Продолжая разговор о современных событиях, Рэнд допустила роковую оплошность, спросив Патерсон, как та относится к последней книге Фултона Шина. Шин, который должен был вскоре принять сан епископа Нью-Йорка, был плодовитым католическим автором. Экземпляр его новой книги, антикоммунистического пухлого тома, озаглавленный «Коммунизм и совесть Запада», Рэнд получила в подарок от их общего издателя. Патерсон написала ей, что на Шина не стоит тратить время, но Рэнд продолжила развивать эту тему и в следующем письме, сказав Изабель, что, по ее мнению, «с католическими мыслителями происходит что-то ужасное». Ее обеспокоил тот факт, что эти католические мыслители – такие, как Шин – ранее известные своими антикоммунистическими взглядами – теперь, похоже, двигались прямиком навстречу государственничеству. Патерсон прислала развернутый ответ, в котором попыталась объяснить, почему католицизм поддерживал действия государства. Рэнд ответила с возмущением – мишенью которого была не Патерсон, а католическая теология. И битва возобновилась. Хоть Патерсон и не являлась католичкой, она не могла стерпеть столь пренебрежительного отношения Рэнд к религии. Возмущенная до предела, она принялась критиковать интеллектуальные способности Рэнд, упрекая ее в том, что та не понимает концепции первородного греха и порочности. Еще большую проблему она видела в том, что Рэнд стремилась полностью сбросить католическую философию со счетов. Из-за радикального осуждения католических философов она обвинила Рэнд в мизантропии: «Можешь ли ты предъявлять такие обвинения столь многим представителям человеческое расы – в том числе некоторым из лучших умов, порожденных ею – так, чтобы твои обвинения не распространялись на всю человеческую расу в целом?». Рэнд, со своей стороны, была непримирима. «Ну да, конечно, я могу», – сказала она Патерсон.
Этот спор о католицизме вскоре привел их на более опасную территорию, где женщины начали конфликтовать по поводу того, как и насколько Рэнд повлияла на моральные воззрения Патерсон. Этот вопрос был особенно чувствителен для Рэнд, которая начала думать, что Патерсон бессовестно позаимствовала ее идеи относительно альтруизма и использовала их в своей книге «Бог из машины». Перед публикацией этого произведения Патерсон спросила Рэнд, не позволит ли та ей использовать некоторые цитаты из их разговоров без указания авторства. Несмотря на то, что Рэнд разрешила ей сделать это, когда книга вышла, она с неудовольствием обнаружила в ней фразы, выглядевшие как дословный конспект их с Патерсон разговоров. Она никогда не высказывала ей своих претензий напрямую, но теперь намекнула в письме на ту старую историю. Патерсон в ответном письме настаивала, что идеи Рэнд помогли ей сформулировать более четкое определение некоторых понятий – но не более того.
Точки расхождения продолжали множиться по мере того, как две женщины спорили по поводу своих разговоров из прошлых лет, вспоминая, кто из них что сказал, и кто с кем согласился. Письма вновь оказались неэффективным инструментом для полноценного общения. Патерсон обвиняла в этом Рэнд: «Я читаю твои письма незамедлительно, но ты порой бываешь слишком медлительна». Сгладить эту проблему должна была новая личная встреча. Патерсон собиралась наконец приехать в Калифорнию, и Рэнд решила отложить дальнейшие обсуждения до ее прибытия. Она возлагала большие надежды на этот визит и даже согласилась оплатить дорожные расходы Изабель. Рэнд предвкушала возвращение золотых дней их дружбы: «Я с нетерпением жду, когда мы с тобой снова сможем проговорить всю ночь. Так совпало, что восходы здесь очень красивые, так что мы славно проведем время». В самом крайнем случае, приезд Изабель Патерсон в Калифорнию давал им возможность разобраться со множеством разногласий, возникших за время разлуки.
Но мечты о примирении так и остались мечтами. С самого начала визит Патерсон был катастрофой. Рэнд очень быстро обнаружила, что ее подруга «казалось, потеряла интерес к философским идеям. Гораздо больше внимания уделяла она разнообразным сплетням личного и литературного толка: кто что пишет, чем занимаются писатели и ее старые друзья». Возможно, Патерсон просто пыталась поддерживать разговор на безопасной территории – но Рэнд не была заинтересована в отношениях, которые не имели бы интеллектуальной подоплеки. Известная своей раздражительностью, в Калифорнии Патерсон вела себя особенно неприятно. Рэнд провела у себя дома несколько званых вечеров, каждый из которых Патерсон последовательно испортила. Она в лицо назвала двоих друзей Рэнд «дураками», а после встречи с драматургом Морри Рискиндом сказала Рэнд: «Я не люблю еврейских интеллектуалов». Рэнд удивленно спросила ее: «Тогда почему же ты общаешься со мной?». Напряжение между двумя старыми подругами нарастало с каждым часом. Патерсон даже рассказала, что много лет назад она намеренно не стала писать рецензию на «Источник».
