По мере медленного продвижения осени по поверхности планеты внизу — медленного уменьшения Фреира в небе Гелликонии и ее сестер-планет, увеличения расстояния между планетарной системой с 236 астрономических единиц периастра до вселяющих ужас 710 апоастра — молодежь станции наблюдения все больше поддавалась отчаянию, что вылилось в восстание и свержение верховных правителей. Но разве верховные правители станции сами не были ее рабами? Эра аскетизма закончилась. Старики были уничтожены, а с ними — минимализм. На его место пришел эвдемонизм. Земля отвернулась от Аверна? Что ж, отлично, тогда Аверн отвернется от Гелликонии.
На первоначальном этапе хватало слепого поклонения чувственности. Одного того, что удалось разорвать стерильные путы долга, оказалось довольно, чтобы торжествовать победу. Но — и в этом «но» крылась возможная судьба всей человеческой расы — гедонизма оказалось недостаточно. Промискуитет не стал выходом из создавшегося положения, это был такой же тупик, как и воздержание.
На этой грязной почве Аверна взросли чудовищные грубые извращения. Пытки, кровавые убийства, каннибализм, педерастия, педофилия, невероятные формы насилия, содомские совокупления со стариками и детьми стали обычным явлением. Массовые убийства и массовые оргии, содомия, целенаправленное уродование превратились в обычное ежедневное времяпрепровождение. Либидо взяло верх, интеллект пал под его ударами.
Процветало все грязное и запретное. Лаборатории были отданы под производство все новых и новых видов гротескного врожденного уродства. На смену карликам с утрированно-огромными половыми органами пришли гибридные половые органы, способные к самостоятельной жизни. Эти «срамные куклы» передвигались на собственных ногах; более поздние модели оснащались достаточно мощной мускулатурой. Между этими репродуктивными левиафанами устраивались публичные схватки, в исходе которых они одолевали друг друга или овладевали брошенными в их обиталища людьми. Постепенно органы стали более автономными, более приспособленными. Они распространялись по станции, то отступая, то снова нападая, истекая слизью, заглатывая все встречное и неуклонно воспроизводясь. Обе формы, одна — повторяющая приапический гриб, другая — имитирующая лабиринтовую оэцию, проявляли непрерывную активность, их цвета разгорались и тускнели, в зависимости от состояния возбуждения или покоя. На поздних ступенях эволюции эти автономные гениталии достигли невероятных размеров; некоторые развили склонность к насилию и, похожие на огромных разноцветных слизняков, без устали бились о стены своих стеклянных прибежищ, где им приходилось проводить большую часть своего вынужденного существования.
В течение нескольких поколений население Аверна возносило хвалу этим полиморфам, словно то были боги, некогда покинувшие станцию. Но следующие поколения не пожелали терпеть уродов.
Разразилась гражданская война, война между поколениями. Станция стала полем битвы. Мутировавшие органы вырвались на волю. Старая структура семей, установленная с давних времен на основании законов, навязанных Землей, была разрушена. Остались две партии, назвавшиеся Тан и Пин, хотя эти названия имели очень отдаленное отношение к давнишним созвучным именам.
Аверн, технологический рай, храм всего позитивного и передового, что было в человеческом интеллекте, превратился в арену цирка, по которой носились дикари, нападающие друг на друга из засады и раскалывающие череп врага самодельными дубинами.
Глава 5 Несколько новых правил
Местность между Кориантурой и Чалцем покрывала система приподнятых насыпей, похожих на переплетенные вены. Кое-где насыпи пересекались. Пересечения были отмечены грубым подобием ворот, предназначенных преграждать путь домашнему скоту, норовящему вырваться на свободу. Где люди и животные протоптали свои тропы, вершины насыпей были уплощены, склоны покрыты жесткой дикой травой, переходящей в тростник там, где промыли русла ручьи с черной водой. Земля в таких местах хлюпала под ногами пеших и конных. Грузный домашний скот проходил здесь без задержек. Животные останавливались лишь время от времени, чтобы напиться из темных глубоких луж.
Лутерин Шокерандит и его пленница были тут единственными человеческими фигурами на много миль. Их продвижение вперед иногда замедлялось из-за стай птиц, шумно взлетавших по сторонам от путников и после низкого перелета так же внезапно, дружно, опускавшихся крылатым облаком где-то в приглянувшемся месте.
По мере приближения к морю расстояние между мужчиной и его спутницей увеличивалось, а маленькие ручейки, текущие у них под ногами, от близости моря становились солоноватыми. Легкое журчание ручьев составляло приятный аккомпанемент хлюпанью почвы под копытами лойсей.
