– Да что ты знаешь! Миркины родственники чуть ли не первыми в стране подали на выезд в Израиль. И вот тогда ночью к дяде Мише пришли с обыском. Кто были эти люди, Мирочкин отец догадывался. Они искали переписку с Израилем, сионистскую пропагандистскую литературу. А забрали коробку со столовым серебром. Там не хватало всего двух вилочек. Мы с Мирочкой рассматривали их вечером, играли с ними и забыли положить в коробку на место. Они остались в расположенной в углу Миркиной и Раюниной комнате, остались в «кукольном месте» за пианино, где пировали наши куклы у стола из кубиков с пластмассовой «посудкой»… Те две десертные вилочки остались в кармане фартучка-слюнявчика у пришедшего в гости к нашим куклам Раюниного старого зайца… Корнеев присвоил эту коробку с серебром, еще не донеся до кабинета. Он ее присвоил, как только увидел. Он, по-видимому, из тех, кто присваивает безнаказанно. Берет как свое.
– Да… ничего не случайно в этой жизни, убеждаюсь все больше, – сказал Игнат. – Мог ли предвидеть этот гэбист, что когда-то ты могла держать такую вилочку в руках, что у тебя такая цепкая память и что именно ты случайно, по его какому-то идиотскому капризу попадешь к нему в дом? Только вот у Сашки могут быть неприятности. Дядька спросит: кого ты пригласил, зачем, кто они такие, как посмели в чужом доме…
Маша виновато опустила голову. Мастер спонтанной реакции, она не подумала о Сашке.
В единственном Игнат ошибся. Корнеев ничего не делал просто так, невзначай, по настроению. Он намеревался близко познакомиться с молодым историком Добровольским и его подружкой, он рассчитывал подчинить их, подкупить эту троицу, найти на них серьезный компромат и заставить Игната, девчонку и Сашку продолжать стихийные, неуправляемые исследования. Но руководство ими взять в свои руки… А тут из-за какой-то мелочи все сорвалось.
А в доме у Корнеева события дальше развивались так. Корнеев остался сидеть, ссутулившись бесформенным комом над столом, тер пальцами злополучную вилку, глядя себе в колени, иногда вскидывая на Сашку тяжелый взгляд красных, навыкате глаз. Оставшиеся гости замолкли и потупились, не смея есть и пить, боясь даже взглянуть на юбиляра.
– Вон отсюда. Все вон, – тихо, спокойно прохрипел Корнеев, обводя всех – «кадровичек», Катерину, молчаливо, равнодушно жующих супругов, безучастного Бустилата – презрительным взглядом.
Гости тихо засобирались. Супруги и кадровички, шепотом и скорбно прощаясь, словно выходили из-за поминального стола, торопливо ушли. Бустилат молча убрался в недра квартиры, по-видимому, забрался к себе в комнату, чтобы быть на подхвате. Катерина, стараясь не звенеть посудой, убирала со стола.
– А тебя, племянничек, – с усилием подымаясь на ноги, опять тихо прохрипел Корнеев, сдерживая звериную ярость, – попрошу пройти ко мне в кабинет, расскажешь мне, что это за таких друзей ты пригласил, родственничек дорогой, на юбилей ко мне, знакомиться притащил, а заодно и про то поведаешь, что вы там в крепости вынюхиваете да что ищете и почему ты мне об этом до сих пор не докладываешь, иждивенец.
Сашка пожал плечами, встал, засунув руки в карманы джинсов, медленно и демонстративно безразлично пошел к двери в кабинет.
Корнеев нетерпеливо ладонью толкнул его в спину, аккуратно и плотно прикрыв дверь.
Корнеев умел бить так, что не оставалось синяков. Научился. Покойная жена его еще в молодости куталась в платки, надевала солнцезащитные очки, когда ходила на рынок. Синяки на ее лице сначала чернели. Потом зеленели, желтели – страшное зрелище. Но начальство сделало Корнееву замечание, мол, что это, ты же офицер. Негоже жене офицера с синяками по городу ходить. Ты, Корнеев, или держи ее дома, чтобы не лазила никуда и тебя не позорила, или бей так, чтобы не видно было. Он научился – стал бить в те места, которые не видны под одеждой. Так он выбил однажды из жены своего неродившегося ребенка.
Корнеев бил Сашку резиновой полицейской дубинкой.
– Мало я тебя выгораживал, ублюдок?! – верещал Корнеев. – Кто тебя из тюрьмы вытащил? Гнил бы сейчас в колонии, падаль пернатая!
Сашка, сцепив зубы, молчал, бычился и не закрывался руками. Это бесило дядю еще больше. Нужно было выдержать. Ради большего. В ящике письменного лежал инструмент – металлоискатель. Деньги, собранные от продажи не учтенных дядей артефактов, найденных Сашкой в нелегальных экспедициях, хранились на счете. Нужно было выдержать и переждать.
Глава двадцатая В крепости
– Почему? Почему нужно подниматься в музей только по южной лестнице, а по северной нельзя? Почему? – Машка упрямо теребила рукав Игнатовой куртки. – Почему? Что случится, если я поднимусь туда по северной лестнице? Что?
– Не знаю. Это давно заказано. Не сегодня. Не вчера. Все поднимаются по южной, а спускаются по северной. Туристы. Научные работники. Служители музея. Вообще, такие странные правила человечество придумывает для подчинения. Понимаешь? Не из-за предосторожности или безопасности, а только для того, чтобы человек покорился.
– Ну так пойдем по северной? – Машка тихонько толкнула в бок Игната.
– Но она длиннее.
– …
– Она круче.
– …
– Ступеньки высокие. Ладно, пошли. Только не замирай по дороге, Маш, держи себя в руках. Тут и так очень много призраков из прошлого. В каждой трещине этих перил, в каждом уголке ступенек. Не хватало еще твоих видений.
Послышались торопливые легкие шаги.
Следом за ними, тихо мурлыкая какую-то песенку, тоже нарушая закон, по северной лестнице поднималась рыжеволосая девушка. Для музея в холодной крепости она была уж слишком легко одета.
– Добрый день, Кшися, – приветливо поздоровался Игнат.
– Джень добры, – мягко отозвалась Кшися, обогнала их, с трудом одолевающих высокие ступеньки, прошелестела своими юбками мимо, поддерживая одной рукой длинный подол, другой хватаясь за деревянные, серые от дождей и снегов перила. На плече девушки сидела миниатюрная с бархатной шкуркой бесхвостая кошка.
Кошка привстала, осмотрела строго, взыскательно Игната и Машу, нахмурила мордочку, фыркнула и улеглась обратно, обняв лапой девушку за шею.
– Кто она, эта девочка? – шепотом поинтересовалась Маша.
– Она то ли смотрителем тут работает, то ли в запасниках хранителем. Кшися.
– А кошка зачем? Тут ведь не то что мышей, даже паутины нет.
– Это ее друг. Она почти всегда сидит у Кшиси на плече… Саира. Кидается на тех, кто ей не нравится, от кого чувствует опасность. Прямо с Кшисиного плеча кидается.
– Откуда ты ее знаешь? – ревниво поинтересовалась Маша, отдыхая на пролете лестницы.
– Она давно тут. И ей довольно много лет, но практически не меняется. Где живет, с кем, как, понятия не имею. Чудная. Я знаю только, что она – организатор реконструкций. Ну, то есть тех самых ролевых игр, когда в крепости воссоздают эпоху, духовные и материальные ценности времени. Но Кшися не из тех организаторов, что бегают, договариваются, рассылают письма. Она – консультант по эпохе. И очень резка. Хоть откуда приехать может группа, хоть с другого конца света, но если их знания, одежда, снаряжение и поведение в быту, стиль сражения и ведения боя, танцы, музыка, представления о реконструируемой эпохе ей не соответствуют, она требует их вывести за пределы крепости. Что-то вроде инспектора времен, – разулыбался Игнат.
Запыхавшись, они поднялись на длинную галерею, что тянулась вдоль всей стены, прошли по ней следом за исчезнувшей где-то за тяжелыми дубовыми дверями Кшисей.
В выставочном зале музея было тихо и безлюдно. Кшиси нигде не было. На стенах висели картины местного художника с изображениями основных битв, что проходили в Аргидаве.
– Как мне тут хорошо, как мне нравится… – тихо протянула Маша.
Пусто, гулко, сквозняк из глухого угла, где нет ничего: ни прохода, ни двери, ни окна, ни щели. Топоток легкий, шепот еле слышный, звон упавшей и покатившейся монетки, глухой стук уроненного чего-то небольшого, то ли яблочка, то ли еще чего-то.
Мимо них из входной двери в арку, ведущую в соседний зал, не поздоровавшись, в мягкой обуви почти бесшумно прошмыгнул тонкий, гибкий, как майская травинка, юноша. Он еще постоял в арке, покачался, обернулся нехотя и сонно, вошел в соседний зал, лениво кивнул, еще раз обернувшись… Маша кинулась следом, а мальчик исчез. И не было там ни двери, ни окна. Ни шкафа, где можно было спрятаться. Ничего. Безмолвно в стеклянных витринах стояли манекены в военном снаряжении разных войн и сражений: с мечами, кинжалами, шпагами и саблями. С луками и стрелами разных конфигураций, с арбалетами и кремневыми ружьями. Жесткие лица с кровожадными оскалами, глядящие прямо тебе в глаза, страшные умельцы грабить, убивать, разрушать и жечь. И ни один из них не был похож на проскользнувшего мимо мальчика-травинку, мальчика-стебелька, тоненького, в замшевом камзольчике…
– Маша! – Игнат потряс ее за плечо. – Очнись, ты опять задумалась. Ты зачем побежала сюда без меня? Тут для нас ничего интересного. Пойдем, я тебе что-то покажу.
Игнат провел ее назад в картинную галерею.
– Смотри вот сюда.
– И что? – разглядывая две почти одинаковые картины, спросила Маша.
– А то, что это триптих. Вот смотри, пустое место. И темный след. Тут висела еще одна картина.
Ничего особенного. Тронный зал старой крепости. На одном полотне во главе праздничного стола восседает турецкий паша, на другом – русский князь. И перед ними стоит в поклоне тонкий, гибкий юноша в зеленом камзоле и держит за спиной странно развернутый свиток.
– В замшевом камзольчике! Мальчик! – вскрикнула Маша.
– При чем тут камзол?! – возмутился Игнат. – Посмотри, что на свитке!
– Что?
– Там план. Чертеж. Скорей всего, это чертеж строительства Тронной башни. С ее залом и – внимание! – с подземельем. И подземным ходом. А теперь посмотри вот на эту женщину, – указал Игнат на второе полотно.
За спиной у мальчика в зеленом камзоле, спиной к зрителю, стояла рыжеволосая девушка, ее яркие волосы паутиной рассыпались по плечам. Девушка украдкой протягивала руку к свитку, чтобы забрать его, спрятать, спасти…
– Где найти третью? Где она? Что там?
– Думаю, что там – сам художник. И весь проект башни. И не ошибусь, если окажется, что у художника шрам на правой щеке.
В зал вошла группа туристов, и с ними – бойкая хорошенькая экскурсовод.
– Привет, Игнатик! – кокетливо повела она глазками.
– А где третья картина?! – тут же, без вступлений, приветствий, ритуальных представлений, спросила у девушки Маша.
Девушка пожала плечиком, закатила глаза, мол, с кем ты общаешься, Игнат, и ответила:
– На реставрации.
– А где? У кого на реставрации? А эти две почему висят? Неотреставрированные, – не отставала Маша.
– Откуда мне знать, – возмутилась девушка, опять дернула плечиком, призвала туристов собраться в кучку к началу экспозиции и заученно, монотонно начала экскурсию.
Игнат и Маша спустились вниз по южной лестнице вопреки всем правилам и оказались у входа в подвал с арсеналом крепости. То ли там велись какие-то работы, то ли кто-то специально оставил огромные металлические ворота с кольцами, ведущие в подвальные помещения, открытыми.
– Это для туристов открыли?
– Думаю, это открыли для нас.
– Кто?
– Кто-кто… Твой мальчик. В замшевом зеленом камзольчике.
– Ктооо?!
– Пошли, пока нас не заметили и не выгнали.
У Маши заложило уши и разболелась голова. Она уставилась на странной конструкции катапульту и замерла.
– Маш… Маша?
Маша хотела ответить Игнату, но губы не слушались, ей казалось, она теряет сознание.
Из узкого арочного хода, откуда-то из темноты, появился тонкий, как стебелек, юноша. Подошел ближе. Еще ближе. Мальчик с белым красивым лицом и шрамом на переносице.
– Ты девушка? – шепотом спросила Маша. – Ты ведь девушка!
– Тише, – прошипел мальчик со странным акцентом. – Не ори. Пошли со мной. Он пусть ждет тут.
Мальчик нагнул голову, странного кроя шапочка зацепилась за дверной крюк, сползла, и по плечам рассыпались огненно-золотистые волосы.
Маша двинулась следом за Кшисей. Закружилась голова, и то ли ей казалось, то ли было на самом деле, что разговаривала она с какими-то людьми, что прикасались они к ее странному шраму на переносице, что говорили что-то важное. И все были чем-то крепко озабочены.
Игнат вынес ослабевшую Машу из подвала на руках, бормоча:
– Что-то слишком часто я стал носить на руках одну и ту же девушку. И мне это все больше и больше нравится. Ты не знаешь, к чему это?
Бледная трясущаяся Машка нашла в себе силы кое-как улыбнуться.
– Одно я могу сказать точно. Наш с тобой дом подвала иметь не будет.
Машка свернулась калачиком на салатовой молодой травке, улыбнулась, закрыла глаза и прошептала:
– Дай отдышаться. Там были люди… – бормотала Маша с закрытыми глазами, – называли себя пре… емниками… Жрецы – они так говорили. Какие-то жрецы. Говорили, что беда… Что Ненастье поднимается. Что нельзя лезть в чужие тайны, от которых зависит… Не помню… Тайна, на которой стоит мир… она должна оставаться тайной. Потому что, раскрыв ее, можно получить доступ к устоям. И тогда эти устои окажутся незащищенными, открытыми, и кто-то может на них покуситься, и мир может рухнуть. Как может рухнуть тронный зал, если начать там раскопки, а за ним вся крепость. А за крепостью… И еще… – Маша прикрыла глаза, забормотала как под наркозом, то ли вспоминая, то ли будто откуда-то что-то считывая: – Вскоре были убиты все свидетели. Ненастье, даже мертвый и уже погребенный, продолжал убивать. Но чудом остались в живых не только жрецы… Остались и потомки тех, кто руководил погребением вождя и уничтожением свидетелей. Они точно знают место его погребения. Как мы знаем место погребения Ют…
– Бред какой-то… Маш, приди в себя!
– Да. Какой-то бред, – отозвалась Маша. Уши были заложены, и она слышала Игната как сквозь воду. – Еще говорили о камне, что камень принес на Землю жизнь, о тревоге, об опасности, о Ненастье опять… Там были… Елисеевна, медсестра. Я ее узнала. Она лечит людей. И цветы еще лечит. Еще… там были какие-то люди… Там были… Макрина! Там была девочка Макрина рядом с каким-то косматым старым человеком…
Маша открыла глаза и села.
– Игнат! Там был твой отец. Там был Игорь Михайлович.
– Где?
Машка тяжело вздохнула, опять легла на траву и закрыла глаза:
– Не знаю.
Глава двадцать первая Спецоперация
Корнеев не уставал и умел терпеливо ждать. Иногда, чтобы получить какую-нибудь древнюю безделицу, он мог поднять всю свою агентуру, всех резидентов и доносителей, отработать антикваров, коллекционеров и конечно же огромную армию черных археологов и старателей.
Как-то вечером Катерина, закончив работу на кухне, попросилась уйти пораньше. В храм, на службу.
– Чего это? Праздник, что ли, какой? Грехи идешь замаливать? – сипло кашляя, рассмеялся Корнеев.
Та, зардевшись, призналась, что очень хочется ей, что сегодня батюшка собирает сход, что будет потом служить всенощную. В тот храм, что рядом с крепостью. И «афганцы» его приедут. Будут молиться смиренно, чтобы храм, значит, сберечь для людей, а то ведь под музей или что отнять хотят…
– Что?! – бахнув стаканом по столу, взревел Корнеев.
– Но если нельзя, я не… я не пойду… зачем мне… Там ведь «афганцы» и весь город придет… – бормотала Катерина, суетливо вытирая со столика капли яичного ликера.
– Иди, – вдруг успокоился и присмирел Корнеев. – Иди, Катерина. Что это я… Конечно, иди. На вот тебе за старания. Премия это. Поняла?
– А как же. Поняла, поняла, Лексейсаныч.
Катерина цапнула купюру, быстро, ловко, по-крысиному сунула ее себе в вырез платья и пошла спиной к выходу из комнаты, не сводя глаз с Корнеева, на ходу снимая фартук.
– Значит, отец Васыль… Значит, так… – Корнеев выдвинул нижнюю челюсть и нашарил телефон: – Бустилат, оденься по-человечески, в храм пойдешь. В какой-какой… У крепости. Спросишь там батюшку кое о чем. И пешком иди. Чтобы машина там не маячила. Имей в виду, на всю ночь идешь. Ко мне зайди сначала на пару минут.
Корнеев повеселел и налил себе еще один стакан яркого, солнечного «Бейлиса», желтенького вкусненького ликерчика, ликерушки.
В десять часов утра, после того как следственно-оперативная группа прибыла по вызову «скорой помощи», появился и Корнеев. Он принялся обходить все помещения храма. И, забравшись по ступенькам чуть ли не на самую колокольню, он увидел незаметную дверь, откуда слышны были голоса.
– Здравствуйте, молодые люди, – приветливо поздоровался Корнеев, как будто никогда и не встречался с этой парой. – А вы что тут делаете?!
– Здравствуйте, – настороженно отозвалась Маша, закутанная в сотни одежек. – А нам отец Васыль разрешил, – предупреждая дальнейшие расспросы, добавила она, сначала узнав голос, а затем разглядев и самого коллекционера Корнеева.
Игнат, тоже одетый тепло, не по сезону, промолчал. На столике у окошка перед юношей лежала старая тетрадь, а девушка записывала старательно что-то под его диктовку.
– Вам придется отсюда уйти на время, – спокойно, даже тепло, стоя в дверном проеме, придерживая ручку двери на тугой пружине, сказал Корнеев, – в храме случилась трагедия. Все должны покинуть помещение.
– Трагедия? Какая трагедия?
– Умер отец Васыль.
– Как умер?! – Машка ахнула и плюхнулась на тот стул, с которого только что поднялась, и уставилась на Корнеева, его не видя. – Он ведь только что всенощную отслужил. Мы у него ключ взяли. Как это умер?!
– От сердечного приступа. Не с его сердцем всенощные служить, – без тени сочувствия отозвался Корнеев. – Вам придется уйти, – жестко повторил он, – все оставьте как есть. Ничего с собой не берите. Придется вам показать вашу сумку, барышня, – вполне доброжелательно обратился Корнеев к Маше.