После того как прошло потрясение, сменившись чувством ненависти и горечи, был составлен список продуктов: два «сосуда с пресной водой», пять бочонков вина, ящик галет, вымокших в морской воде, – больше ничего. Этого явно было мало. Ни морской карты, ни якоря, ни компаса, предусмотренных во время строительства плота, не оказалось. Кашица из подмоченных галет была съедена в первый же день. Остались только вино и вода.
«В разгар ночи, при сильном волнении на море, – позже рассказывали Корреар и Савиньи в своей книге, – громадные волны обрушивались на нас и часто сбивали с ног. Ужасающее положение! Разве можно представить себе худшую реальность! К семи часам утра море немного успокоилось, и нашим глазам открылось ужасающее зрелище! У десятка или дюжины несчастных ноги защемило между бревнами. Они не смогли высвободиться и расстались с жизнью, нескольких человек унесли волны разбушевавшегося моря…»
Облегченный из-за гибели двадцати человек плот оставался в таком же полузатонувшем положении, только в центре было относительно сухое место. Все скучились там, сильные давили слабых. Мертвых выбрасывали в море, а оставшиеся в живых вглядывались в горизонт. Они думали, что «Эхо», «Лаура» и «Аргус» вот-вот придут им на помощь.
«Предыдущая ночь была ужасной, а эта еще страшней. Водяные горы накрывали нас ежесекундно, с яростью разбиваясь о тела людей. Солдаты и матросы перестали сомневаться, что пробил их последний час. Они решили скрасить последние мгновения, напившись до потери сознания. Винные пары вскоре породили в их ослабевших от опасности и голода головах истинный хаос. Эти люди намеревались избавиться от командиров, а затем разрушить плот, разрезав веревки, скрепляющие его части. Один из них подошел к краю плота с абордажным топором и начал рубить тросы».
Последовала немедленная реакция. Несколько моряков присоединились к офицерам и гражданским лицам. Саботажника-азиата убили. Схватка вскоре стала всеобщей. Шли в ход сабли, ножи и даже зубы. И все это происходило на плоту, на который обрушивались волны. Огнестрельное оружие у солдат забрали еще при посадке. Среди хрипов раненых вдруг послышался женский крик: «На помощь! Я тону!» Это была маркитантка, которую взбунтовавшиеся солдаты столкнули с плота. Инженер Корреар бросился в воду и спас ее. Младшего лейтенанта Лозака также столкнули в море, его тоже спасли. Потом такая же участь постигла гардемарина Кудена. Он также был извлечен из воды. «Мы до сих пор не понимаем, как горстка людей смогла устоять перед многочисленными обезумевшими противниками. Нас было всего двадцать против толпы безумцев!»
Когда наступил день, стало ясно, что шестьдесят пять человек погибли или исчезли.
«Обнаружилась и новая беда: мятежники во время бунта выбросили в море два бочонка с вином и две бочки с пресной водой. Два бочонка вина выпили накануне. У нас остался всего один бочонок вина на шестьдесят с небольшим человек».
Голод терзал потерпевших кораблекрушение. Наконечники офицерских аксельбантов послужили крючками, но рыба не клевала. Шли часы. Горизонт оставался безотрадно пустынным: ни суши, ни парусов.
Несколько трупов, жертвы ночного сражения, оставались зажатыми в щелях плота. Оставшиеся в живых не смогли удержаться – разрезали трупы на куски и съели. «Многие, однако, не стали есть. Среди них большинство офицеров. Увидев, что эта чудовищная пища подкрепила силы тех, кто ее ел, люди решили высушить трупы, чтобы мясо стало лучше на вкус. Те, кто нашел в себе силы отказаться от этой пищи, выпили большую часть вина».
Прошел еще один день, надежды таяли. Ночь оказалась менее беспокойной, чем предыдущая. Крики, которые нарушали тишину, были вызваны голодом, жаждой, кошмарами спавших людей – они стояли по колено в воде, прижавшись друг к другу. На четвертый день на плоту осталось всего пятьдесят человек… и двенадцать трупов. Если можно так сказать, они умерли обычной смертью. Одиннадцать трупов выбросили за борт, двенадцатым утолили голод.