Кульминацией безобразного поведения Патерсон стал момент, когда она познакомилась с Маллендором, который к тому моменту был одним из ближайших политических союзников Рэнд. Патерсон искала поддержку для нового политического журнала – но когда Маллендор начал задавать ей вопросы относительно этого предприятия, она потеряла терпение. «Она буквально взорвалась, – вспоминала Рэнд. – Она начала кричать, что никто не принимает ее всерьез. Неужели она недостаточно сделала, почему она должна писать какие-то заявки? Почему ей не могут поверить на слово?». Маллендор, который был предупрежден о скверном характере Патерсон, отнесся к этому спокойно, но Рэнд не могла пережить такого позора. Когда Патерсон решила на следующий день уехать домой, Рэнд согласилась. А когда утром Изабель попыталась передумать, Рэнд проявила твердость и отправила ее, куда та собиралась. Это был последний раз, когда они виделись.
С концом их дружбы Рэнд потеряла одного из немногих своих интеллектуальных кумиров. Она всегда искренне называла Патерсон в числе тех людей, что оказали влияние на ее интеллектуальное развитие. Даже в период их «войны по переписке» она продолжала заверять Патерсон: «У тебя я научилась понимать исторические и экономические аспекты капитализма, о которых ранее имела лишь поверхностное впечатление». Однако впоследствии она пересмотрела свое отношение к Патерсон, назвав ее совершенно неоригинальной. «Она была технически подкованной и компетентной дамой-романисткой – вот и все». Большая часть ответственности за разрыв их отношений лежала на Патерсон, которая была известна в консервативных кругах своим скверным характером. Как позднее писал в некрологе на нее Уильям Ф. Бакли-младший, Патерсон была «невыносимо невежлива, невероятно высокомерна, упряма и мстительна». Но конец их дружбы выявлял также и слабости самой Рэнд. Неспособная удовлетворить жажду дружеского общения, которую испытывала Патерсон, она погрузилась в молчание, которое лишь усугубило разнообразные противоречия между ними двоими. После их разрыва Рэнд не могла больше сохранять прежнее уважение к Изабель, низведя ее в своей системе ценностей до уровня второсортной романистки, а не серьезного мыслителя.
Изменившееся отношение к Патерсон изменило также и собственное понимание Рэнд самой себя. Если в конечном итоге Патерсон оказалась не столь уж прекрасной, то получается, что Рэнд сама сделала большую часть своих философских открытий самостоятельно. Полностью вымарав вклад Патерсон, она сделала себя полностью независимой героиней своей собственной истории. Она начала верить, что ее идеи были полностью сформированы ее собственными стараниями, без всякого участия Патерсон и того интеллектуального мира, который она представляла.
Выстраивание личных отношений всегда представляло трудность для Рэнд. Как она призналась Патерсон вскоре после переезда в Калифорнию: «Я начинаю бешено нервничать всякий раз, когда мне нужно выйти из дома, чтобы с кем-нибудь встретиться». Частично проблема заключалась в том, чтобы просто донести свои взгляды до окружающих. Рэнд обнаружила, что ей трудно быть понятой, вне зависимости от того, насколько длинные письма она писала. «Я сильно подозреваю, что мы говорим вовсе не об одной и той же теории или одной и той же проблеме», – сказала она Патерсон однажды. Такое же недопонимание пронизывало ее переписку с Лейн и сформировало ее отношение к Хайеку, Фридману и Риду.
Глава 23 Время учеников
Летом 1949 на американские экраны вышел художественный фильм «Источник», поставленный по одноименному роману Айн Рэнд. Пока его снимали, она присутствовала на съемочной площадке почти ежедневно, чтобы убедиться, что написанный ею сценарий не был подвергнут сокращениям или изменениям. Особо пристальное внимание она уделяла речи Говарда Рорка в зале суда. Когда работавший над лентой режиссер Кинг Видор попытался снять сокращенную версию этого, самого длинного в истории кино шестиминутного монолога, Рэнд пригрозила, что даст фильму отрицательную рекомендацию. Джек Уорнер позднее шутил, будто он опасался, что она взорвет его студию, как сделал Рорк с жилым комплексом – и поэтому он заставил Видора снимать все в точности так, как было написано. Рэнд также удалось переубедить консервативных голливудских цензоров, которые находили многие моменты фильма неэтичными. Но даже Айн Рэнд была не в силах тягаться с коммерческой машиной Голливуда. Посетив премьеру фильма, она была опустошена, увидев, что по нему, все-таки, прошлись монтажные ножницы, безжалостно вырезав кульминационную фразу Рорка «Я вышел заявить, что я человек, существующий не для других».
