И Майя пробормотала, обращаясь к Насте:
– И в самом деле, что-то у меня с головой… Почти ничего не помню. Значит, меня сбила машина?
– Я все-таки врача позову, – поднялась из кресла Настя. И уже идя к двери, произнесла:
– Надо же! Не помнит, кто такая Нелли Робертовна! Может, это и кстати?
– А где моя сумочка? У меня ведь были какие-то вещи? Может быть, глядя на них, я что-нибудь вспомню?
– Конечно-конечно! – засуетилась Настя. – Твою сумочку разрезали на вокзале, все документы украли. Но там вроде был мобильный телефон. Да вот же он!
«Сейчас они все узнают!» – вспыхнула Майя. А что можно узнать из записной книжки мобильника? «Мама», «папа»… Подружки. Но, видимо, Листовы – люди интеллигентные. По чужим мобильникам не шарят.
Едва Настя вышла из палаты, Майя отбила маме эсэмэску: «Доехала нормально, заселилась, завтра еду в институт». И тут же отключила мобильник. Деньги почти кончились, надо попросить кого-нибудь положить на счет. Но это означает выдать себя.
«У меня есть дня три, – решила Майя. – Мы с мамой так и договорились. Позвоню, мол, не сразу, а как будет хоть какая-то определенность. На пару эсэмэсок денег хватит, а потом я признаюсь Листовым, что не Маруся. Лечение было хорошим, и память, мол, вернулась».
Она засунула телефон под подушку и вновь задремала.
…Очнувшись под утро, Майя заметила, что Настя в палате уже не одна. Девушка крепко спит в своем кресле, укрывшись пледом, а возле нее стоит какая-то женщина. Ничего не делает, просто стоит, смотрит на нее, на Майю. Лицо у женщины незнакомое, но какое же оно злое! В глазах ненависть, губы сжаты в ниточку.
Майя вдруг испугалась и громко застонала. Женщина тут же исчезла. Майя простонала еще раз:
– А-а-а…
Настя открыла глаза:
– Что случилось? Тебе плохо? Я сейчас позову дежурного врача!
…Настя ушла в десять утра, а в Майиной палате появилась грузная пожилая дама, вся обвешанная украшениями, как новогодняя елка игрушками. В ушах у дамы, сильно оттягивая дряблые мочки, висели огромные серьги со вставками из янтаря, а на макушке, словно шпиль, венчающий все ту же колючую красавицу, из волос, скрученных в пучок, торчал черепаховый гребень.
– Меня зовут Олимпиада Серафимовна, – качнув серьгами, сообщила дама и тяжело опустилась в кресло. – Уф! Как же я ненавижу больницы! Ну-с, а ты та самая Маруся? М-да… Очень, очень похожа на покойного Эдика. Даже больше, чем мой сын Георгий. Это твой сводный брат, – она хихикнула. – Только у него уже внуки. Ах, Эдик, ах старый греховодник! Я-то решила, что он от молодой жены не будет гулять. Я Нелли имею в виду.
– А вы ему кто? – не удержалась Майя. – Эдуарду Листову?
– Я? Жена. Теперь уже вдова.
– А как же Нелли Робертовна?
– Видишь ли, милочка, я его первая жена. Но всегда была не просто женой, как эта дуреха Нелли (господи, что за имя!), я – женщина с определенным положением в определенных кругах. Ко мне и по сию пору за консультацией обращаются. Я прекрасно разбираюсь в живописи, мало того что по образованию искусствовед, так я и у Грабаря поработала, и в Третьяковке. Не то что эта Нелли, она всегда была простой домохозяйкой, – презрительно сказала Олимпиада Серафимовна. – Все связи художника Листова, а без связей нигде и никак, это мои связи! Это я сделала Эдуарда Листова! И сейчас с моим мнением тоже считаются. Чуть что – звонок: ах, уважаемая Олимпиада Серафимовна, посоветуйте, как нам быть, ведь у вас такой отменный вкус, такой огромный опыт! И я лечу сломя голову, потому что отказать никому не могу… Когда мы с Эдиком познакомились, это был всего лишь молодой, подающий надежды художник, каких много. Его сделала я! И чем он мне отплатил? Развелся! Ушел к молоденькой! Но и ей он, оказывается, тоже изменял! Я отомщена! Вот так-то, детка.