На плот обрушилась стая летучих рыб. Они были крохотными, но вкусными. Ночью море оставалось спокойным, но на плоту дела шли плохо. Испанские, итальянские солдаты и негры, недовольные своей порцией вина, вновь взбунтовались. И снова в темноте шла смертельная схватка. Снова в море сбросили маркитантку. Снова ее извлекли из воды. «Дневной свет озарил нас наконец в пятый раз. Нас осталось всего тридцать человек. Морская вода разъела кожу на ногах. Мы были покрыты синяками и ссадинами и кричали от боли, когда в раны попадала соленая вода. Вина осталось только на четыре дня. Мы рассчитали, что, если ушедшие шлюпки не выбросило на берег, им понадобится как минимум трое или четверо суток, чтобы добраться до Сен-Луи. Надо было прибавить время на отправку судов и время на наши поиски…»
В это едва можно поверить: их никто не искал. Когда «Аргус», посланный для поиска потерпевшей крушение «Медузы», случайно наткнулся на жалкий плот, на нем оставалось всего пятнадцать умирающих человек. Это случилось 27 июля 1816 года.
Савиньи, хирург-практикант морского ведомства, был первым из выживших, кто добрался до Парижа. На следующий день он передал рапорт о происшедшем своему министру Дюбушажу. «Журналь де деба» опубликовал несколько отрывков из него. Савиньи рассказал о кораблекрушении, о муках на плоту. В докладе говорилось о шестом дне, когда дюжина умирающих была выброшена с плота, чтобы могли выжить оставшиеся. Так погибла не раз спасенная маркитантка. Общественное мнение возмутилось, оппозиция обрушилась на капитана, виновника смерти ста пятидесяти девяти человек (шесть человек из пятнадцати, снятые с плота, умерли после спасения, а из семнадцати человек, оставшихся на борту «Медузы», спасли только трех). Поразительный факт, как и все остальное в этой истории: Савиньи был изгнан из морского ведомства за разглашение тайны.
Корреар, географ, тоже вернулся. Он вместе с Савиньи, которому было нечего терять, опубликовал свои свидетельства. Корреара бросили в тюрьму, а книжку сожгли! Но ее напечатали в Англии и распространили во всей Европе. Скандал был слишком шумным, чтобы его замять.
Дюруа де Шомарэ был отдан под суд. Военный трибунал решил, что его не в чем упрекнуть. Общественность требовала смертного приговора. Его разжаловали, отправили на три года в тюрьму. Когда он освободился, ему «посоветовали» жить в своем имении в департаменте Верхняя Вьенна. Одновременно правительство предложило ему стать сборщиком налогов в Беллаке. Но когда он появлялся на людях, его освистывали. Он прожил долго и умер только в 1841 году, став добровольным затворником в своем замке Лашно. Перед смертью он узнал о самоубийстве единственного сына, который не смог пережить позора отца. Инженер Корреар, не помня зла, написал нечто вроде некролога: «Он умер, искупив свой грех двадцатью пятью годами сурового покаяния».
Но на море случались драмы с еще большим числом жертв. Выжившие рассказывали еще более душераздирающие истории. Если трагедия «Медузы» осталась в памяти, то потому, что гениальный живописец запечатлел это кораблекрушение на своем полотне. Вдохновленный рассказами Савиньи и Корреара, Жерико написал «Плот “Медузы”», и его картина висит в Лувре. Оба оставшихся в живых свидетеля служили моделями, а юный друг художника, Эжен Делакруа, позировал для портрета мертвого подростка на переднем плане.
Через десять лет после крушения «Медузы», 7 марта 1826 года, фрегат «Блонд» британского военного флота идет в Канаду. После отплытия из Англии его гнали попутные ветры. Капитан был родственником поэта Байрона, скончавшегося в Миссолунги двумя годами ранее, унаследовал его титул и тоже носил имя лорда Байрона.
В это утро дул ровный ветер, море было спокойным. Вахтенный лейтенант явился к лорду Байрону для доклада и сообщил, что видит судно, почти неподвижно застывшее посреди океана со спущенными парусами. Лорд Байрон приказывает подойти к судну. Его корма разбита, никаких признаков жизни на борту. Вдруг на палубе появляются люди, машут шейными платками, обрывками одежды. Сомнений нет – люди молят о помощи. Через рупор их спрашивают, что случилось. Ответа нет.
– Спустите шлюпку и направляйтесь туда, разузнайте, что там произошло, – приказывает лорд Байрон.
Лейтенант находит на борту парусника семерых мужчин и двух женщин. Женщины стоят на коленях и молятся. Моряки, которые размахивали тряпками, в изнеможении валятся на палубу. У некоторых видны ужасные раны. От разошедшихся досок и свернутых парусов идет странный запах. «Эти люди умирают от голода, – считает лейтенант. – Однако на юте на солнце сушатся куски красного мяса».
– Я вижу, у вас осталось свежее мясо.
Банальная фраза, которая производит эффект бомбы: женщины начинают стонать и взывать к Богу, мужчины закрывают лица руками.
