— Тихо, тихо! — прикрикнула она.
Пес повернулся к ней, поднял черную голову и дурашливо бросился к подножию лестницы. Высунув язык, он перепачкал слюной руку Беси, совершенно не сменив угрожающего выражения морды.
— Место, — приказала псу Беси. — Хороший мальчик.
Шагнув к Беси через прихожую, капитан сжал ее руку. Они взглянули друг другу в глаза, ее — карие, его — стальные, серые. Он был высок и гибок, настоящий чистокровный ускут, отличающийся от стремительно толстеющих Одимов во всем. В связи с перемещениями войск олигарха капитана вчера определили на постой в дом Одима, и Эедапу волей-неволей пришлось отвести капитану комнату на этаже своей семьи, самом верхнем этаже дома. И едва глаза капитана и Беси встретились, Беси — которой удалось пережить все опасности и невзгоды не в последнюю очередь благодаря своей способности производить впечатление — мгновенно влюбилась.
И сейчас в ее голове немедленно сложился план.
— Давайте прогуляемся, — предложила она. — Сторожа нет дома.
Капитан сжал ее руку еще крепче.
— Снаружи холодно.
Капитану достаточно было увидеть легкое нетерпеливое движение головы Беси. После этого они вдвоем двинулись к двери, украдкой оглянувшись на полумрак лестницы. Но Одим уже затворился в своих покоях, где кто-нибудь из его родственниц сыграет ему на биннадурии и споет о покинутых твердынях Кай-Джувека, где забытые девушки в сумерки бросали из окон свои белые перчатки, навсегда достающиеся в подарок рыцарям.
Капитан Фашналгид осторожно подтолкнул сапогом псину, вознамерившуюся следовать за ними, обратно в дом — и вместе с Беси Бесамитикахл выскользнул на улицу. В капитане чувствовалась решительность в любовных делах. Крепко держа Беси за руку, он провел ее через двор к воротам, над которыми горел масляный фонарь.
Там они повернули направо и двинулись по мощенной булыжником улице.
— В церковь, — шепнула она. Больше никто из них не сказал ни слова — холодный ветер, несущий с приполярных гор свое ледяное дыхание, дул прямо в лицо.
Вдоль улицы, зажатые между каменными стенами домов, росли чахлые и унылые деревья. Их листва шелестела на ветру. По другой стороне улицы навстречу капитану и Беси прошел отряд солдат, стук их каблуков эхом отдавался между домами. Свинцовое небо словно все пропитывало серостью.
В церкви горел свет. Прихожане распевали гимны. Поскольку эта церковь слыла отчасти богемной, Одим никогда не заходил сюда. Перед стенами церкви строем гораздо более четким, чем воинский, стояли ряды высоких, в рост человека, камней, отмечая места упокоения тех, чьи дни под серыми небесами истекли. Осторожные любовники пробрались мимо памятников и укрылись в нише стены. Беси обняла капитана за шею.
Они немного пошептались, потом рука капитана скользнула под меха Беси и ее платье. Беси охнула от холода прикосновения. Их кожа попеременно казалась то ледяной, то обжигающе-раскаленной, они прижимались к друг другу все теснее. Беси одобрительно заметила, что капитан получает удовольствие и не торопится. Любовь — это так просто, подумала она и шепнула: «Это так просто...» Капитан продолжал свое дело.
Когда они наконец соединились, он крепко прижал ее к стене. Беси откинула голову на жесткие камни и выдохнула его имя, которое узнала совсем недавно.
Когда все закончилось, они постояли немного, прижимаясь друг к другу и к стене, и Фашналгид заметил, будто между прочим:
— Совсем неплохо. Ты довольна своим хозяином?
— Почему ты спрашиваешь?
— Я надеюсь, что не вечно буду капитаном. Может быть, тогда я куплю тебя, как только эти маленькие проблемы будут улажены.
Беси прильнула к капитану и ничего не сказала. Жизнь в армии была лишена определенности. Стать капитанской наложницей означало сорваться на ступеньку вниз от теперешнего безопасного положения.
Капитан добыл из кармана фляжку и как следует глотнул. Почуяв запах спиртного, Беси подумала: слава Богу, Одим не пьет. Эти капитаны все пьяницы...
Фашналгид вздохнул.
— Я не подарок, это понятно. Главное, что меня беспокоит, девочка, это задание, с которым я сюда прибыл. На этот раз меня заслали в настоящее болото, в этот паршивый полк. Мне кажется, я здесь спячу.
— Ты ведь не из Кориантуры, верно?
— Я из Аскитоша. Ты меня слушаешь?
— Здесь очень холодно. Нам лучше вернуться.