Дама называла Майю «деткой», но ее тон при этом никак нельзя было назвать благожелательным. Напротив, ее «детка» звучало пренебрежительно. Мол, откуда ты такая молодая да ранняя взялась на нашу голову?
– Вы пришли, чтобы все это мне рассказать, Олимпиада Серафимовна?
– Но ведь ты же теперь член семьи. – «Член семьи» прозвучало с таким же презрением, как и «детка». Майе стало не по себе. – Ты должна знать свою родословную. Не думаю, что Эдик рассказывал твоей матери о всех своих женах. А уж о любовницах и подавно. Тебе повезло, что у тебя есть талант. Только так ты могла привлечь внимание художника Листова. Бог знает, сколько у него этих внебрачных детей! А у тебя, сказали, с головой что-то? – спросила она небрежно.
– Да. Я не все помню из… Своего прошлого.
– Ох уж и прошлое! – усмехнулась Олимпиада Серафимовна. – Девятнадцать лет! Ничего, вспомнишь. Какие у молодых болезни? Ах да, ты, кажется, спросила, зачем я пришла? Вообще-то я рада тому, что мы наконец познакомились. Нелли получила щелчок по носу, я довольна. А пусть его не задирает свой клюв! Ты заметила, какой у нее нос?
– Нос как нос, – пробормотала Майя.
– Будто клюв у вороны! – закачался пучок с черепаховым гребнем. – Вот я в молодости была настоящей красавицей! А Нелли похожа на Буратино! Такая же деревянная. У нее явно что-то с гормонами. Недаром она не смогла от Эдика забеременеть. Все смогли, а она нет!
Олимпиада Серафимовна сплетничала, как пятнадцатилетняя прыщавая девчонка, грызущая семечки на лавочке у подъезда. Майе даже стало за нее стыдно. Она закрыла глаза и пожалела, что не может закрыть и уши.
«Еще один такой визит – и я признаюсь, что не Маруся», – подумала она.
Первую жену Эдуарда Листова сменила смешная женщина в шляпке, похожей на котелок. Майя мысленно назвала ее «Шапокляк». Маленькая, нелепо одетая, говорящая странно и смешно:
– Ма шер, меня зовут Вера Федоровна. Я происхожу из древнейшего аристократического рода князей Оболенских. Моя бывшая свекровь повсюду носится со своим генеалогическим древом, и только я знаю наверняка, что это – фальшивка! Больше всего она боится, что я выведу ее на чистую воду. Но я никогда не опускаюсь до сплетен и интриг. Даме моего происхождения недостойно этим заниматься. Много лет назад я была замужем за Георгием Эдуардовичем, но сейчас нас с ним объединяет только общий ребенок. Собственно, защищая его интересы…
– Кто такой Георгий Эдуардович? – «Надо упорно играть в амнезию», – решила Майя. «Шапокляк» раздражала ее даже больше, чем «елка», как она мысленно окрестила Олимпиаду Серафимовну.
– Ма шер, перебивать старших невежливо. Кес ке се? Ты меня поняла?
– Да. Кто такой Георгий Эдуардович?
– Нет, ты меня не поняла. Зато мне теперь все ясно: тебя воспитывала невежественная женщина, не имеющая ни малейшего представления о правилах приличия и хорошего тона…
– Моя мама не… – Майя прикусила язычок. Воспитывали ее, как положено, девочкой вежливой и уважающей старших. Но эта Вера Федоровна Майе совсем не нравится. Она фальшивая, как груша из папье-маше, лежащая на подносе в мастерской художника. Майе казалось, что «княгиня» все время врет. Разве они такие, княгини? Вот Нелли Робертовна похожа на аристократку. А Вера Федоровна нет.
