– Служа тебе, я радуюсь и становлюсь сильнее; я не хочу ничего, кроме этого.
– Ну, а если эйстаа прикажет тебе умереть – ты умрешь?
– Какая эйстаа? Мы жили в стольких городах. Служба тебе и есть мой город, значит, ты – моя эйстаа.
– Если так – живи, я никому не желаю смерти. Но вот эти Дочери… Иногда так и хочется… Впрочем, развиваю предыдущее утверждение. Роща нуждается в удобрении, – последовал знак неполноты действия, – а Дочери?
– Амбаласи знает все, видит сквозь камень. Дважды просили помощи, дважды отказывались.
– Третьего раза не будет. – Амбаласи сделала решительный жест, потом потянулась, и у нее в спине что-то хрустнуло. – Расхлябанность растет, работа уменьшается.
Они возвращались по лесной тропинке, зная, что сорогетсо следят за ними. Впереди на тропе промелькнула какая-то фигура, и, когда иилане" добрались до плавучего дерева, оно уже лежало поперек протоки. Это сделала Ичикчи. Когда Амбаласи в знак одобрения обратила к ней зелено-красную ладонь, она, потупившись, отвернулась.
– Благодарит, – проговорила Амбаласи, – трудом платит за лечение. Простые-то они простые, но кое в чем и не очень. Нужно внимательнее к ним приглядеться.
Она первой перебралась по плавучему дереву на другой берег.
– Угря, – приказала Амбаласи, протягивая руку. – Сетессеи, тебе не хочется узнать, почему мы перебираемся на остров по дереву вместо того, чтобы вброд перейти это мелководье?
– Такие вещи меня не интересуют.
– Меня же интересует все, потому-то я и понимаю все. Обратившись к возможностям своего могучего разума, я разрешила и эту маленькую загадку.
Амбаласи бросила в протоку кусочек мяса, и вода вокруг него словно вскипела.
– Видишь, сколько мелких хищных рыб. Живой барьер. Воистину новый континент полон чудес. Пойду на амбесид погреться на солнышке. Пришли ко мне Энге.
Сетессеи с контейнером шагала впереди, голова ее раскачивалась при ходьбе. Амбаласи заметила, что гребень помощницы уже посерел и начал лохматиться по краям. Так рано? Она еще помнила юную фарги, стремившуюся стать иилане"; слушавшую, запоминавшую и наконец ставшую бесценной помощницей. Годы и годы терпеливо трудясь, она, Амбаласи, открывала секреты мира. Чтобы окончить жизнь здесь, в своем еще новом городе, среди его вздорных обитательниц? Быть может, пора отправляться в путь? Уж во всяком случае, следует записать все, что было открыто здесь. Еще не рожденные иилане" науки будут благоговейно вздыхать, признавая ее великие открытия. А современницы почернеют лицом и умрут от зависти. Приятно об этом думать.
Амбаласи удобно уселась, прислонившись к теплому корню дерева, жаркое солнце грело бока. Закрыв глаза и приоткрыв рот, она всем телом впитывала тепло, успокаивавшее боль в натруженных мышцах. Поиск новых познаний – процесс приятный и долгий, но все-таки утомительный. Ее размышления прервали звуки привлечения внимания к присутствию. Амбаласи открыла один глаз.
– Это ты, Энге?
– Мне сказали, что ты хочешь меня видеть.
– Я недовольна. Твои Дочери Уклонения с каждым днем все более и более уклоняются от работы. Тебе это известно?
– Да. Это моя вина. Я просто не способна найти решение этой задачи. Я стараюсь, но, к моему отчаянию, не могу изыскать необходимого в принципах Угуненапсы. Я знаю, что выход где-то здесь, прямо перед моими глазами, но не могу его увидеть.
– Путаешь теорию с действительностью. Последняя существует, а вот первая… неизвестно.
– Но не для нас, великая Амбаласи, – кому как не тебе знать об этом. – В глазах Энге засветился огонек, и, усевшись на хвост, она приступила к проповеди. Амбаласи коротко вздохнула. – Истинность слов Угуненапсы не может быть оспорена. Когда эйстаа приказывает любой иилане" умереть – она умирает. А мы живем.
– Это легко объяснить. Я закончила исследования. Ты остаешься жить, потому что не срабатывает гипоталамус. И только.
– Отсутствие-знаний, желание-наставлений.
– Было бы хорошо, если бы эти твои Дочери Разброда тоже попросили наставлений. Слушай и запоминай. Так же как из яйца мы переходим в океан, а из фарги становимся иилане", наш вид меняется от древней формы к современной. Форма наших зубов свидетельствует о том, что прежде иилане" питались моллюсками. Прежде чем мы создали свои города, добились изобилия пищи и безопасности, для выживания вида была необходима хибернация.