Капитан неохотно двинулся следом за Беси и на улице снова взял ее за руку, отчего она ощутила себя почти свободной женщиной.
— Ты слышала об архиепископе-военачальнике Аспераманке?
В лицо Беси дул ветер, поэтому в ответ она только кивнула. Она надеялась, что капитан романтик, и, как оказалось, зря. Но всего теннер назад она слушала священника-военачальника на городской площади, во время открытой службы. Его речь была так выразительна. Жесты так красноречивы, она с удовольствием на него смотрела! Аспераманка! Вот уж златоуст, так златоуст! Позже она вместе с Одимом видела, как армия Аспераманки маршировала к Восточным воротам, чтобы отправиться в поход. Орудия на лафетах, проезжая мимо их дома, сотрясали улицу. А в колонне шагало столько молодых солдат...
— Священник-военачальник принял у меня клятву верности олигарху, когда меня произвели в капитаны. С тех пор минуло довольно времени.
Капитан погладил бородку.
— Но теперь я угодил в передрягу! Арбо Хакмо Астаб!
Беси вздрогнула от отвращения и негодования, услышав, что в ее присутствии мужчина произнес такое ругательство. Только подонки общества или доведенные до крайнего отчаяния люди прибегали к подобной ругани. Она высвободила руку из руки Харбина и быстрее зашагала по улице.
— Этот человек одержал для нас великую победу над Панновалом. Мы услышали об этом во время мессы в Аскитоше. Но это великая тайна. Тайна... Сиборнал просто погряз в секретах. Зачем, как ты считаешь, они все окутывают тайной?
— Ты можешь подкупить сторожа, чтобы он не донес Одиму?
Они подошли к воротам, и Беси остановилась. На стену была наклеена новая листовка. В темноте Беси не могла разобрать текст да и не хотела его читать.
Нашаривая в кармане деньги, о которых просила Беси, Фашналгид по обыкновению ровным голосом произнес:
— Меня прислали в Кориантуру устроить тут нападение на армию священника-военачальника, когда тот будет возвращаться из Чалца. Нам приказали убить всех, всех до единого, включая самого Аспераманку. Что ты об этом думаешь?
— Это ужасно, — ответила Беси. — Нам лучше скорее войти, пока не начались неприятности.
На следующее утро ветер утих, и Кориантуру затянул мягкий коричневатый туман, тускло подсвечиваемый попеременно двумя солнцами. Беси глядела, как худой, чуть сутулый человек, имя которого было Эедап Мун Одим, ест свой завтрак. Ей разрешалось приступать к еде только после того, как хозяин закончит трапезу. Одим молчал, но Беси знала, что хозяин настроен по обыкновению шутливо. Даже вспоминая все удовольствия, которые смог ей доставить капитан Фашналгид, она чувствовала, что главным притяжением ее жизни был и остается Одим.
Словно желая проверить свою способность шутить, Одим приказал позвать к себе наверх одного из дальних родственников, двоюродного племянника, поэта, чтобы поговорить с ним.
— Я написал новую поэму, дядя, «Ода Истории», — племянник поклонился и начал декламировать:
Что моя жизнь? История,
Принадлежащая, считается, лишь тем,
Кто сотворил ее?
Но почему не может утонченный мой вкус
Принять историю моралью сердца своего
И изменить ее там так же,
Как изменяет и меня она сама?
Далее следовало подобное же.
— Что ж, неплохо, — заметил Одим, поднимаясь и утирая губы шелковой салфеткой. — Тонкий слог, яркие образы. Теперь мне пора в контору, прошу простить — твои витиеватые измышления освежили меня, племянник.
— Ваша похвала переполняет радостью мое сердце, — ответил дальний родственник и удалился.
Одим попросил еще чашку чаю. Он никогда не прикасался к алкоголю.
Когда слуга помог ему надеть пальто перед выходом на улицу, Одим позвал Беси, чтобы та проводила его. Беси покорно последовала за ним вниз по лестнице, весьма медленно, поскольку приходилось миновать заслоны многочисленных родственников, тех обитающих здесь Одимов, которые громко, словно стая толстых чаек, выкрикивали свои жалобы на каждой площадке лестницы, льстя, но еще не выпрашивая, пихая друг друга, но еще открыто не толкаясь, прикасаясь к нему, но не хватая за руки, обращая на себя внимание громкими голосами, хотя и не навязчиво, поднимая к господину для осмотра своих маленьких Одимов, хотя и не поднося их к его лицу, и все это — покуда старший хозяин Одим совершал нисхождение по винтовой лестнице.
— Дядя, малышка Гуфла очень хорошо успевает по арифметике....
— Дядя, мне очень неловко, но я должна рассказать вам об этом изменщике, когда мы сможем поговорить наедине.
