Федор Ошевнев Впервые на посту
Густая чернота июньского неба застыла над уснувшим городом, лишь в зените, на темном бархате беззвездного неба, сиял холодный лунный диск. А на городской окраине, в гарнизонном карауле, заканчивалась смена часовых.
— Рядовой Макаров, с поста шагом марш, — привычно скомандовал разводящий-ефрейтор и покосился на светящийся циферблат на запястье: 23:15.
Рядовой Макаров устало, но с чувством удовлетворения — свое отстоял честно — пристроился в затылок свободному караульному. Второй, временно наблюдавший за постом караульный, самостоятельно занял место впереди сослуживца. Разводящий возглавил мини-колонну и завершил смену постов командой:
— За мной шагом марш.
Силуэты уходивших солдат еще с полминуты были видны новоиспеченному часовому, рядовому Панкратову. В слепящем свете предателя-прожектора, на автомате за квадратной спиной рядового Макарова, замыкавшего колонну уходящих солдат, как бы подбадривая на прощанье, сверкнул кончик полированного штык-ножа. Людские фигуры без остатка проглотила пугающая темнота.
А Панкратов остался на посту. Один. Ночью. Впервые. Впрочем — с заряженным автоматом, что немного успокаивало.
Сразу же в мир вокруг часового пугающе ворвалось множество звуков, которых Панкратов до этого просто не замечал. Да, он легко угадал стрекочущее пиликанье кузнечиков. Но кому принадлежит пощелкивание, вроде крутящегося электросчетчика?
Вот цвиркнула птаха. Вот невдалеке проехал автомобиль. Вот экономно гавкнул мучимый бессонницей бродяга пес. Сзади, вблизи поста, тихо журчала обмелевшая речушка.
Однако к понятным звукам добавлялись и непонятные: слабые постукивания в листве деревьев, хрусты и шорохи в кустах за линией внешнего ограждения, оттуда же послышалось было что-то вроде приглушенного стона.
Гнетущее беспокойство навалилось на часового, так пока и топтавшегося на одном месте.
«Может, позвонить начальнику караула? — подумал и взглянул на телефонную трубку, болтавшуюся на поясном ремне, Панкратов. — И… что? Пожаловаться, мол, страшно? Спокойно-спокойно…»
Солдат, наконец, осторожными шагами пошел по маршруту: двигаясь меж внешним и внутренним ограждением, мимо ламп и прожекторов, укрепленных на столбиках над наружным рядом «колючки», опоясывающей пост. А за ее внутренним рядом находилось с десяток сложенных из желтого пиленого камня-ракушечника складов с военным имуществом — охраняемые объекты.
Через каждые шесть-восемь шагов Панкратов оглядывался назад, сжимая ладонями автомат: левой за металлический магазин с тридцатью боевыми патронами, правой — за шейку приклада. Почти не ощущая тяжести личного оружия, часовой нес его с величайшей осторожностью, на чуть вытянутых перед собой руках, словно автомат был сработан из хрупкого хрусталя. Порой солдат поглядывал на брезентовый подсумок у пояса, где был запасной магазин, так же таящий в изогнутом чреве три десятка свинцовых смертей. Но в основном, конечно, всматривался в сливающуюся с ночью полосу кустов за внешним рядом колючей проволоки.
Мягко ступая подошвами кирзовых сапог по выщербленной местами кирпичной дорожке, часовой не подозревал, что под верхним слоем кирпичей лежит их почти метровая толща. Круглогодично утаптываемые сапогами солдат кирпичи по сотым долям миллиметра вминались в почву, и через три-четыре года требовалось настилать новый слой.
«Да, в караулке было куда спокойнее, — сами собой лезли в голову Панкратову боязливые мысли. — В случае чего толпа народу рядом, начкар… А здесь — здесь, в случае чего, самому обороняться придется. Пока-то они прибегут… Да и прибегут ли…»
От такого вывода Панкратова передернуло: вновь пытался взять верх над сознанием обычный человеческий страх перед неизвестностью, но часовой, зажмурив на секунду глаза, мотнул головой, как бы изгоняя не положенные на посту панические мысли, и ритмично, в такт шагам поводя дулом автомата влево-вперед, продолжил путь по мощеной дорожке с блестевшими кое-где на ней под прожекторами соломинками сухой травы.
Идти хотелось и быстро, и медленно. Быстро — так как солдат опасался, что пока он будет находиться на одном конце маршрута поста, как бы с другой его стороны в глубь объекта не проник нарушитель. А медленно — поскольку Панкратов старался досконально изучить охраняемую территорию, сжиться с постом. Ведь до заступления на смену — впервые и сразу в ночь — рядовой лишь поверхностно ознакомился с местом будущего выполнения боевой задачи, когда весь взвод приезжал сюда с неделю назад и солдаты быстренько прошли по всему периметру «колючки».
