Конечно, все эти чудеса приходилось оплачивать, и оплачивать довольно щедро – иначе в помещении становилось светло, как в операционной, и тепло, как в машинном отделении «Титаника».
Само собой разумеется, Алевтина Ивановна делилась полученной контрибуцией с вышестоящими товарищами, и те в свою очередь закрывали глаза на ее временную слепоту. Помещение благополучно признавали непригодным для жизни, открывали в нем ночной клуб или обувной магазин, и все расходились, довольные друг другом.
Алевтина Ивановна очень дорожила своей работой. Чтобы не сглазить и не привлечь к себе ненужного внимания, она говорила всем окружающим, какая у нее тяжелая и нервная работа и как она плохо оплачивается – действительно, официальная зарплата ее составляла всего пятнадцать тысяч рублей. А неофициальная, значительно более впечатляющая, понемножку накапливалась в уютном тайничке, который предусмотрительная Алевтина Ивановна оборудовала у себя в подоконнике. Этот подоконник был съемный и пустотелый.
Иногда, когда наступал знаменательный момент пополнения сокровищницы, Алевтина Ивановна задергивала плотные занавески, отвинчивала два потайных винта и снимала подоконник с его законного места. Перевернув пустотелую доску, скромная сотрудница отдела нежилого фонда вытряхивала на ковер груду зеленых бумажек, пересчитывала их и прикидывала, сколько на эти деньги можно купить квартир, машин или норковых шуб, сколько месяцев или даже лет можно прожить на Канарах…
Ее согревало само наличие денег, их количество, возможность подержать их в руках, пересчитать, представить себе все открывающиеся возможности…
Алевтина Ивановна своих денег не тратила. Она боялась. Ей казалось, что стоит ей купить хоть что-то, превышающее ее официальные возможности, хоть что-либо выходящее за рамки скудного пятнадцатитысячного бюджета – ее тут же схватят за руку, посадят в черную машину, привезут в какое-то ужасное место и потребуют ответа: откуда у вас эти деньги? Или еще хуже – ее скромной персоной заинтересуются бандиты и придут к ней, вооруженные паяльниками и утюгами…
Такие страшные истории Алевтина Ивановна слышала от знакомых не раз и ужасно боялась, что это может коснуться и ее непосредственно.
Правда, о ее неофициальных доходах все равно знало слишком много людей: во‑первых, те, кто платил ей деньги за временную слепо-глухо-немоту, во‑вторых, то начальство, с которым она обязана была делиться… Но об этом Алевтина Ивановна предпочитала не думать.
Жила она одна. Замужем когда-то побывала, и этот период жизни оставил у нее такие неприятные воспоминания, что повторять неудачный опыт она не захотела. Да собственно и желающих больше не нашлось. Детей Бог ей не дал, и она рассматривала это как большую удачу. В самом деле, какие уж тут дети при зарплате в пятнадцать тысяч рублей и при нежно лелеемом тайничке в подоконнике!
Короче, Алевтина Ивановна Фадеева работала в отделе нежилого фонда и очень дорожила своей работой.
Придя с работы домой, она в прихожей сняла осенние сапоги, с грустью подумав: они требуют ремонта, а лучше бы купить новые – но где уж тут при такой зарплате!
Потом она включила чайник и поставила на плиту разогреваться вчерашние макароны.
Но тут в квартире погас свет. Такое иногда случалось в их доме, когда в сильные холода многие жильцы одновременно включали электрические обогреватели, но сейчас было совсем не холодно.
Алевтина Ивановна очень расстроилась: без электричества не только телевизор не посмотришь, но даже и поесть не удастся, поскольку в ее доме и плита, и даже чайник были электрические.
С трудом пробравшись по темному помещению в прихожую, она открыла входную дверь, чтобы позвонить в дверь соседей и узнать, отключился ли у них свет, или авария ограничена ее квартирой и нужно просто сменить пробки.
На лестничной площадке царила кромешная тьма. Прикрыв входную дверь, но не запирая ее – иначе пришлось бы в темноте на ощупь вставлять ключи, – Алевтина Ивановна дошла до соседской двери, нашарила кнопку звонка и надавила на нее. Звонка она не услышала. Тут же до нее дошло, что если отключили электричество, то звонок тоже не работает. Можно было, конечно, постучать в дверь соседей, но это было неудобно, да собственно уже и не нужно, она уже получила ответ на вопрос, который хотела задать соседям: у них света тоже не было.
В это мгновение ей почудилось в темноте за спиной какое-то движение.
Алевтина Ивановна оглянулась и испуганным дрожащим голосом спросила:
– Кто здесь?