— Дорогой дядя, остановитесь на секунду, я должен рассказать вам о моем ужасном сне, в котором с неба спустился сверкающий дракон и пожрал нас всех.
— Дядя, вам нравится мое новое платье? Правда, оно восхитительно? Я могу станцевать в нем для вас.
— Извините, нет ли новостей от моих кредиторов?
— Дядя, Кегги не слушает вас, и продолжает пихать меня, и таскает за волосы, и вообще не дает мне прохода. Пожалуйста, возьмите меня своим слугой, чтоб я избавился от него.
— Вы забываете о тех, кто любит вас, дорогой Эедап. Избавьте нас от нищеты, и мы будем вечно молиться за вас.
— Дядя Эедап, как чудесно вы сегодня выглядите, какой благородный и видный мужчина...
Купец Одим не выказывал досады из-за непрекращающихся жалоб и оставался равнодушен к навязчивой лести.
Он продолжал неспешно, но неуклонно проталкиваться сквозь затор из тел Одимов, вдыхая запахи пота и парфюмерии, говоря слово тут и слово там, улыбаясь, однажды даже позволив себе ущипнуть за грудь ничуть не возражающую молодую племянницу, раз или два зайдя далеко и вложив в протянутые ладони серебряную монету. Чувствовалось, что в жизни — и он в самом деле так жил — Одим полагает терпение главной добродетелью, с меньшим числом уступок другим, но с общим искренним человеческим вниманием, снисходительным к самоуважению окружающих.
Только когда хозяин Одим вышел на улицу и Беси затворила дверь, он позволил себе выказать свои чувства. На стене возле двери были наклеены две новых листовки. Одим быстро сгреб бороду в горсть.
Первая листовка оповещала, что жизни жителей Ускутошка угрожает ЭПИДЕМИЯ. Случаи болезни уже отмечены в портах и в особенности в ПРОСЛАВЛЕННОМ ДРЕВНЕМ ГОРОДЕ КОРИАНТУРА. Жителей предупреждали, что с этих пор общие собрания запрещены. Собираться больше четырех человек в общественных местах не разрешалось, в противном случае следовало суровое наказание.
Продолжение листовки было еще более коротким и сообщало, что ЛИЧНЫМ ПРИКАЗОМ ОЛИГАРХА РАСПРОСТРАНЕНИЕ СМЕРТЕЛЬНОГО ОЖИРЕНИЯ ДОЛЖНО БЫТЬ ОСТАНОВЛЕНО ЛЮБЫМИ СРЕДСТВАМИ.
Одим прочитал первую листовку дважды, с очень серьезным и обеспокоенным видом. Потом обратился ко второй листовке, об ОГРАНИЧЕНИИ КОЛИЧЕСТВА ЖИТЕЛЕЙ АКТОМ «О ПРОЖИВАНИИ». После нескольких вступительных общих фраз на казенном языке следовало достаточно недвусмысленное заявление:
«ОГРАНИЧЕНИЕ КОЛИЧЕСТВА ЖИТЕЛЕЙ касается частных и наемных домов, поместий, квартир и иных мест проживания, в первую очередь принадлежащих лицам неускутошской крови. Отмечено, что эти лица в большей степени подвержены Эпидемии и являются главными переносчиками поветрия. Отныне число таких лиц должно быть ограничено до Одного проживающего на Два Квадратных Метра площади помещения — ПО ПРИКАЗУ ОЛИГАРХА».
Этот приказ не был неожиданностью и преследовал определенную цель: ослабить бедные кварталы, где олигархия никогда не была в чести. Друзья Одима из местного совета предупреждали его о том, что нечто подобное вскоре должно случиться.
В очередной раз ускуты продемонстрировали свою расовую предубежденность — предубежденность, из которой олигархия торопилась извлечь всю возможную выгоду. Уже давно фагорам было запрещено появляться в городах Сиборнала без сопровождения.
Никого не волновал тот факт, что Одим и его предки жили в этом городе уже несколько веков. Ограничение количества жителей актом «О проживании» связало ему руки, и он больше не мог защитить свою семью.
Быстро оглянувшись по сторонам, Одим сорвал листовки со стены, мигом сложил несколько раз и спрятал под замшевое пальто.
Действия хозяина встревожили Беси не меньше, чем вчерашние слова капитана. Никогда раньше она не видела, чтобы хозяин Одим преступал закон. Строгая приверженность Одима всему, что предписывали законы, была хорошо известна. У Беси перехватило дыхание, и она, разинув рот, уставилась на хозяина.
— Наступает зима, — только и сказал Одим. На его лице залегли горькие складки.
— Возьми меня за руку, девочка, — быстро проговорил он. — Мы должны решить, что нам делать...
Туман придал набережной сказочные очертания, в тусклом сепийном сиянии медленно раскачивалась роща мачт. Море было словно погружено в транс. Царила тишина, даже привычный скрип снастей о мачты звучал глуше обычного.
Не тратя времени на то, чтобы полюбоваться видом, Одим свернул к приличного вида и размера дому со сквозной аркой в середине, над которой красовалась вывеска: «ЭКСПОРТ ТОНКОГО ФАРФОРА ОДИМА». Беси сопроводила хозяина мимо кланяющихся клерков во внутреннюю контору.
Внезапно Одим остановился.
В его контору вторглись посторонние. У камина, жуя спичку, грел зад перед горящими углями армейский офицер. Здесь же стояли двое солдат с непроницаемыми лицами, как это свойственно личной охране.
В качестве приветствия майор выплюнул спичку на пол и заложил руки за спину. Это был высокий мужчина в форменной военной шинели. В его волосах пробивалась седина, челюсть и губы были выпячены, словно скрывающиеся за ними зубы только и ждали, как бы вырваться на волю и впиться в недостойного штатского.
— Чем могу служить? — спросил Одим.
Без всяких объяснений майор представился, продемонстрировав при этом рвущиеся вперед зубы во всей красе.
— Я Гардетаранк, майор Первой гвардии олигарха. Меня хорошо знают, но не все любят. От вас я хочу получить список отплытия и прибытия судов, тех, в которых вы непосредственно заинтересованы. На сегодня и на следующую неделю.
Майор говорил гулким четким голосом, одинаково внушительно произнося слова, словно те были поступью сапог на долгом монотонном марше.
— Хорошо, я передам вам список. Не хотите присесть и выпить чаю?
Зубы майора еще больше выпятились.
— Мне нужен только список, и ничего более.
— Конечно, сударь. Пожалуйста, располагайтесь поудобней, а я прикажу главному клерку...
— Мне достаточно удобно. Не задерживайте меня. Я и так шесть минут дожидался вашего прихода. Список.
При всех своих недостатках северный континент Сиборнал был чрезвычайно богат полезными ископаемыми и угольными залежами. Здесь добывали и глины различного типа.
Фарфор и стеклянная посуда для питья широко использовалась в Кориантуре, в то время как мелкие владетели Дикого Континента все еще хлебали свой ратель из деревянных чаш. Ранней весной Великого Года гончары на далеких просторах Каркампана и Ускутошка производили фарфор, обжигаемый в лигнитных печах при температуре 1400 градусов. По прошествии веков эти произведения изящного искусства тщательно собирали и хранили коллекционеры.
Эедап Мун Одим владел небольшой долей фарфорового завода, поэтому на территории его конторы стояли вспомогательные печи для обжига. В основном он экспортировал тонкий фарфор. Он поставлял фарфор местного производства в Шивенинк и Брибахр, но преимущественно в порты Кампаннлата, где его, потомка жителей Кай-Джувека, принимали радушнее, чем его сиборнальских конкурентов. Но корабли, на которых переправлялся его груз, Одиму не принадлежали. Основой его процветания были предпринимательство, банковское дело и финансовые операции; он даже давал деньги взаймы конкурентам и извлекал прибыль из этого.
Большая часть доходов Одима приходила с Дикого Континента, из портов северного побережья, из Вайнвоша, Доррдала, Доввела и даже с более далеких рубежей, Повачета и Пупевина, где его конкуренты не решались вести торговлю. Именно эта часть торгового плана, столь отдаленная от Кориантуры, заставила чуть дрогнуть его руку, когда он передавал майору график отплытия кораблей. Без какого бы то ни было напоминания он понимал, что иноземные названия наверняка плохо скажутся на печени солдат.
Взгляд майора, сумрачный, как туман, сгустившийся за окнами, опустился на отпечатанную страницу.
— Вы ведете торговлю в основном с иноземными портами, — наконец ледяным тоном подытожил майор. — В этих портах сейчас бушует эпидемия. Наш великий олигарх, которого охраняет Азоиаксик, отчаянно старается спасти людей своей страны от эпидемии, источник которой — Дикий Континент. С этих пор все плавания к Дикому Континенту будут запрещены.
— Нельзя будет больше заходить в порты Кампаннлата? Но вы не можете...
— Я могу, и я сказал, что ходить туда корабли больше не будут. Впредь до особого распоряжения.
— Но это моя торговля, мое дело, помилосердствуйте, сударь...
— Жизнь женщин и детей гораздо важнее вашей торговли. Вы ведь иностранец, не так ли?
— Нет. Я не иностранец. Я и моя семья проживаем в Ускутошке вот уже три поколения.
— Но вы не ускут. Ваше лицо, ваше имя — по всему видно.