочек и пачулей. Это означало только одно: контрольное время его пребывания в доме у Бороды подходит к концу. Личный его рекорд подобного пребывания в вонючем дыму ароматизаторов составлял два часа двадцать три минуты. Но сейчас Егор был настроен решительно: даже если у него вылезут глаза из орбит, с места он не сдвинется. Просто потому, что идти ему некуда. А тут еще какой-то дурацкий увэй, которому он почему-то должен следовать.
— Что это еще за фигня такая — увэй? — спросил Пацюк.
— Увэй есть концепция недеяния, друг мой. Все само собой образуется, следуя предрешенному судьбой ходу событий.
— И что же ты предлагаешь? Чтобы я сдался властям?