Ответа не последовало, и она, всерьез перепугавшись, сочла за лучшее вернуться в собственную квартиру. Скорее всего, свет выключен во всем доме, и десятки людей сейчас звонят в аварийную службу.
Алевтина Ивановна, стараясь не натыкаться в темноте на мебель, пробралась на кухню, с трудом нашла в ящике кухонного стола толстую хозяйственную свечу и продолжала рыться в ящике, где у нее должен был храниться коробок спичек. При этом Алевтина Ивановна мысленно пожалела, что у них в доме электрические плиты, а не газовые – был бы у нее газ, и без ужина не осталась, и спички лежали бы на видном месте.
В это мгновение ей снова почудилось в темноте за спиной какое-то движение. Женщина судорожно напряглась, волосы у нее на голове зашевелились от страха.
Неужели, пока она выходила на лестничную клетку, к ней в квартиру успел забраться злоумышленник и теперь осуществятся наяву все те ужасы, которые она так часто представляла себе, пряча в заветный тайник очередную пачку зеленых бумажек?
Наконец под руку ей попался спичечный коробок. Алевтина Ивановна схватила его, обернулась и чиркнула спичкой, чтобы хоть на мгновение осветить страшную темноту, в которой мог притаиться неизвестный, невидимый враг.
Яркое пламя вспыхнуло на мгновение, но женщина ничего не успела разглядеть, как огонек погас. Причем он погас не сам собой. Его кто-то задул.
– Кто… кто здесь? – проговорила Алевтина Ивановна заплетающимся от страха языком.
Ей ответило только молчание, но она больше не сомневалась в том, что на кухне, кроме нее, еще кто-то есть.
Трясущимися руками она снова попробовала зажечь спичку, но не удержала коробок, уронила его на пол.
Нагнуться, чтобы поднять его с пола, она не могла себя заставить. Женщина, мелко дрожа от страха, отступила к стене, пытаясь вжаться в нее, слиться со стеной, исчезнуть, раствориться во мраке…
И тут ее схватили маленькие сильные руки, и к лицу прижалась тряпка, пропитанная чем-то пахучим, душным, странно знакомым…
Алевтина Ивановна попыталась сопротивляться, но, дернувшись два-три раза, затихла и потеряла сознание.
Карина подхватила безвольно обвисшее тело женщины, включила закрепленный на головном обруче фонарик и потащила Алевтину Ивановну в ванную комнату. Здесь она раздела ее, перевалила через край ванны и уложила так, чтобы создать впечатление, что женщина задремала и захлебнулась в воде. Затем она открыла кран и занялась окружающей обстановкой. Разложила одежду в естественном беспорядке, поставила на видном месте открытую бутылочку с пеной для ванны. Ванна тем временем наполнилась водой. Карина нагнулась над бесчувственным телом и притопила голову Алевтины Ивановны. По телу пробежала предсмертная судорога. Карина выждала для верности еще несколько минут, убедилась, что женщина не подает больше признаков жизни, и вышла из ванной.
Заказ был выполнен, причем выполнен в полном соответствии с требованиями заказчика: убийству была придана видимость естественной смерти. Алевтина Ивановна была еще жива, когда Карина топила ее в ванне, поэтому при вскрытии в ее легких будет обнаружена вода и ни у кого не возникнет сомнений в том, что одинокая женщина задремала и захлебнулась в ванной. Такое происходит удивительно часто.
Ключи от квартиры были в дверях. Карина заперла двери снаружи и спрятала связку ключей в карман, чтобы выбросить их в безопасном месте. Здесь, конечно, слабое звено в ее инсценировке. Лучше было бы, если ключи остались на месте, но изготовить копии она не успела, заказчик поставил слишком жесткие сроки. Приходилось надеяться на то, что никто не будет слишком серьезно разбираться в несчастном случае с одинокой женщиной, а также на то, что в крайнем случае где-то в сумочке найдется запасной комплект.
На лестнице было темно, и Карина спокойно спустилась и вышла из подъезда, никого не встретив.
Через полчаса после ее ухода ванна, в которой лежала мертвая Алевтина Ивановна, переполнилась, и вода полилась на пол.
Можете себе представить мое удивление, когда на следующее утро меня разбудил разносящийся по квартире аромат кофе. Встав с дивана, я, едва продрав глаза, притащилась на кухню и увидела лежавшие горкой на тарелке мои любимые пончики с вареньем, которые продаются только в «Севере» на Невском.
– Мам, неужели ты с утра пораньше смоталась в «Север»? – не веря себе, спросила я.