Бдить службу, в компании с автоматом, предстояло томительных два часа. Плюс-минус десять минут — допуск зависел от расторопности разводящего, да еще от того, какой пост он решит сменить первым. И как же до тоски остро чувствовал сейчас часовой томительную бесконечность этих пугающих грядущими опасностями часов!
Меж тем Панкратов уже дошел до постового грибка, напоминающего грибок песочницы во дворе далекого родительского дома. Только четырехскатная крыша постового грибка не была расписана под мухомор, но заботливо обита рубероидом с посыпкой, а на ножке-столбике висело устройство для связи и сигнализации с караулкой — в металлическом ящике с откидной крышкой на рояльной петле прятались красная кнопка звонка и гнездо для подключения телефонной трубки.
«Бесплатный телефон-автомат, — мысленно усмехнулся часовой. — Однако и звонит только одному абоненту…»
Но связываться с начальником караула Панкратов не стал. Чувствовал, что получаса от начала патрулирования, когда положено делать первый звонок, еще не прошло…
«Сколько же сейчас точно времени? — мучительно прикидывал часовой, минуя постовой грибок. — Вот же сволочь взводный…»
(«Сволочь-взводный», полагаясь на свою практику службы, в приказал солдатам, имевшим наручные часы, сдавать их на время боевого дежурства старшине роты. По мнению офицера, с хронометром на руке смена на посту как бы растягивается. Не говоря уже о том, что часы — это сильный отвлекающий от службы фактор…)
Крик птицы, похоже, совы — заставил часового приостановиться и вздрогнуть. Погрозив кулаком в высоту, Панкратов пошел дальше и вскоре дошагал до металлической таблички, приваренной к ножке-арматурине, воткнутой в землю. «Начало маршрута движения» — сообщала табличка. Скользнув взглядом по красным, на голубом фоне, буквам, солдат настороженно направил дуло автомата вниз, уткнув его в отрытый рядом с табличкой маленький окоп. Панкратов внимательно вгляделся в его метровую глубину — вдруг оттуда выскочит притаившийся нарушитель.
Окоп оказался пуст. Испытав чувство разочарования-облегчения, часовой зашагал по кирпичной дорожке в обратную сторону.
Неделю назад, при осмотре постов взводом, глазастый Стрельцов из первого отделения именно в этом окопчике углядел предательские следы «отправления естественных надобностей», замаскированные сломанной веткой с уже подвядшими листочками. Вот тебе и исполнение на деле статьи устава «что запрещается часовому…»
Неожиданно для себя Панкратов вдруг принялся цитировать в уме упомянутую статью, от нее перешел к другой, разъясняющей «неприкосновенность часового», на третьем пункте которой обычно при опросах ошибался. На этот раз мысленно добрался до конца благополучно, без запинок, с удивлением обнаружив, что служба на посту обостряет не только внимание, но и память.
А дальше память сделала своего рода пируэт от уставных строк к неуставной присказке, рассказанной сержантом на самоподготовке:
Губы у Панкратова сами собой растянулись в улыбке, и тут — что-то черное, страшное вылетело перед часовым из листвы. Сверкнув глазами, «что-то» шумно взмыло вверх чуть ли не перед самым носом перетрусившего солдата, судорожно дергавшего рукоятку затвора, забыв снять автомат с предохранителя. Сердце человеческое забилось чаще и громче, ватные ноги онемели.
На третьей безуспешной попытке взвести затвор Панкратов понял, что его напугала сова, — возможно, та самая, которая раньше ухала с высоты.
«Нет худа без добра, — рассудил часовой, бережно погладив флажок неснятого предохранителя. — А то бы пальнул очередью… Только не в белый свет, а в темную ночь, попусту…»
Продолжая идти по кирпичной дорожке, рядовой, едва ли не в первый раз за время пребывания на посту, взглянул на небо и очень удивился: оказывается, оно в беззвездную ночь может быть не черным, а густо-синим…
Шаги часового стали более спокойными, хотя глаза не менее внимательно обшаривали местность за внешней «колючкой». Панкратов прошел уже, возвращаясь, место, откуда начинал патрулирование, приближаясь теперь к сварному громоотводу, похожему на Эйфелеву башню в миниатюре.
Шаги часового стали более спокойными, хотя глаза не менее внимательно обшаривали местность за внешней «колючкой». Панкратов прошел уже, возвращаясь, место, откуда начинал патрулирование, приближаясь теперь к сварному громоотводу, похожему на Эйфелеву башню в миниатюре.