Остановившись, Шокерандит дождался отставшую Торес Лахл. Лутерин хотел накричать на женщину, но что-то остановило его.
Он был уверен, что странный капитан Фашналгид солгал по поводу приема, который ожидал армию Аспераманки на подступах к Кориантуре. Поверить Фашналгиду означало усомниться в системе, которой Лутерин верил и в которой жил. Но в то же время убежденность, с какой говорил капитан, заставила Шокерандита задуматься и насторожиться. Шокерандиту было поручено доставить донесение Аспераманки в Кориантуру, где располагался штаб армии. В том числе в его обязанности входило избегать всяческих ловушек. Самым разумным в сложившейся ситуации было притвориться, будто он поверил Фашналгиду, и скрыться из Чалца на лодке.
Над насыпями сгущались сумерки. Фигура Фашналгида исчезла. Шокерандит не мог развить такую скорость, какую хотел бы. Его лойсь шел по вершине насыпи, и казалось, что каждый шаг животного вязнет в раскисшей почве.
— Держись ближе ко мне! — крикнул он Торес Лахл. Собственный голос громом отозвался в ушах Шокерандита. Он дернул поводья и снова направил лойся вперед.
Мелкий дождь, который раньше грозил перерасти в обычный ускутошский обложной, как это называлось, прекратился. Дождевую пелену ветер унес на запад, к морю, оставив насыпи в рассеянном свете пары закатных солнц. Кому-то эта картина могла показаться печальной; но даже в этих заброшенных местах такая погода благотворно влияла на существование видов, которые сражались за господство на Гелликонии: расы анципиталов и расы людей.
В приливных прудах по обе стороны от насыпей отлично прижились морские водоросли. Водоросли были подобны ламинариям и накапливали в своих узких и длинных коричневых полосках йод из морской воды. Альга испаряла свои химические компоненты в виде йодистых соединений, в основном йодистый метил. Йодистый метил снова разлагался в атмосферном воздухе, выделяя йод, и ветер разносил это полезное вещество по всем уголкам планетарного шара.
Двурогие и люди не могли существовать без йода. Щитовидные железы, регулирующие метаболизм при помощи йодсодержащих гормонов, активно поглощали йод из воздуха.
В это время Великого Года, после рубежа Семи Затмений, часть этих гормонов внезапно решила, что человеческая раса должна стать чуть более подверженной воздействию вируса «геллико», чем прежде.
Словно угодив в лабиринт, его думы блуждали кругами, повторяя один и тот же маршрут. Он вновь и вновь вспоминал свою знаменитую вылазку в Истуриаче — но без прежней гордости. Его товарищи восхищались его храбростью; каждая выпущенная им пуля, каждый удар мечом, который он наносил врагу, теперь покрылись позолотой легенды, сросшейся с его именем. И все равно он вздрагивал от ужаса, припоминая, что совершил и, хуже того — восторг, который при этом испытывал.
И эта женщина. Во время их одинокого путешествия на север он обладал Торес Лахл. Пока он занимался своим делом, она покорно терпела. Он все равно наслаждался ощущением женской плоти и своей властью над ней. Иной раз он смутно вспоминал о своей далекой нареченной, Инсил Эсикананзи, дожидающейся его в Харнабхаре. Что она подумает о нем, возлежащем с чужестранкой из самого сердца Дикого Континента?
Эти думы возвращались к нему разрозненными и бесформенными стайками вперемежку с головной болью. Внезапно он вспомнил, как однажды в детстве столкнулся с матерью. Он бездумно вбежал в ее покои. Там стояла смутная фигура, почти не покидающая своих покоев (и реже прежнего — со времени смерти Фавина). Горничная помогала матери одеться, а та смотрела на себя в туманное серебряное зеркало, где отражались скопления бутылочек с духами и притираниями, напоминающие шпили и купола далекого города.
Мать повернулась к Лутерину, но не двинулась навстречу, вообще не шелохнулась, не сказала — насколько он помнил — ни слова. Матери помогали облачиться в парадную одежду по случаю какого-то торжественного приема. Одежда матери, расшитая картами Гелликонии, несла извечное напоминание о Колесе, которое придавало ей торжественную значимость. Страны и острова были вышиты серебром, моря выделены яркой лазурью. Волосы матери, еще не убранные, лежали темной массой, водопадом, который стекал с Северного полюса к Верхнему Никтрихку и даже дальше. Одежды застегивались сзади. Лутерин заметил, как стоит мать и как служанка склонилась перед ней, чтобы застегнуть пуговицы там, где город Олдорандо и Дикий Континент обозначали женские интимные места. Потом его всегда мучил стыд оттого, что он увидел такое.
Эти думы возвращались к нему разрозненными и бесформенными стайками вперемежку с головной болью. Внезапно он вспомнил, как однажды в детстве столкнулся с матерью. Он бездумно вбежал в ее покои. Там стояла смутная фигура, почти не покидающая своих покоев (и реже прежнего — со времени смерти Фавина). Горничная помогала матери одеться, а та смотрела на себя в туманное серебряное зеркало, где отражались скопления бутылочек с духами и притираниями, напоминающие шпили и купола далекого города.
Мать повернулась к Лутерину, но не двинулась навстречу, вообще не шелохнулась, не сказала — насколько он помнил — ни слова. Матери помогали облачиться в парадную одежду по случаю какого-то торжественного приема. Одежда матери, расшитая картами Гелликонии, несла извечное напоминание о Колесе, которое придавало ей торжественную значимость. Страны и острова были вышиты серебром, моря выделены яркой лазурью. Волосы матери, еще не убранные, лежали темной массой, водопадом, который стекал с Северного полюса к Верхнему Никтрихку и даже дальше. Одежды застегивались сзади. Лутерин заметил, как стоит мать и как служанка склонилась перед ней, чтобы застегнуть пуговицы там, где город Олдорандо и Дикий Континент обозначали женские интимные места. Потом его всегда мучил стыд оттого, что он увидел такое.
Жесткая трава на вершине насыпи, напоминавшая растительность на теле, странным образом приблизилась к его лицу. Он видел, как мелкие амфибии разбегаются в трещины, опушенные травой-волосом, слышал, как журчит вода, видел как пестрые маргаритки гибнут под копытами лойся, словно мгновенно увядающие осенью. Вселенная устремилась ему навстречу. Он покачнулся и соскользнул с седла.
В последний миг ему удалось выпрямиться и не упасть, стать на обе ноги. При этом он испытал незнакомое ощущение.
— Что с тобой? — тревожно спросила Торес Лахл, подъехав ближе.
Шокерандит почувствовал, что ему трудно повернуть голову, чтобы взглянуть на нее. Шапка сползла на глаза. Почувствовав недоверие к женщине, он потянулся к пистолету, потом вспомнил, что пистолет висит на седле. Он покачнулся и уткнулся лицом в мокрый мех на крупе лойся. Потом опустился на землю и почувствовал, как съезжает по насыпи вниз.
Странная неподвижность сковала его тело. Его желания и возможности совершенно разошлись. Он услышал, как Торес Лахл спустилась с лойся и, хлюпая по грязи, подошла туда, где он лежал, раскинув руки.
Он ощутил ее пальцы на своем теле, услышал ее голос, внимательный, тревожный, взывающий к нему. Торес помогла ему подняться. Ломило каждую косточку. Он хотел вскрикнуть, но не смог издать ни звука. Кости раскалывались от боли, тело кричало, боль пробиралась в голову. Его тело корчилось в судорогах. Он увидел, как небо по краям заходится вихрями.
— Ты болен, — сказала Торес Лахл. Она не могла заставить себя произнести страшное название болезни.
Девушка отпустила Лутерина, и тот снова упал на мокрую траву. Торес стояла, глядя на безлюдные насыпи и далекие голые холмы, откуда они пришли. Там, в южной части неба, все еще колыхались занавеси дождя. Маленькие крабы стремительно спасались в ручейках у ее ног.
Она могла убежать. Ее пленитель недвижно лежал у ее ног, беспомощный, и она могла застрелить его. Обратная дорога в Кампаннлат таила смертельные опасности, к тому же с юга, откуда-то из степей, приближалась армия. На севере, всего в нескольких милях отсюда, находилась Кориантура; укрепление, отмечающее подступы к городу, смутно выделялось на горизонте. Но это была территория врага. Вокруг темнело.
Торес Лахл в нерешительности прошлась. Потом вернулась к распростертой фигуре Лутерина Шокерандита.
— Давай посмотрим, что можно сделать, — проговорила она.
Ей с трудом удалось посадить его обратно в седло. Потом она забралась ему за спину и, ткнув лойся пятками в бока, пустила животное шагом. Второй лойсь тоже послушно двинулся вперед, то быстрее, то медленнее, но без задержек, явно предпочитая общество хозяев ночному одиночеству в пустошах.
Взволнованная и встревоженная, Торес то и дело понукала лойся, чтобы тот не сбавлял ход. В быстро сгущающихся сумерках она наконец заметила впереди Фашналгида, чья фигура верхом на лойсе выделялась на фоне далекого моря. Взяв револьвер Шокерандита, она выстрелила в воздух. С окрестных пустошей поднялись птицы и стаями разлетелись в стороны.
Еще через полчаса мрак ночи — или его сводный полубрат — укрыл землю, хотя кое-где в озерках и лужах отражался юго-западный горизонт, за который только что скрылся Фреир. Фашналгида больше не было видно.
Она пришпорила лойся, придерживая Шокерандита и прижимая его к себе.
По обеим сторонам от насыпи поднималась вода. Со всех сторон слышался нарастающий шум, и Торес Лахл поняла: начинается прилив. Она никогда прежде не видела моря и теперь боялась его. Почти в полной темноте она выехала к небольшому мысу, но не сразу поняла это. Впереди у берега стояла лодка — небольшой баркас.
Мелкое море плескалось с алчным хлюпаньем. Чешуйчатая трава и осока издавали призрачный шорох. Небольшая волна мерно била в борта суденышка. Нигде не было видно ни души.
Торес Лахл спустилась с лойся и стащила наземь Шокерандита. Медленно и осторожно она подошла к краю мыса, где стоял на привязи баркас.
— Эй, ни с места! Ближе не подходить!
Торес Лахл охнула, потому что крик исходил словно у нее из-под ног. Из расселины выскочил мужчина и направил ей в голову пистолет.
Учуяв в его дыхании алкоголь и разглядев роскошные усы, она немедленно с облегчением узнала капитана Фашналгида. Капитан тоже усмехнулся, узнав ее и Шокерандита, но не выразил ни удовольствия, ни досады по поводу того, что жизнь полна утомительных происшествий, с каждым из которых приходится иметь дело.
— Зачем ты увязалась за мной? Решила притащить за собой Гардетаранка?
— Шокерандит болен. Вы можете мне помочь?
Фашналгид повернулся и крикнул кому-то в лодке:
— Беси! Выходи. Опасности нет.
Беси Бесамитикахл, кутаясь в меха, выбралась из каюты, где пряталась, и вышла вперед. Ранее она почти без выражения выслушала план Фашналгида касательно того, как он отведет удар олигархии, нацеленный на армию Аспераманки, — при том, что капитан вложил в свою речь немало драматизма. Он отправится навстречу священнику-военачальнику тайными тропами и окольным путем, потом они вместе с Аспераманкой прискачут к лодке, где Беси останется их дожидаться. Лодку им выделил от своих щедрот Эедап Мун Одим. Беси не должна подвести своего хозяина. На карту поставлены жизнь и честь.
Она пересказала план Одиму, который выслушал его с видимым удовольствием. Как только Фашналгид впутается в незаконное предприятие, он тут же окажется в руках Одима. Вышло так, что в распоряжении Одима имелся баркас с лодочником в роли команды, и Беси вполне могла пересечь залив и забрать знаменитого священника.
Но и за то недолгое время, которого потребовала организация этого маленького предприятия, законы олигархии успели поймать в свои силки население города.
День за днем, улица за улицей Кориантура оказывалась в тисках военного положения. Наблюдая это, Одим молчал, волнуясь за многочисленных родственников и строя собственные планы.
Беси помогла Торес Лахл перенести бесчувственного Шокерандита на баркас.
— Зачем нам эти двое? — спросила она, с раздражением глядя на больного. — Для чего нам брать их с собой? Наверное, он заразный.
— Нельзя бросить его здесь, — ответил Фашналгид.
— Ты хочешь сказать, что лойсей мы тоже должны забрать?
Не обратив внимания на замечание Беси, капитан кивнул лодочнику, чтобы тот отчаливал. Лойси остались на берегу молчаливо наблюдать за отплывающей лодкой. Один подался было вперед, но поскользнулся в грязи и отступил. Лойси так и стояли на берегу, даже когда маленькая лодка исчезла в тумане, уйдя в сторону Кориантуры.
На воде тянуло холодом. Лодочник сидел у руля, остальные прятались от ветра в каюте, затянув брезент на дверях. Торес Лахл не была склонна болтать, но Беси упорно продолжала расспрашивать.
— Откуда ты родом? Судя по говору, ты не из этих мест. Этот мужчина твой муж?
Торес Лахл неохотно призналась, что она рабыня Шокерандита.
— Что ж, теперь у тебя появилась отличная возможность освободиться от рабства, — весело сказала Беси. — Такие возможности выпадают не часто. Например, если твой хозяин умрет.
— Возможно, в Кориантуре мне удастся найти корабль, купить на нем место и вернуться в Кампаннлат — после того как лейтенант Шокерандит поправится, конечно. Ты сможешь мне помочь?
— Дамы, — подал голос капитан Фашналгид, — в Кориантуре у нас будет достаточно неприятностей и без того, чтобы помогать беглым рабыням. Вы красивая женщина — уверен, что вам удастся вытянуть счастливый билет.