– Ах, ма шер! Как нам всем будет с тобой трудно! – поморщилась та. – Но если ты прислушаешься к моим советам, я сделаю из тебя настоящую даму. А ты, в свою очередь, должна отнестись с пониманием к Георгию Эдуардовичу, своему… брату. Боже мой, как странно это звучит!
– Почему странно?
– Тебе же только девятнадцать, а ему пятьдесят! Ты даже моложе Егорушки, младшего сына Георгия Эдуардовича! Вот они, превратности судьбы! Вот она, ее ирония! Но ты должна понимать, что коли уж твой сводный брат Георгий Эдуардович настолько старше, то он и гораздо мудрее, он лучше распорядится всем огромным наследством… Ой! Нелли же просила!
– Вы что-то сказали? Про наследство?
– Про наследство?
– Ну, что оно огромно.
– Ах, ма шер! Все это рухлядь. Картины, старинные вещи, меха… Да что я такое говорю? Для тебя там нет ничего интересного. Это все Георгий Эдуардович, он занимается антиквариатом. Копается в старых вещах, из-за чего мы с ним, собственно, сошлись, а потом разошлись. Я устала делить мужа со всей этой ветошью. В общем, я тебе ничего не говорила!
Вера Федоровна куда-то ушла, потом пришла, изо всех сил изображая бурную деятельность, и к вечеру совсем утомила Майю.
«Уж лучше бы они оставили меня одну, эти Марусины родственники», – вздохнула она.
Но к вечеру появилась вторая жена загадочного Георгия Эдуардовича. Майя уже усвоила, что это сводный брат Кирсановой, который старше ее аж на тридцать лет! Это сколько же было Листову, когда родилась Маруся? Совсем старик!
«А разве у стариков бывают дети?» – подумала девятнадцатилетняя Майя.
Увидев Наталью Александровну, Майя невольно напряглась. Оказывается, все это были цветочки! Вот кого следовало по-настоящему опасаться! Наталья Александровна была настоящей стервой, хотя говорила вкрадчиво, плавно и так сладко, словно тянула изо рта нить янтарного меда. Но на конце этой нити ожидала своей минуты готовая больно ужалить пчела:
«А разве у стариков бывают дети?» – подумала девятнадцатилетняя Майя.
Увидев Наталью Александровну, Майя невольно напряглась. Оказывается, все это были цветочки! Вот кого следовало по-настоящему опасаться! Наталья Александровна была настоящей стервой, хотя говорила вкрадчиво, плавно и так сладко, словно тянула изо рта нить янтарного меда. Но на конце этой нити ожидала своей минуты готовая больно ужалить пчела:
– Дорогая моя, мы все так рады твоему приезду! Это очень мило с твоей стороны наконец-то познакомиться с папиной родней, погостить у нас месяц-другой. Ты уже оправилась? Крепко спишь?
– Да, мне лучше.
– Нелли собирается на днях забрать тебя в наш загородный дом, – Наталья Александровна кинула на Майю оценивающий взгляд, не предвещающий ничего хорошего. – Больница – не слишком приятное место, не так ли, моя дорогая?
– Ничего. Мне здесь нравится, я не хочу ни в какой дом.
– За тобой и там будет хороший уход, не беспокойся.
– Да я и сама могу все делать! Врач сказал, что еще денек-другой, и я смогу ходить. Молодая, мол, заживает все быстро.
– А голова? Как твоя голова? – внимательно посмотрела на Майю Наталья Александровна.
– Голова? Да, я все еще не могу вспомнить некоторые вещи, но она уже не болит так сильно.
– Ну, вот и замечательно! Вполне можно тебя перевозить на дачу. Значит, спишь ты крепко?
– Да.
– Ну, а что ты любишь из еды?
– Жареную картошку.
– Картошку?! Ах, прости. Ну, а пирожные любишь?
– Кто же их не любит?
– Значит, пирожные, шоколадный торт. С миндалем.
– Почему с миндалем?
– Это я так. Да, пожалуй, на даче будет лучше. Что тебе рассказывала княгиня?
– Княгиня?
– Ну, Вера Федоровна?
– Ничего особенного.
– А про Георгия?
– Георгия Эдуардовича?
– Ну да, – в голосе Натальи Александровны послышалось нетерпение. – Не собирается она снова замуж?
– За кого?
– Да за него, господи!
– Зачем?
– Затем, что наша княгинюшка привыкла кушать хорошо, хотя всю жизнь палец о палец не ударила. Она предпочитает шиковать за чужой счет. После развода Верка фамильные безделушки распродавала, теперь ничего у нее не осталось. А Эдуард Олегович ее не жаловал, денег не давал. Ее сынок, Эдуард-младший, постоянно делает долги. Но для нашей княгини это верный признак породы. Сынок просаживает фамильные бриллианты в карты и рулетку! Он же красавчик! Девки от него без ума! Какая-нибудь да заплатит. Или богатая старуха, с которой он переспит. Но Эдик не больно торопится торговать своим телом. Он о себе высокого мнения. Пусть мамочка позаботится. Вот Верка и прискакала в особняк Листовых, узнать, не перепадет ли чего и ей? Мой бывший муж – слюнтяй. Маменькин сынок. А к Олимпиаде Серафимовне у Верки есть подход. Обе ведь аристократки! Сидят часами, в книжках копаются, фамильные гербы рассматривают. Можно сказать, ты вовремя появилась.
– Да?
– Ты потом все узнаешь. Если узнаешь, – прищурившись, негромко добавила Наталья Александровна.
– Мне… спать очень хочется, – сникла Майя.
– Отдыхай, конечно! Если что – я за тобой пригляжу.
В общем, больше всех из московской родни Маруси Кирсановой Майе понравилась Нелли Робертовна. Она не сплетничала, ни на кого не наговаривала, не обсуждала проблемы наследства и своего бывшего мужа. Принимала все как есть.
– Ну, как, Маруся, со всеми познакомилась? – ласково улыбнулась Нелли Робертовна, сменив на посту Наталью Александровну.
– Да уж, – не удержалась Майя. – Со всеми.
– Лучше бы их не видеть, правда? Но не переживай: это очень милые люди. Со временем ты привыкнешь к некоторым странностям их поведения.
– Привыкну?
– А куда ты денешься? Ведь мы теперь твоя семья.
«Ох, и затеяла я игру, – подумала Майя. – Пора признаваться!» Но у нее язык не повернулся. Эта Нелли Робертовна такая хорошая! Почему-то признав в Майе по ошибке дочь Эдуарда Листова, все тут же начали находить между ними внешнее сходство.
– Ты очень похожа на своего отца, – так сказала и Нелли Робертовна. – И талант его тоже унаследовала. Да… Я не стала пока ничего сообщать твоей маме… – она замялась. – Об аварии. Вы как с ней договаривались? Она собирается приехать? Я бы хотела, чтобы она увидела тебя уже совсем здоровой.
– Я тоже хотела вас попросить, – торопливо заговорила Майя. – Не надо пока сообщать о том, что я в больнице. Я сама денька через два ей позвоню. Мол, все в порядке, доехала нормально, вернусь через месяц-другой.
– Через месяц-другой? – удивленно подняла брови Нелли Робертовна. – Странно. Я полагала, что ты теперь будешь жить в Москве, учиться. Да и мама могла бы поселиться с тобой. Тебе непременно надо учиться в Суриковском, у тебя большой талант.
– Талант?
Вот в этом и была главная загвоздка! Что будет, если, приехав в загородный дом Листовых, Мария Кирсанова не попросит кисти и краски? Она же без этого жить не может! Нет, надо во всем признаться. Покаяться и вернуться домой. Главное, выздороветь, чтобы родные ни о чем не догадались.