Во время осмотра постов неделю назад, вместе с комвзвода, тому неожиданно задал вопрос рядовой Вьюнов, больше известный в роте, как Конь с биноклем. (Этому прозвищу он был обязан очками и вытянутой, сильно напоминающей лошадиную физиономии. Впрочем, в солдатской среде многие имеют прозвища: самому Панкратову еще во время первой помывки в армейской бане прилепили богатое «погоняло» Метилоранж — из-за рыжего цвета волос.) А вопрос был вот какой:
— Товарищ капитан, смотрите, на табличке написано, что при грозе к громоотводу ближе пятнадцати метров подходить нельзя, а как же тогда патрулировать, если он сам почти на маршруте? За ограждение вылезать при обходе, что ли?
Самое приятное было, что взводный на коварный вопрос толком и не ответил, только наорал на Коня с биноклем за «нездоровое любопытство».
Минуя громоотвод, часовой попытался рассмотреть рисунок, сделанный наверняка по не застывшей еще бетонной подушке-основанию. К сожалению, при ночном освещении огромной, с голову, дули с подписью: «Твой дембель», толком углядеть не удалось.
«Да-а… Дембель, как говорится, еще за поворотом и не виден», — думал часовой, сожалея о милой гражданке, потерянной на бесконечные семьсот тридцать дней.
Меж тем Панкратов подшагал уже не к метафорическому, а к настоящему повороту в своей армейской, а конкретно караульной службе. Ведь маршрут движения по посту напоминал равностороннюю букву Г с постовыми грибками по ее концам и постовой вышкой на повороте. Приближаясь к ней, солдат уже испытывал навязчивую мысль: вдруг на полу вышки, скрытом от часового ее боковыми стенками, притаился нарушитель, который вот-вот, звериным прыжком, кинется на спину часовому и вонзит ему под лопатку огромный нож. А второй нарушитель таится в окопчике под вышкой!
Стараясь наблюдать и за темными кустами у ограждения, часовой бочком подкрался к окопчику. Пусто… Заставить себя подняться на вышку оказалось сложно. У Панкратова зубы стучали от волнения, когда он осторожно ступал по металлической лестнице.
Опасения, конечно, оказались напрасными, и часовой, на всякий случай, оборвал вьющуюся на внешнем ограждении повитель — дабы не мешала видимости, — а заодно обнаружил, что порыжевшая от дождей и времени «колючка» кое-где перехвачена латками — кусками алюминиевой проволоки.
Тогда Панкратов исследовал и кусок внутреннего ограждения, почти не обнаружив на нем повреждений. В сравнении с многочисленными латками на внешней «колючке» открытие оказалось весьма и весьма неприятным.
«Не может же быть так, что всякая латка — это нарушитель?» — размышлял Панкратов. И тут застыл на месте, вдруг увидев на одном из бетонных столбиков, прямо под стосвечовой лампой, одетой в колпак отражателя, крупное насекомое, трещавшее, словно электросчетчик. Похожее на огромного кузнечика хризолитовое насекомое с просвечивающимися внутренностями стояло на своем постаменте, будто высеченное из драгоценного камня украшение.
«Кузнечики такие здоровые не бывают, — соображал часовой. — Неужели?.. Ну, конечно! Обжора-саранча».
Довольный разгадкой хотя бы одной из маленьких тайн караула, часовой пошел дальше, вскоре поравнявшись со вторым постовым грибком с табличкой за ним, обозначающей конец маршрута движения. В шаге от кирпичной дорожки высилось огромное дерево с множеством бесформенных ран на стволе, в которых виднелась восковая древесина.
На всякий случай Панкратов, конечно, обошел толстенную кавказскую акацию, убедившись, что и за ней не прячется нарушитель, потом проверил — на этот же счет — последний окопчик, у таблички, и вновь вернулся к мощному дереву. Дотронувшись рукой до прохладного шершавого ствола, кора с которого как бы сбегала вниз отдельными извилистыми струями, часовой несколько секунд недоумевал, кто же эдак, кусками, обглодал дерево, но затем, повинуясь желанию проверить мысль, приподнял автомат и основательно ткнул в ствол острым кончиком штык-ножа. Кусочек коры отслоился, дерево получило еще одну ранку.
«Вот что! — понял рядовой. — Эдак, стало быть, некоторые часовые отмечают „конец маршрута движения“».
Солдату стало стыдно за свой опыт, он погладил ладонью израненный ствол и потопал назад, в направлении постовой вышки.