– Стыд-унижение, признание в еще большем невежестве. Мы ее ели, эту самую хибернацию?
Амбаласи сердито стукнула зубами.
– Больше внимания моим словам. Хибернация – это оцепенение тела, промежуточное состояние между сном и смертью, когда все жизненные функции существенно замедлены. Она представляет собой гормональную реакцию, вызываемую пролактином. В обычном состоянии он регулирует обмен веществ и сексуальное поведение. Но слишком большое количество пролактина перегружает гипоталамус и вызывает несбалансированное физиологическое состояние, заканчивающееся смертью.
– Выживание… и смерть?
– Да, смерть личности позволяет выжить всей группе. Некая форма гена альтруизма, невыгодная для личности, но весьма полезная для вида. Пока правит эйстаа, в обществе существует социальный порядок. Ошибающиеся умирают по приказанию. На деле они сами себя убивают. Они верят, что умрут, – вот и умирают. Ужас перед неизбежной смертью высвобождает пролактин. И личность сама себя убивает.
– Мудрая Амбаласи, неужели ты утверждаешь, что великие идеи Угуненапсы основаны лишь на способности управлять физиологической реакцией? – ужаснулась Энге.
– Вот ты сама все и сказала, – с удовлетворением отозвалась Амбаласи.
Энге долго молчала, оцепенев в глубоком раздумье. Наконец она шевельнулась, жестом выразив понимание и одобрение.
– Амбаласи, мудрость твоя бесконечна. Ты предлагаешь мне физическую истину, которая заставляет меня сомневаться, заставляет меня вновь обратиться к основам всех известных мне истин, чтобы я обрела ответ, подтверждающий их справедливость. Ответ есть, он существует и нуждается лишь в истолковании. Вся мудрость Угуненапсы отражена в ее восьми принципах…
– Пощади мою старость – не угрожай всеми сразу.
– Это не угроза, это откровение. Но один из них объемлет все остальные. Он первый и самый важный. Он и был самым большим откровением Угуненапсы, которое и породило все остальные. Она говорила, что словно прозрела. Это было нечто сокрытое, вдруг явившееся взору. Правда, которую нельзя забывать. Она говорила так: мы живем между двумя большими пальцами великой Эфенелейаа, Духа Жизни.
– Ум немеет! Какую чушь ты несешь?
– Истину. Признавая существование Эфенелейаа, мы принимаем жизнь и отвергаем смерть. Когда мы становимся частью Эфенелейаа и Эфенелейаа входит в нас, эйстаа более не властвует над нами.
– Довольно! – взревела Амбаласи. – Хватит теорий – нужны практические действия. С каждым днем вы, Дочери, работаете все меньше, город страдает. Что вы собираетесь делать?
– Я намереваюсь еще глубже погрузиться в восемь принципов Угуненапсы, ведь ты, великая Амбаласи, сказала мне, что в них и следует искать решение наших проблем.
– Неужели? Остается надеяться, что ты его найдешь. Но советую погружаться быстрее и не слишком глубоко – потому что даже у моей прославленной кротости есть пределы. Без меня город умрет. А я так устала от ваших бесконечных разногласий. Урегулируйте их.
– Мы сделаем это. Только подари нам еще кроху твоего знаменитого терпения.
Когда Энге закончила говорить, Амбаласи закрыла глаза, поэтому жестов, означавших истинное отношение Дочерей к ее терпению, она не увидела. Энге медленно пошла прочь в поисках уединения, необходимого, чтобы разглядеть в себе непокорную истину. Но дойдя до тенистого перехода, она обнаружила у входа ту, которую меньше всего хотела видеть. Низкая и эгоистичная мысль. Ведь наклонность этой Дочери к прекословию вызвана только ее любовью к истине.
– Приветствую тебя, Фар', и спрашиваю, о чем ты хочешь говорить в моем присутствии.
Худенькая Фар' теперь стала еще тоньше, ребра ее торчали. Ела она немного и в основном думала. Волнуясь, она стиснула большие пальцы обеих рук. Она с трудом подбирала слова, и глаза ее еще более округлились от усердия.
– Я боюсь… твои слова, мои мысли и учение Угуненапсы противоречат друг другу. Мне нужны наставления и указания.
– Ты их получишь. Что тебя волнует?
– Твой приказ. Чтобы все повиновались Амбаласи, как эйстаа. И мы исполняем его, хотя, приняв принципы Угуненапсы, отвергли власть эйстаа.
– Ты забываешь, что мы пошли на это временно – пока не вырастет город. Ведь без него мы не можем жить, и всякие прочие действия будут направлены против жизни.