– Ну, во‑первых, сейчас уже далеко не утро, – ответила мамуля, – двенадцатый час… Ты хоть помнишь, когда вчера вернулась?
Ну да, я вернулась вчера очень и очень поздно, потому что неожиданно поехала на вечеринку к одному кинокритику. Мы познакомились с ним лет пять назад в поезде «Москва – Санкт-Петербург», и с тех пор он изредка приглашает меня в гости. Вчера захотелось встряхнуться, тем более что Мишка Котенкин очень просил познакомить его с кинокритиком. Зачем это ему нужно – я не поняла. Критик вообще-то – довольно заурядный самодовольный тип. Но время мы провели неплохо, и Мишка завез меня на такси домой часа в два ночи.
– Мам, но сегодня же суббота, мне в редакцию не надо идти, – отмахнулась я. – А если ты сердишься, то зачем тогда пончики?
– Это Петр Ильич нас балует, – улыбнулась мамуля.
– Хм, а сам-то он где?
– Ушел по делам. И, Александра, все-таки ты достаточно грубо с ним разговариваешь…
Голос у мамули был непривычно неуверенный, так что я решила оставить ее замечание без ответа.
– Вот, смотри, – мамуля протянула мне газету, – твою статью напечатали.
– Не статью, а заметку, – машинально поправила я.
Действительно, напечатали. Слово в слово, никаких изменений. В газете статья выглядела совершенно не так, как на экране компьютера. Слова приобрели солидность и весомость. Несведущий человек, прочитав статью, не усомнился бы в ее достоверности.
Вчера Гюрза после совещания у Главного в отдел не вернулась, так что нагоняя мне не последовало. Что ж, напечатали так напечатали, на мой взгляд, это мало что меняет. А от Гюрзы как-нибудь отмахнусь, не в первый раз.
Раздался звонок в дверь, и мамуля пошла открывать. Услышав из прихожей голос Ираиды, я доела пончик и положила себе на тарелку еще два: Ираида и сама поесть не дура, мигом все подметет! На такие мелкие неприятности, как прибавление нескольких килограммов, Ираида никогда не обращала внимания.
Однако сегодня Ираида была явно не в своей тарелке: ненакрашенная, непричесанная и неголодная, во всяком случае на пончики она поглядела без всякого вожделения.
– Сашка, дай закурить! – обратилась она ко мне, забыв поздороваться. – У тебя есть, я знаю.
– Мамуля не одобряет, тоже знаешь, – протянула я.
– А мамуля мне коньячку нальет, – обратилась Ираида к вошедшей мамуле.
– Это в двенадцать часов дня? – удивились мы с мамулей хором. – Ираида, алкоголиком станешь…
– Не успею, – отмахнулась Ираида, – девочки, мне плохо…
Тут мы всполошились по-настоящему – сколько знаю Ираиду, она всегда всем довольна и весела.
– Ты не заболела? – опасливо спросила мамуля, наливая Ираиде коньяку.
Ираида хлопнула рюмку, закусила пончиком, после чего порозовела, закурила сигарету из моей пачки и только тогда соизволила объясниться:
– Черт знает что! Соседка у меня умерла. Утонула в собственной ванной.
– Да ну? – ахнули мы с мамулей. – Что, с сердцем плохо стало?
– Сердце у нее здоровое было, врач сказал – просто заснула в ванной и захлебнулась.
– Ничего себе! – вздохнула мамуля. – Вот так принимаешь себе ванну, задремлешь, а потом найдут чужие люди в голом виде…
Мамулю всегда в первую очередь будет волновать только то, как она выглядит, даже после смерти.
– Сплю я ночью, – начала рассказывать Ираида, загасив сигарету и немедленно прикурив другую, – слышу – будто капает что-то. Прихожу в ванную – батюшки! Весь потолок мокрый, и вода льется. А на часах – полвторого ночи. Я – наверх, стучу, звоню – никто не открывает. Нет, думаю, Алевтины Ивановны, уехала куда-то, а кран забыла закрутить. И еще ругаю ее по-всякому, потому что ремонт только недавно сделала, и вы знаете, сколько денег отдала!
Голос у Ираиды дрогнул, она налила себе еще коньяку и выпила залпом, как воду.
– На шум соседи выбежали, кто-то вспомнил, что видели, как Алевтина вечером домой шла. Да она вообще никуда не уезжала, всегда с работы – домой, утром – снова на работу…
– А где работала? – машинально поинтересовалась я.
– В нежилом фонде вроде бы… – неуверенно вспомнила Ираида.
– Да что ты? – заинтересовалась я. – А бабки хорошие получала?