Но как выкрутиться из создавшейся ситуации? Тихонько улизнуть из особняка Листовых или упорно играть в амнезию, а потом заявить: ах, простите, память ко мне вернулась. Я вовсе не Маруся Кирсанова! От всех этих мыслей Майя даже вспотела. Да и где раздобыть деньги на обратный билет? Хотя бы деньги, за взятку и без паспорта в поезд посадят. Проводники тоже люди, им надо зарабатывать.
Когда в дверь раздался деликатный стук, она невольно вздрогнула. Еще один родственник? Да сколько же их!
– Войдите! – крикнула она.
В палату неловко протиснулся высокий нескладный парень, вздохнул, моргнул, указательным пальцем поправил очки в тонкой металлической оправе и промямлил:
– Добрый день. То есть вечер. Хотел за тобой ухаживать, то есть как за больной, да мама сказала, что мужчине неприлично все время находиться рядом с молодой девушкой в палате.
Майя едва не рассмеялась. Мужчине! Да он же почти ребенок!
– Тебе сколько лет? – спросила она.
– Двадцать три. А тебе девятнадцать, да?
– Мне почему-то кажется, что я гораздо старше тебя.
– Вот и все так говорят! Что я молодо выгляжу! – Парень отчаянно взмахнул руками, ваза с цветами полетела на пол: – Ну, вот! Я сейчас все уберу!
– Ничего, санитарка скоро придет и протрет пол, – невольно улыбнулась Майя. – Здесь почему-то очень часто делают уборку.
– Потому что это VIP-палата. Тебе тут нравится?
– Нравится? В больнице? – Вот с ним Майя себя чувствовала совершенно свободно, хотя он был… Как он сказал? Мужчина? – Как тебя зовут? – с улыбкой спросила она.
– Меня? Георгий. Егор. Но все почему-то называют Егорушкой. Я твой… племянник.
– Племянник?
– Ну да. Раз мой папа твой сводный брат, значит, получается, ты мне тетя.
– Тетя!
– Смешно? Мне тоже. – Он не смеялся, а вздыхал, моргал, топтался возле ее кровати, рискуя еще что-нибудь разбить, и наконец, словно на что-то решившись, спросил: – Ты читать любишь?
– Читать? Да, конечно, – Майина мама много лет преподавала в школе литературу и дочь склоняла к тому же. Мол, нет прекрасней профессии, чем учитель словесности. И Майя была с ней полностью согласна, но театр… – Да, я очень люблю читать.
– А что больше всего?
– Пьесы.
– Пьесы? Тебе принести? Шекспира, может? Или из русской классики? Островского, Чехова? Или Горького? – откровенно обрадовался он.
– Принеси.
– Хотя мне мама сказала, что тебя скоро перевезут в наш загородный дом, а уж там книг полно! Вот здорово-то! Будет с кем поговорить! Эти мои родственники, хоть и образованные, но все время говорят какие-то глупости. А больше всего о деньгах. Вот почему, если люди занимаются таким благородным делом, как проблемы современного искусства, они не могут говорить только о нем?
«Дурачок какой-то, – невольно подумала Майя. – У всех компьютеры в доме – а он о проблемах современного искусства!»
– Твоя мама тоже занимается проблемами искусства? – спросила она.
– Нет, что ты. У нее магазин. Дома только и слышно, что о дорогой аренде, о том, как дешево купили, дорого продали. Эта, как ее… – он поморщился. – Моржа. Тоска смертельная! Вообще-то у моей мамы грандиозные планы. Только денег нет. А вот отец, тот всю жизнь возится с антиквариатом. Исследует, пишет монографии. Жутко умные, только за них отчего-то мало платят. Бабушка Липа искусствовед, Нелли Робертовна тоже вроде искусствовед, хотя бабушка этого не признает, а Вера Федоровна… Вера Федоровна когда-то давно пыталась учить детей музыке, но говорит, что современное воспитание не оставляет педагогу никаких шансов. Мол, детей с пеленок портят родители. А мне кажется, что она никого ничему не способна научить. Она такая…
– Странная.
– Нет. Неприспособленная. Как и я.
– А ты чем занимаешься?
– Я студент. Учусь на филфаке.