На сей раз, пересилив желание, рядовой на вышку не полез, но в окопчик возле нее все же опять заглянул: пусто…
От переживаемых ли волнений, либо еще от чего, часовому вдруг нестерпимо захотелось пить, что на посту запрещалось. Панкратов полизал крышку ствольной коробки автомата, пытаясь унять жажду. Металлический привкус немного перебил ее. Без дальнейших приключений рядовой добрался до того места, откуда после смены часовых и начал патрулирование.
«Первый блин не комом, — с радостью подумал Панкратов, открывая второй круг по маршруту. — Не так страшен черт, как его малюют. Да и вообще в этом карауле нападений не было, а если и были когда, так уж никто и не помнит…»
Все больше успокаиваясь, часовой уже подходил к первому постовому грибку, как тут в темноте кустов за ограждением послышался шорох — вроде бы кто-то завозился в траве, устраиваясь поудобнее. Часовой возбужденно задрожал, его правая рука сама потянулась к затворной раме. С трудом подавив желание выпустить на шорох автоматную очередь, памятуя слова командира роты, сказанные на инструктаже перед заступлением на боевое дежурство, — о недопустимости применения оружия в спешке, коль нет явного нападения, — часовой присел перед ограждением. Шорох в кустах то смолкал, то слышался опять. Панкратову уже казалось, что он различает за «колючкой» очертания тела притаившегося человека. По-рачьи пятясь, часовой добрался до окопчика, с облегчением ввалился туда и стал думать, насколько рискованно сейчас связываться с караулкой, мишенью выходя под грибок.
Решив, что риск чересчур велик, солдат, не снимая автомата с предохранителя, дернул затвором для устрашения неизвестного, копошащегося в кустах, — и с паузой в секунду подал сразу две команды: «Стой!» — и: «Стой, стрелять буду!»
От волнения голос прозвучал сипло и не так громко, как бы этого хотелось Панкратову. А шорох предполагаемого нарушителя сразу стих.
«Что теперь делать? — мучительно решал часовой. — Он же за ограждением: попробуй-ка задержи… А вдруг у него тоже оружие?»
Раздираемый страхами и подспудным сомнением: есть ли в кустах нарушитель, или?.. — часовой, на всякий случай, снял автомат с предохранителя: так, мол, будет вернее, задержав указательный палец на рукоятке затвора, готовый взвести его и…
В кустах зашелестело опять. Панкратов буравил взглядом темноту за внешним ограждением. А из нее на кирпичную дорожку выступило что-то округлое, темное. Вот уже оно попало в освещаемую лампой зону и… Ба! Да это же всего-навсего еж! И довольно крупный… И так забавно семенит… Ух!
Панкратов злобно выругался. Столько натерпеться из-за колючего клубка!
Вымахнув из окопчика, часовой подбежал к спешащему животному, собираясь наподдать его сапогом, отомстить за пережитый страх. Услышав шум шагов, ёж разом свернулся, ощетинился иглами. А солдат моментально, так же, как раньше разозлился, успокоился.
«За что его бить? — рассудил он. — Животина безобидная, полезная. Разве понимает, куда можно, а куда нельзя заползать? Живи, животина!» — и Панкратов только слегка потрогал неподвижного ежа кончиком штык-ножа. Колючий зверек недовольно хрюкнул…
Минуя постовой грибок, рядовой вновь поймал себя на мысли, что неплохо было бы позвонить начальнику караула, ведь кажется, что с момента заступления на смену уже прошло не менее часа. Но — зная, что время на посту тянется гораздо дольше, чем обычно, — принял компромиссное решение: позвонить, однако с другого постового грибка, а до него еще нужно было допатрулировать.
Шесть-семь шагов… Остановка, обернуться назад… Еще пять-шесть шагов… Остановка… Еще отшагать… Еще… Место начала движения… Громоотвод… Вышка… Поворот дорожки и ограждения. Подумаешь, велика важность, два часа протопать…
Сам того не замечая, часовой теперь шел быстрее, нежели в начале смены. С каждым шагом он накапливал уверенность в себе, в своих силах, появилось даже желание задержать нарушителя, крепнущее и крепнущее. В мыслях Панкратов теперь перешел от неоправданного страха к неоправданной смелости, воображая, как из густых кустов выползает здоровенный бородатый мужик, с ножом в одной руке и с дубинкой во второй, но, вовремя заметив опасность, он, часовой, умело задерживает нарушителя. И вот уже едет в краткосрочный отпуск, домой, с какой-нибудь медалью на парадном кителе, а там все удивляются: как это — отслужил всего месяц и героем на Родину заявился…