Глава 23
Время учеников
Летом 1949 на американские экраны вышел художественный фильм «Источник», поставленный по одноименному роману Айн Рэнд. Пока его снимали, она присутствовала на съемочной площадке почти ежедневно, чтобы убедиться, что написанный ею сценарий не был подвергнут сокращениям или изменениям. Особо пристальное внимание она уделяла речи Говарда Рорка в зале суда. Когда работавший над лентой режиссер Кинг Видор попытался снять сокращенную версию этого, самого длинного в истории кино шестиминутного монолога, Рэнд пригрозила, что даст фильму отрицательную рекомендацию. Джек Уорнер позднее шутил, будто он опасался, что она взорвет его студию, как сделал Рорк с жилым комплексом – и поэтому он заставил Видора снимать все в точности так, как было написано. Рэнд также удалось переубедить консервативных голливудских цензоров, которые находили многие моменты фильма неэтичными. Но даже Айн Рэнд была не в силах тягаться с коммерческой машиной Голливуда. Посетив премьеру фильма, она была опустошена, увидев, что по нему, все-таки, прошлись монтажные ножницы, безжалостно вырезав кульминационную фразу Рорка «Я вышел заявить, что я человек, существующий не для других».
События вокруг фильма подлили масла в продолжавший тлеть костер ее разочарования жизнью в Калифорнии. Сейчас, находясь на пятом десятке, Рэнд боролась с лишним весом, нервозностью и хронической усталостью. А различия между ней и Фрэнком, которые раньше были источником плодотворного баланса в их отношениях, теперь, напротив, превратились в ширящийся разрыв между ними. Фрэнк проводил большую часть своего времени снаружи, в саду, покуда Рэнд работала у себя в кабинете. Им часто было не о чем поговорить друг с другом за обедом. Вдобавок к своим повседневным житейским проблемам, Рэнд была вовлечена в судебный процесс по делу о клевете, ответчицей на котором выступала ее коллега по антикоммунистическим настроениям, Лела Роджерс. Рэнд наставляла Роджерс в преддверии политических дебатов на радио, и была объявлена соучастницей в последовавшем за этим обвинении в клевете. Ей пришлось являться на допросы в суд и консультироваться со своими адвокатами.
Спасение пришло с неожиданной стороны. С момента публикации «Источника» Рэнд получила тысячи писем от поклонников. Чтобы управляться с этим непрерывным потоком, она даже создала универсальную форму для ответа – но в тех случаях, когда чье-либо письмо производило на нее сильное впечатление, отвечала его автору более развернуто. Первые послания, пришедшие от канадского старшеклассника Натаниэля Блюменталя, остались без ответа. Блюменталь производил впечатление запутавшегося социалиста, а у Рэнд не было лишнего времени, чтобы заниматься просвещением невежд. Позднее, поступив в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, Блюменталь написал ей снова. Его интерес к Рэнд не угас. Новое письмо и его настойчивость в целом понравились Рэнд, и она пригласила его в Четсуорт. Это было начало продлившихся восемнадцать лет отношений, которые преобразили ее жизнь и карьеру.
Когда она впервые встретила Блюменталя, Рэнд как раз заложила хороший фундамент для своего третьего романа. В отличие от «Источника», книгу «Атлант расправил плечи» она спланировала легко и быстро, набросав основы сюжета и систему персонажей в течение шести месяцев 1946 года, когда она получила длительный перерыв в сценарной работе. Теперь ей оставалось только написать развернутые и детализированные сцены на основе уже созданных ею заготовок, состоявших из одного-двух предложений. Регулярные поездки по стране помогли ей осуществить на страницах трилогии качественную визуализацию американских пейзажей. На обратном пути из Нью-Йорка они с Фрэнком посетили Оурей в штате Колорадо – маленький городок, окруженный кольцом гор. Практически сразу же она решила, что Оурей станет моделью для ее «капиталистического рая», долины, где объявившие забастовку творцы смогут построить собственное утопическое общество.
Со временем Рэнд разработала хитроумные методы борьбы со своими «корчами». Однажды навестившая ее двоюродная сестра была поражена, увидев, как Рэнд прокалывает булавкой кожу на своем большом пальце, создавая узор из кровавых точек. «Это помогает мне поддерживать резкость мысли», – объяснила она. В другие моменты Рэнд бродила по территории Четсуорта, подбирая по пути небольшие камни. Вернувшись в кабинет, она начинала перебирать их, сортируя по цвету и размеру – и в конце концов в комнате накопилось более ста маленьких коробочек с этими камнями. Но самой экстравагантной из ее уловок, вероятно, было создание текста под музыку. Она подбирала определенные мелодии для разных персонажей, о которых писала в конкретный момент, используя музыку для создания надлежащего настроения во время сцен с их участием. Рэнд выбирала для этих целей наиболее драматичные произведения классической музыки – и иногда они ввергали ее в состояние столь сильного эмоционального возбуждения, что она начинала плакать, сидя за письменным столом.
Поначалу Рэнд планировала написать книгу, которая будет лишь повторно транслировать те же идеи, что уже были задействованы в «Источнике» – но впоследствии существенно расширила спектр затрагиваемых тем. «Атлант» стал приключенческой историей, главные герои которой отказались принимать участие в развитии экономики, подконтрольной государству, проводящему в жизнь идею всеобщего благосостояния. Основная сюжетная линия была позаимствована из собственной биографии Рэнд – в особенности это напоминало реакцию ее отца на русскую революцию. Изначально она думала, что книга «просто продемонстрирует преимущества капитализма над другими экономическими системами». Читая труды Аристотеля и Платона в процессе подготовки заброшенного в итоге нехудожественного проекта «Моральный фундамент индивидуализма», Рэнд стала ставить во главу угла рациональную философию. Она решила, что ее новый роман должен показывать связь между разумом и реальностью. Когда же она начала более предметно развивать эту тему, возник ряд вопросов: «Самое главное – почему разум является важным? Каким конкретным образом он влияет на человеческое существование?». Размышляя над этими вопросами, Рэнд начала понимать, что ее роман должен стать, все-таки, чем-то большим, нежели просто интересной политической басней. К тому моменту, когда она начала всерьез работать над планом-схемой романа, Рэнд уже видела перед собой крупномасштабный проект, который, по своей природе, имел, в первую очередь, метафизический характер. Однако ей было трудно понять суть задачи, которую она взвалила на свои плечи.
Рэнд утверждала, что написала книгу почти полностью на протяжении следующих нескольких лет. К июлю 1947 у нее было готово 247 страниц. Годом позже, когда в книге насчитывалось 150 000 слов, Айн все еще полагала, что этот роман будет короче, чем «Источник». Лишь когда толщина рукописи превысила три дюйма, а вес – пять фунтов, Рэнд наконец-то признала, что книга будет «больше по объему и масштабу», нежели предыдущий роман. Но даже несмотря на это, она имела основания полагать, что работа над ней близится к завершению. Планирование сюжета прошло быстрее, чем она могла себе представить, и она уже закончила большую часть своих практических исследований. Ее главные герои были реалистичны, а второстепенные персонажи разрабатывались очень быстро. В 1950 году она расторгла контракт с Хэлом Уоллисом, чтобы уделять литературным занятиям максимально возможное время. К тому моменту перспектива завершить работу над книгой в течение нескольких месяцев казалась вполне реальной. Но Рэнд еще не знала, что «Атлант расправил плечи» станет, как она позднее выразилась, самым недооцененным произведением за всю ее жизнь.
Хоть Рэнд и погрузилась с головой в писательство, она продолжала принимать гостей. Каждый уикенд к ней заглядывали Рут Хилл и ее муж Баззи, также регулярными были собрания небольшого кружка интеллектуалов из расположенного неподалеку Калифорнийского университета (на тот момент называвшегося лос-анджелесским государственным колледжем). Получив приглашение от профессора, Рэнд пообщалась со студентами факультета политологии и, убедившись, что они не являются коммунистами, пригласила их к себе домой. Их профессор вспоминал: «Она была доброжелательной и гостеприимной, но все же в ней присутствовала некоторая холодность.
Это было связано с ее личностью. У нее были собственные взгляды и собственные мнения – все остальное ее словно бы не интересовало». Рэнд хотела – и добилась в этом некоторого успеха – убедить студентов разделить ее взгляды. Один из них вспоминал: «Я столкнулся с двумястами пятьюдесятью различными философскими школами – но все это было как огромное колесо, которое стояло на месте, потому что все эти утверждения противоречили друг другу, уравновешивали друг друга. Я просто перестал понимать, что же я думаю обо всем этом. А она принялась удалять одно высказывание за другим, еще и еще. И в конце концов колесо начало вращаться. И я определенно последовал за ней». Рэнд обнаружила, что, в отличие от зрелых консерваторов, с которыми она встречалась в Нью-Йорке и Голливуде, этих юных искателей смысла жизни, довольно легко обращать в свою «веру».