– Вам надо покинуть судно и перебраться на борт «Блонда».
– Я вижу, у вас осталось свежее мясо.
Банальная фраза, которая производит эффект бомбы: женщины начинают стонать и взывать к Богу, мужчины закрывают лица руками.
– Вам надо покинуть судно и перебраться на борт «Блонда».
Спасенных людей сначала напоили, перевязали, немного покормили – опасаясь неприятных последствий, быть может, долгого поста. Потом уложили спать. Только через два дня лорд Байрон и его офицеры услышали рассказ об ужасающем происшествии. Две женщины быстрее мужчин оправились от потрясения и заговорили первыми. Сразу выяснилось, что самая молодая из них обладала даром красноречия. Услышав ее рассказ, то и дело прерывавшийся обращениями к Всевышнему, офицеры почувствовали, будто сами пережили это бедствие.
Выросшая без отца, воспитанная своими тетками, мисс Энн Сондерс стала компаньонкой миссис Кендалл. Муж последней командовал торговым судном, перевозившим канадский лес. 10 ноября 1825 года миссис Кендалл решила сопровождать супруга и взяла с собой Энн Сондерс. Приятное плавание проходило без происшествий. На борту был молодой кок Джеймс Фрайер. Он влюбился в сироту. Капитан и его жена смотрели на эту зарождающуюся идиллию благосклонно. Когда 18 января 1826 года судно покидало Канаду и, поставив паруса, направлялось в Англию, состоялось обручение. По прибытии в Ливерпуль должны были сыграть свадьбу. Капитан Кендалл обещал стать свидетелем.
1 февраля разразилась буря. Реи и спасательные шлюпки были сорваны, несколько моряков получили серьезные ранения. Женщины ухаживали за ними, пока остальные моряки устраняли повреждения. 5 февраля буря обрушилась вновь и превратилась в ураган. Капитан положил судно в дрейф и приказал убрать паруса. Но накатившиеся сзади волны разрушили корму. Один из моряков погиб, раздавленный рангоутным деревом. Все каюты и склады были затоплены, вся провизия на борту была испорчена, за исключением 60 фунтов хлеба и небольшого количества сыра. «Остатки пищи завернули в грот-марсель».
Утром 6 февраля пассажиры и экипаж решили, что спасены. Их заметил американский корабль и подошел на расстояние слышимости. Но волнение на море было столь сильным, что шлюпку спустить не удалось. Через сутки возможный спаситель отказался от тщетных попыток и вскоре исчез из виду.
Буря продолжалась. На баке поставили палатку, где можно было укрыться. 8 числа появился бриг. Он подошел ближе, несмотря на бурю. Его капитан через рупор задавал вопросы, но ветер заглушал ответы. Бриг развернулся и ушел. 11 февраля люди заметили военный корабль, но он не ответил на сигналы бедствия.
Провизия заканчивалась. 12-го умер второй матрос, и тело его выбросили в море. Через десять дней, 22 февраля, умер третий матрос. На борту не осталось ни крошки еды. Робкие намеки ужаснули женщин. После долгих споров тело разрезали на куски, обмыли в морской воде, и мужчины утолили голод. Энн Сондерс и миссис Кендалл есть отказались и всю ночь молились Богу, чтобы Он простил мужчинам их грех. На заре, однако, оставшиеся куски пробудили такой аппетит, что никто не смог противиться. Когда на следующее утро умер четвертый матрос, Энн Сондерс, по просьбе мужчин, взяла на себя обязанность вырезать печень – самый питательный и наиболее утоляющий жажду орган – и разделить ее между всеми.
До этого момента Джеймс Фрайер сопротивлялся окружающему безумству. Но не смог вынести чудовищного зрелища: его нежная невеста двадцати четырех лет от роду, вооруженная ножом, взрезает горло умерших, чтобы собрать кровь, которую поровну делили между всеми. У него началась агония. До него умерли еще четыре матроса, потом пришла его очередь.
«Судите сами, что я чувствовала, – рассказывала Энн Сондерс, – когда на моих глазах умирал молодой человек, с которым я уже заключила неразрывный союз и с которым в ближайшее время мечтала соединиться до конца дней моих. А что говорить обо мне, когда в эти мгновения, чтобы сохранить собственную жизнь, я, измученная нестерпимым голодом и жаждой, требовала отдать мне большую часть этой драгоценной крови, которая едва вытекала из страшной раны уже мертвого человека! Поистине, я испила горькую чашу! Но такова была воля Бога. Он не освободил меня от этого ужаса. Воля Бога должна была исполниться…»
26 февраля еще раз мелькнула надежда, но английский бриг удалился, не ответив на сигналы. После февраля наступил март. Самые слабые уже умерли – одиннадцать матросов и юнги, – остальные находились в полубреду, изредка смачивая пересохший рот морской водой, чтобы окончательно не склеились губы. Уже не осталось мяса от предыдущего покойника, когда 5 марта умер двенадцатый матрос. Мозг его отдали совсем ослабевшей миссис Кендалл. Она была признательна за такую привилегию и вежливо прошептала: «Самое вкусное блюдо, которое я когда-либо ела». Останки были тщательно вымыты и очищены, разрезаны на тонкие ломти и разложены для просушки. Это и было то «свежее мясо», которое удивило лейтенанта брига «Блонд».
Мисс Энн Сондерс опубликовала повествование о своих ужасных приключениях, которое кончалось словами:
«5 апреля меня привезли, и я вновь оказалась в объятиях моей нежной матушки после пяти месяцев отсутствия. За эти месяцы – истинная правда – я видела и пережила столько горестей, сколько не выпадало в этом мире ни одному существу моего пола».
Бриг «Африканец», которым командовал Фурес, отплыл весной 1738 года из Нанта. Инструкции, переданные в письменном виде судовладельцами, были четкими и ясными: утром и вечером совместно читать молитву, не позволять команде браниться и богохульствовать, заботиться о больных. После этих рекомендаций о соблюдении физической и моральной гигиены следовали другие, касающиеся торговли. Фурес получил задание «набрать пленников» на гвинейском побережье, а затем «приложить все силы для сохранности негров, давая им пищу и предупреждая возможный бунт». Чернокожих клеймили каленым железом, ставя отметку на плече, спине или ягодицах. Следовало набирать в основном молодых и красивых рабов: «Они легче перенесут дорогу, и вы с большей выгодой продадите их в Америке». Цена за каждого черного раба менялась в зависимости от возраста, здоровья и пола. Формально единицей оплаты была «штука ситца», другими словами, несколько метров ткани за каждого раба. На самом деле торговцы рабами принимали и ожерелья из стеклянных бусин, и железные бруски, и медные котлы, и голландские трубки. Стоимость раба варьировалась от 75 до 300 тогдашних франков. При продаже в Америке цена возрастала от 300 до 1000 франков.
Рабство зародилось, как только воины-победители сообразили, что выгоднее заставить пленников работать, а не съедать их. Все античные цивилизации основаны на рабстве. Что касается Африки, то только турки и подчиненные им страны веками использовали черных рабов. Все изменилось, когда покорители Нового Света поняли, что им надо найти новый источник рабочей силы взамен индейскому населению, сильно поредевшему из-за нечеловеческих условий труда в шахтах и на плантациях. Первая монополия (асьенто) на поставку и транспортировку негров с западного побережья Африки в Вест-Индию была пожалована в 1517 году Карлом V своим фламандским протеже. Голландия, Франция, а потом и другие страны занялись этой прибыльной торговлей. Три века министры колоний этих стран предписывали чиновникам расширять торговлю неграми. Самые могущественные европейские монархи и придворная знать стали акционерами по снаряжению невольничьих судов. В ту эпоху такая предпринимательская деятельность не считалась позорной. Для тех, кто забыл о происхождении названия британской гинеи, напомним, что эта золотая монета была отчеканена Карлом II в честь Гвинеи, африканской страны, где было добыто немало богатств.
Торговля «эбеновым деревом» черным пятном ложится на историю многих западных наций, но она касается не только их. Самые отвратительные дела, несомненно, творили черные царьки западного побережья Африки – монго. Их походы снаряжались как охотничьи экспедиции. Во время этих бесчинств окружались деревни, уничтожались все, кто пытался убежать. Плененных мужчин, женщин, детей связывали и отводили к причалам на побережье, где они ждали прихода невольничьих судов. Монго получали громадные барыши, потому что живой товар почти ничего им не стоил. Они закатывали в этих лагерях невероятные оргии, распутничали и напивались до бесчувствия, но сразу же настораживались, как только задевали их интересы. «Торговый гид», опубликованный в эпоху, когда «Африканец» направлялся в Гвинею, предостерегал капитанов: «Надо, чтобы офицер был одновременно торговцем и дипломатом, превосходно знал хитрости и нравы дикарей, обитающих в этих краях. В тех же краях могут оказаться суда-конкуренты. В таких случаях стоит с ними договориться, чтобы избежать резкого повышения цены в штуках ситца. Чтобы хорошо вести дела, надо стараться купить много, когда негры продаются в избытке».