– Ну не знаю, – задумалась Ираида, – вечно в одном и том же пальто ходила… Ой да что об этом теперь говорить!
– А как ее нашли-то? – напомнила мамуля.
– Вот тут самый кошмар начинается! – оживилась Ираида. – Значит, вызвали мы аварийку, приехали они, а краны в подвале заело, не могут они воду закрыть. От меня уже на нижних жильцов протекло, вызвали участкового – времени восьмой час утра – решились дверь взломать. Потому что сначала-то Алевтину все ругали, а после как-то нехорошо стало на душе – женщина она не слишком-то молодая, как бы чего не вышло. Решили жильцы, в случае чего, на новые замки скинуться. Пришел слесарь, зашли мы в квартиру – Господи помилуй! Воды по колено, а она сама в ванне мертвая лежит… – Ираида снова потянулась к коньяку, но под укоризненным взглядом мамули отставила бутылку подальше и закурила следующую сигарету.
– Меня, конечно, в ванную не пустили, да и откровенно говоря, некогда было – воду с пола собирала. Вожусь с тряпкой, а сама реву, как дура, – думаю, человек умер, а мне денег на ремонт жалко! Сволочи мы все, вот что!
– Не обобщай, – буркнула я, – что ты так расстраиваешься? Ну, несчастный случай, бывает же…
– Все от одиночества, – всхлипнула Ираида, – жила одна, некому было разбудить…
Как видно, вспомнив про одинокую соседку, Ираида вспомнила, что в данный момент она тоже одинока, и нужно с этим срочно покончить. Она приосанилась, обвела взглядом кухню и спросила совершенно иным голосом:
– А что это вы сегодня одни? Где же наш гость, а, Елена?
Мамуле явно не понравился игривый Ираидин тон, а еще ей не понравилось местоимение «наш». Гость был только ее, а Ираиде тут ничего не обломится, говорил ее взгляд.
Я сочла за лучшее ретироваться в свою комнату – пусть выясняют отношения на свободе, а меня ждет все тот же эротический рассказ, который нужно было сдать Кап Капычу еще вчера.
Я не успела вовремя и в качестве компенсации обещала еще Пете к воскресенью статью «Женщина и цветы».
Рассказ все не шел, как я ни старалась. И я подумала, что, возможно, Петр Ильич прав, когда упрекает меня в бездействии, возможно, так и нужно – стремиться наверх, чтобы заработать известность, тогда никто не заставит меня писать дурацкие эротические рассказы, в которых, если посмотреть, ничего эротического и в помине нет. Так, сладкая водичка для дам среднепреклонного возраста…
Сюжет всегда один – двое познакомились и полюбили друг друга. Он должен быть обязательно богатым и красивым, а она – тоже красивая, но богатство необязательно.
Неужели всю жизнь мне придется заниматься этой ерундой?
Чтобы не раскисать, я решила перекинуться на статью, а то время идет, а дело стоит.
Ираида убралась восвояси, и мамуля тоже засобиралась уходить на свой «Ленфильм». Леопольдовна по выходным не приходит, так что мамуля немного повозилась в квартире, подметая и распихивая по углам вещи. Я была благодарна, что она не дергает меня по пустякам, и начала:
«Всем своим знакомым женщинам я задаю один простой вопрос: какие цветы вы предпочитаете – гвоздики или розы? И получаю обычно такой же простой ответ: «или» – «или». Или – гвоздики, или – розы, реже – ни то, ни другое. Женщины, которая любит одновременно и гвоздики, и розы, в природе не существует.
Женщина, которая любит гвоздики, признается в этом с охотой, она гордится этой любовью. Такая женщина манерна, искусственна, капризна, очаровательна, она мучает своих поклонников бесконечными претензиями, которые нужно воспринимать как должное. Аромату любого цветка такая женщина предпочитает аромат французских духов и различает по запаху десятки сортов французского парфюма…»
Я писала и косилась на мамулю: конечно, именно она вдохновила меня на этот глубокомысленный пассаж. Изысканная и утонченная леди, воплощение стиля, она наполняла любое помещение легким ароматом французских духов и действительно предпочитала гвоздики любым другим цветам, прекрасно в них разбиралась, выбирая какие-то особенные, «усатые», и утверждала, что некоторые гвоздики замечательно пахнут, во что я совершенно не верю.
Усмехнувшись, я закончила свой пассаж о гвоздиках:
«Женщины естественные, милые, женственные не любят гвоздики или совершенно равнодушны к ним».
Будем надеяться, что мамуля эту статью не прочитает.
Надо было продолжать. Я вспомнила мамулину темпераментную подругу Ираиду и застучала по клавишам компьютера: