Игра во мнения - Полина Дашкова 6 стр.


– Ты знаешь, меня, кажется, ведут, – сказала Вика, когда приехала к нему в клинику.

– Менты? – спросил он с надеждой.

– Если бы, – она грустно усмехнулась, – боюсь, это чеченцы. То есть я их совершенно не боюсь. На фиг я им нужна? Им нужен ты. Они уже знают, что ты здесь и убрать тебя в Москве им удобней, чем во Владике. Так что сиди, не рыпайся. Здесь хорошая охрана.

Он вызвал из Владика еще двух своих телохранителей, самых верных, и приставил их к Вике. Но все равно не желал признать, что она была права, когда говорила про Канаду.

***

Москва, 1998

В Москве Артурчик снял уютную двухкомнатную квартиру в Сокольниках, в новом доме. Выросший в грязи, в нищете, он с возрастом становился все более брезгливым и требовательным к бытовым мелочам. В гостиницах он жить не любил, даже в самых лучших. Его тошнило, когда он замечал в раковине чужой волосок. Ему не давали уснуть шаги и голоса в коридоре. Ему казалось, что горничные роются в вещах, а если и не роются, то трогают своими руками, пахнущими хлоркой.

Квартиру он подбирал очень тщательно. Разумеется, дверь должна быть железной, замок нужен специальный, неподвластный отмычке. И, конечно, стерильная чистота. Если он замечал отколотый уголок плитки в ванной, пятна на обоях, дырки в стенах от выдернутых гвоздей, если подтекали краны и скрипели половицы, он раздражался и не мог по-настоящему отдыхать. А при его напряженной нервной работе необходим здоровый, полноценный отдых. Квартира в Сокольниках была в этом смысле идеальным местом. Там только что закончили ремонт, еще пахло свежей краской, мебель была новой, все сверкало чистотой.

Вечером, лежа на тахте перед телевизором, потягивая темное пиво и похрустывая картофельными чипсами с укропом, он перебирал в голове все свои московские связи и пытался сообразить, с чего начать.

Он знал, что Михо уже в Москве, в клинике. Но это была вся его информация. Он нанял двух молодых бездельников следить за женой Михо. Ему необходимо было выяснить, сколько времени «смотрящий » проведет в столице, три дня, неделю, месяц, собирается ли он лечиться стационарно или будет ездить в клинику на процедуры.

Можно было выйти на профессионала, на киллера из бывших спецназовцев, с высшим образованием и разрядом по стрельбе, который взял бы на себя сразу все. Сам выяснил бы сроки пребывания клиента в Москве, узнал, где, когда, с кем Михо бывает, подобрал бы наиболее удобное место и время для ликвидации. Настоящему профессионалу достаточно иметь фотографию и знать имя клиента. Но все каналы, по которым можно было связаться с профессионалом, казались Артуру ненадежными. Московские связи шли через Приморье. Люди, к которым он мог бы обратиться здесь, являлись людьми Коваля и после его гибели автоматически стали людьми Михо.

Артуру нужен был стрелок-одиночка, не отягощенный никакими связями, совершенно автономный киллер, но при этом специалист высокого класса. Однако найти профессионального убийцу, не имеющего связей в криминальном мире, не задействованного ни в каких группировках и структурах, практически невозможно.

Человек, способный грамотно убивать, вряд ли останется без работы в наше время. Если хорошего стрелка никто не знает, значит, он просто никому не интересен. Он бросовый товар. Такой Артуру, разумеется, был даром не нужен.

По НТВ шел эротический триллер. Артур не следил за действием фильма. Вопли ужаса, перемежавшиеся со сладострастными стонами, не мешали ему думать. Его постоянно мучила одна каверзная мыслишка. Он пытался прогнать ее прочь, но не получалось.

По договору он должен был отдать исполнителю пятьдесят тысяч долларов. Это много. Средняя цена ликвидации такого рода – тридцать. И он считал, что будет справедливо к своим посредническим десяти добавить хотя бы еще десяточку. В самом деле, глупо упускать такую возможность.

Белокурая красавица в телевизоре вопила как резаная. Ее действительно собирались резать. Кровавый маньяк с выпученными глазами шел на нее, поигрывая гигантским, как буденновская сабля, кухонным ножом. Телевизор был включен на всю громкость. Деликатное ремесло Шпона приучило его разговаривать под гремящий звуковой фон. Он всегда опасался «жучка» или посторонних ушей. Постепенно он привык даже думать под грохот телевизора или магнитофона, ему так было спокойней. Техника ушла далеко, мало ли, вдруг уже успели изобрести «жучок», который фиксирует не только слова, но и мысли?

К воплям красотки прибавилась жуткая, подвывающая музыка. Шпон не услышал тихого скрипа в замочной скважине. Через минуту надежная стальная дверь бесшумно распахнулась.

– Как у тебя дела? – спросил лощеный усатый чеченец, присаживаясь на тахту рядом с Артуром.

Еще ни разу в жизни заказчики не приходили к нему с предварительной проверкой. Это было так дико и странно, что Шпон не успел даже испугаться. И хорошо, потому что гости могли истолковать его испуг превратно.

– Все нормально, – ответил он, удивленно хлопая глазами, и добавил с любезной улыбкой: – Кофе хотите?

Они не отказались. Прошли на кухню. Их было всего двое. Одного, маленького, круглого, с глянцевой лысиной и масляными заплывшими глазками, Артур знал. Второго, усатого стройного красавца, видел впервые.

– Где он? – спросил усатый, закуривая.

– В Москве, – пожал плечами Артур, – лечится.

– Он уже во Владике, – оскалился толстяк, – живой и здоровый.

– Это нехорошо, Шпон, – вздохнул красавец, даже с некоторым сочувствием.

Артур почувствовал, как бледнеет. Он был уверен, что Михо еще здесь, в Москве.

Ладони стали мокрыми, между лопаток, под теплой ковбойкой, пробежала ледяная струйка пота. Что это? Блеф? Проверка? Или Артура подвели его информаторы? Нет, не мог Михо улететь таким образом, чтобы Шпон не узнал об этом. Если бы он появился во Владике, Шпону бы тут же сообщили. Были у него свои надежные люди в аэропорту. Значит, это все-таки блеф. Чеченцы торопят Шпона, пугают, хотят показать, какие они крутые.

Хорошо, что гости не видели лица Артура. Он стоял к ним спиной и помешивал кофе на плите. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя.

– Клиент в Москве, – произнес он, развернувшись к ним со спокойной улыбкой, – лечение только началось. Даже если он слетает во Владик на пару дней, все равно вернется. Никуда не денется. Спешить не стоит. Я свое дело знаю.

Гости не сочли нужным возражать. Не стали задавать вопросов. Они поверили, но не столько словам, сколько интонации, твердому прямому взгляду. Люди агрессивные, амбициозные, они легко поддавались внушению. Для такого тонкого психолога, как Артур, это было очевидно. Ну и, кроме того, они знали, что обмануть их, вольно или невольно, мог лишь самоубийца. Шпон не был похож на самоубийцу.

***

Москва, 1998

Наверное, если бы Кирилл не так сильно волновался и рассмотрел ее лицо внимательней, то заметил бы, что она все-таки изменилась. Не могла не измениться. Столько лет прошло. Но у него перед глазами была все та же рождественская девочка.

Они столкнулись во дворе. Вика шла от подъезда к своей машине, опустив голову, глядя под ноги. Шла одна, без охраны. В последнее время ее постоянно сопровождали два мрачных мордоворота.

«Скотина, – думал Кирилл о ее муже Михо, – ты ведь ее подставляешь, сволочь. Ты понимаешь, что делаешь? Как только возле человека появляются такие вот тупые качки-телохранители, он становится страшно уязвимым. Это как желтый сигнал светофора. Это даже не первый, а второй звонок. Нет, я тебя точно убью, гад, бандюга безмозглая!»

Кирилл не знал, что утром Вика отправила двух качков к мужу в больницу, заверив их и его, что выходить из дома сегодня не собирается. А ему, Михо, дополнительная охрана не помешает. Пусть двое постоянно дежурят в палате, и еще двое у дверей клиники. В конце концов, ее никто пока убивать не собирается, а его могут, в любой момент.

Было скользко, грязно, как бывает в Москве зимой, когда сначала метель, потом оттепель, а за ней мороз, и дворники не успевают разгрести ледяные комья. Она ступала очень осторожно в своих белых сапогах на тонких шпильках, и все-таки поскользнулась. Кирилл едва успел подхватить ее.

Секунду они смотрели друг на друга. Глаза ее потеплели, ему показалась, она узнала его и даже обрадовалась. Или просто была благодарна случайному незнакомому человеку за то, что поддержал, не дал свалиться в ледяную грязь?

– Спасибо, – произнесла она, мягко освобождая локоть.

– На здоровье, Вика, давайте я провожу вас до машины.

– Откуда вы знаете, как меня зовут? – она удивленно улыбнулась.

– Я живу здесь, в этом подъезде. У вас когда-то была собака, белая салюки.

– Грета. Она давно умерла. А у вас... погодите, дайте вспомнить... овчар, здоровенный такой, но очень добрый. Дик, кажется. Женщина, которая с ним гуляла, ваша мама?

– Бабушка. Дик тоже умер, еще раньше вашей Греты. Кстати, меня зовут Кирилл.

– Очень приятно. Простите, Кирилл, мне пора.

Они уже дошли до ее машины, белой «Тойоты». Она достала ключи из сумочки, отключила сигнализацию.

– Еще раз спасибо. Всего доброго, – она опять улыбнулась, села в машину, захлопнула дверцу.

«Только бы у нее не завелся мотор, – подумал он с детским отчаянием, – только бы она не смогла сразу уехать!»

Но мотор завелся. Машина у жены воровского авторитета Михо была отличная. Выезжая в переулок, она оглянулась и помахала ему рукой в белой перчатке.

Кирилл не сразу вспомнил, зачем вышел из дома, а, вспомнив, побежал, тяжело топая по ледяной грязи. Ему срочно надо было в аптеку. В кармане его куртки лежал длинный список лекарств. Бабушка болела. Наверное, она умирала, но он не хотел себе в этом признаться. Он не отдавал ее в больницу, ухаживал сам, иногда его сменяли тетки, двоюродная Зоя и троюродная Вера. Но они были уже старые, быстро уставали. А никого чужого бабушка к себе не подпускала.

Кирилл несколько месяцев назад вернулся из Чечни. Эта война сожрала пять лет его жизни и закусила остатками юношеских иллюзий. Он знал, что разобраться с чеченской проблемой можно было в три дня. Имелось достаточно сил, чтобы погасить конфликт раз и навсегда. Однако долгая война была источником огромных доходов. Кровь восемнадцатилетних русских мальчиков из Тулы, Орла, Саратова становилась пачками долларов, чистым золотом в чьих-то банковских сейфах. Политические лозунги, борьба свободолюбивого народа Ичкерии за независимость, права русскоязычного населения, безопасность границ – все было блефом. На самом деле, происходила зверская криминальная разборка на государственном уровне. Дело было не в демократии и диктатуре, не в религиозных противоречиях, а в рынке наркотиков и оружия, в дележе сфер влияния, в банальном бандитском беспределе, за который почему-то проливалась кровь.

Кирилл отправился в Чечню уже без всяких иллюзий по поводу своей профессии.

Просто другой профессии у него не было. Он умел только воевать. В Чечню отправляли тысячи новобранцев, обреченных стать пушечным мясом. Он учил воевать их. А точнее, он учил их выживать на войне.

Его величество Государство может быть окрашено любой краской – красной, белой, коричневой. Не столь важно, какого цвета флаг развивается над твоей головой, под музыку какого гимна положено стоять, вытянувшись в струнку.

Для Кирилла с детства существовала одна простая формула: государство – залог стабильности. Это не обсуждалось даже с самим собой. Человек, приученный с семилетнего возраста подчиняться приказу, должен верить во что-то. Пусть эта вера слепа и глуха, но без нее жить невозможно.

После Таджикистана вера в государство дала глубокую трещину. Потом была Москва, октябрь 1993-го. Капитан Петров служил в спецназе «Омега».

История штурма Белого дома пережевана журналистами, политологами и аналитиками до состояния жидкой каши, совершенно несъедобной и дурно пахнущей. Очевидцев тысячи, участников десятки. Все видели своими глазами, как развивались события, но почти никто ничего не понял. Не понимает и до сих пор. Впрочем, октябрь девяносто третьего – не первый и не последний всплеск российского исторического абсурда. Псиполитическая смута втянула в свою воронку немеренные силы. Спецназовцам был отдан приказ стрелять по Белому дому, то есть палить из пушек по воробьям, которые не хотели улетать от привычной кормушки, терять власть и деньги. Бедные перепуганные птахи наполняли эфир истерическим матерным чириканьем, вздыбливали серые перышки, захлебывались паникой. Кому-то было страшно, кому-то интересно и даже смешно. И никому не было стыдно. Никому, кроме офицеров спецназа.

Мерзейшее чувство – стыд за того, кто отдает тебе приказ. Стыд за государство, в которое ты приучен свято верить.

Не дождавшись майорских погон, Кирилл написал рапорт об увольнении. Также поступили многие его сослуживцы. Они могли терпеть боль, голод, холод, бессонные ночи, что угодно. Но стыда не стерпели.

В Чечню он ушел капитаном.

Когда-то у него были две несовместимые цели: стать генералом и жениться на рождественской девочке. От первой он отказался легко и без всякого сожаления. От второй отказываться не собирался.

Впрочем, сейчас надо было бежать в аптеку. Бабушку нельзя было оставлять одну надолго.

***

Приближался Новый год, а Вика не знала, где и с кем его встречать. Она пребывала в какой-то странной летаргии и все не могла проснуться. Или не хотела.

Михо предлагал тридцатого числа слетать во Владик, а второго вернуться. Первый этап лечения прошел отлично, профессор отпускал его на праздники домой. Но Вика представила себе шикарный закрытый клуб, бандитские рожи, гогот и мат, дорогих девок в вечерних туалетах. Все как в прошлом году и в позапрошлом. Надоело. И она сказала мужу, что мама очень просила ее провести праздник вместе. Она плохо себя чувствует, ей одиноко.

Михо обиделся, но возражать не стал.

Мама на самом деле ни о чем ее не просила. Чувствовала себя отлично и не страдала от одиночества. Вдова Циркача давно бросила пить, привела в порядок лицо, сделала еще несколько операций и выглядела как Викина ровесница. У нее был роман с каким-то молодым хлыщом, и Новый год она встречала с ним вдвоем на даче.

Имелись еще варианты. Компания бывших сокурсников собиралась в ресторане Дома кино. Кто-то звал за город, в дом отдыха, кто-то просто в гости. У Вики было много знакомых, друзей, подруг, но почему-то никого ей сейчас не хотелось видеть.

Кажется, за ней уже не следили. Во всяком случае, чувство опасности ушло. Или она просто устала от постоянного напряжения? Она знала, что чеченцы собираются убить Михо, как убили Коваля. Впрочем, об этом знал весь Владивосток. Единственный выход – уехать куда-нибудь очень далеко, в Канаду или в Австралию. Но для Михо отъезд за границу означал полную и безоговорочную капитуляцию. Он не собирался отдавать чеченцам власть в Приморье без боя. Он готов был объявить им войну, как только вылечит глаза. У него было для этого достаточно сил и средств. Он мог попросить о помощи своих коллег, высокопоставленных уголовников, чиновников, силовиков. У него имелись свои люди во властных структурах. Главное, чтобы его не убили здесь и сейчас. В Москве им это сделать удобней.

Но обо всем об этом она думала вяло, словно сквозь дымку.

Наверное, она переживала какой-то возрастной кризис. Ей исполнилось тридцать шесть лет. Она была замужем за богатым и влиятельным человеком, ни в чем не нуждалась, но мужа своего не любила. Ее удерживали с ним рядом благодарность, уважение, иногда жалость, наконец, просто деньги, но только не любовь. Она понимала, что если бы она по-настоящему любила Михо, он давно бы ее бросил. Ему требовалась не женщина, а вечный бой за нее.

По профессии Вика была актрисой театра и кино. Снялась в нескольких дурацких фильмах, в рекламных роликах банка, который вскоре лопнул. На Приморском телевидении вела еженедельную утреннюю программу, во Владивостоке организовала театральную студию для детей-сирот, иногда сама вела там актерское мастерство и ставила сказочные спектакли.

До одури ей хотелось ребенка. Уходили последние годы, когда она могла нормально родить. Но муж ее был стерилен. Если бы он не знал этого, она, возможно, нашла бы способ его обмануть. Хотя на самом деле ей просто надо было с ним расстаться. Она все отчетливей понимала, что Михо не ее мужчина, она проживает чью-то чужую жизнь и теряет свою собственную. Деньги, шмотки, шикарные машины, отдых в Ницце и на Майами в пятизвездочных отелях – все это, конечно, замечательно, и миллионы женщин ни за что не поняли бы Вику, сказали бы, что она дура и с жиру бесится. Честно говоря, она и сама себя не понимала.

Предновогодняя Москва взрывалась петардами, сверкала витринами и рекламными огнями, тонула в грязных сугробах у обочин, ковыляла по ледяной бежевой каше, ломала каблуки и ноги, пахла мандаринами, духами, бензином, перегаром, продрогшими бомжами. Вика оставила машину на платной стоянке неподалеку от метро «Арбатская». Она собиралась пройти по магазинам, купить подарки Михо, маме, кому-то из друзей. Она так и не решила, где встретит Новый год, но на всякий случай хотела купить себе платье и туфли.

Поход по магазинам – отличное средство от депрессии, особенно если есть деньги и можно ни в чем себе не отказывать. Вика ныряла в самые дорогие бутики, где не было толпы, продавцы здоровались, улыбались, предлагали чашечку кофе и рассыпались бисером. Для Михо она выбрала шикарный портсигар от Дюпон, из крокодиловой кожи, с золотой отделкой. Маме – крошечные золотые часики от Картье. Накупила дорогой косметики, нанюхалась духов, перемерила десяток вечерних туалетов и остановила свой выбор на узком длинном платье от Диор из тугого алого шелка, с открытыми плечами. К нему подобрала туфельки и сумку.

Назад Дальше