– Да, но посмотри – город вырос. В нем есть все, значит, время покорности закончилось. И я сама, и многие из тех, с кем я говорила, считают, что дальше так продолжаться не может…
Подняв вверх ладони, Энге остановила ее жестом, требующим немедленного повиновения.
– Не говори об этом. Скоро, очень скоро я открою вам то, что открылось мне только сегодня. Секрет нашей будущей жизни таится в глубинах восьми принципов Угуненапсы. Мы отыщем его, если посмотрим внимательнее.
– Энге, я искала его и не нашла.
Неужели в ее ответе промелькнул знак отвержения и даже презрения? Энге решила не заметить его. Сейчас не время для спора.
– Ты будешь работать ради существования города под руководством Амбаласи… и все сестры, и я сама. Наши проблемы будут разрешены очень скоро. Очень, очень. Можешь идти.
Энге глядела вслед удалявшейся тощей спине и снова ощутила бремя своих убеждений и поняла, насколько свободна эйстаа, которая мгновенно разрешила бы проблему, приказав Фар' умереть.
А пока Фар', живая, уходила прочь в тени деревьев.
Далеко за морем, на берегу Энтобана, тоже в тени деревьев, Вейнте" бродила по прибрежному песку. Она часто останавливалась, и следы за спиной были такими же запутанными, как ее мысли.
Иногда, словно просыпаясь, она ясно понимала, что с ней случилось. Изгнанная, отвергнутая, покинутая на негостеприимном берегу. Оставшись одна, она долго посылала проклятия вслед урукето, скрывшемуся в морской дали, вслед предательнице Ланефенуу. Все это сделала с ней Ланефенуу, и ненависть к этой эйстаа не отпускала Вейнте". Она докричалась до того, что охрипла, руки ее бессильно упали, морская пена забрызгала лицо.
Но это не помогло. Будь здесь дикие звери, они сожрали бы ее во время одного из приступов безумства. Но вокруг не было никого. За узкой илистой прибрежной полоской тянулись болота, зыбучие пески… гнилые места. В кронах деревьев порхали птицы, в грязи кое-где копошились какие-то твари. В самый первый день, когда от ярости пересохло в горле, она напилась воды из болота. Вода была нечиста, и Вейнте" занемогла и сильно ослабела. Позже она обнаружила в лесу родник с чистой водой, выбегавший на морской берег, и теперь пила только из него.
Поначалу она ничего не ела. Валяясь на солнце почти без сознания, Вейнте" не думала о еде много дней. Но, оправившись, она поняла, что это глупо. Так можно и умереть, – но ее ожидает иная смерть. Гнев и голод погнали ее к морю. В нем было много рыбы, но поймать ее было трудно – прошлые навыки давно позабылись. Но, чтобы выжить, улова хватало. Разыскивать моллюсков в прибрежном песке было легче, и скоро они стали основной частью рациона Вейнте".
Так прошло много дней; Вейнте" не ждала никаких перемен. Изредка, просыпаясь на рассвете, она смотрела на свои облепленные глиной ноги, на грязную кожу, с которой исчез замысловатый узор, на пустое небо и море. И удивлялась. Неужели это конец? Что же с ней случилось? Но недолгое беспокойство быстро отступало. Солнце пригревало, и оцепенение было все же лучше приступов бешенства.
Здесь была вода, а когда она ощущала голод, всегда находилась какая-нибудь еда. Ничто не тревожило ее. Темные мысли, не дававшие ей поначалу покоя, отступили.
Теперь мыслей не было вовсе. Медленно переставляя ноги, она бродила вдоль берега. И след ее был неровен и спутан. Ямки быстро заполнялись водой.
Глава 3
Надаске" зашел в озеро по грудь и принялся смывать с себя кровь. Он долго плескался и полоскал рот, выплевывая остатки чужой крови. Наконец он вышел на берег и всеми четырьмя большими пальцами указал на скрючившегося Имехеи. Это был жест отчаяния, полной безнадежности.
– Что ты хочешь сказать? – спросил Керрик, потрясенный происшедшим.
Надаске" поежился, но не ответил. Молчал и Имехеи, но недолго. Наконец он шевельнулся, потер синяки на руках и бедрах и медленно поднялся на ноги, пустыми круглыми глазами глядя на Надаске".
– Долго? – спросил Надаске".
– Их же было двое, я думаю, хватит.
– Ты мог ошибиться.
– Скоро узнаем. Давай вернемся.
– Идем.
Имехеи пошатнулся, но не сумел ступить и шагу.
Надаске" бросился к нему и крепко обнял за плечи. Имехеи сделал один неверный шаг, потом другой. Вместе они побрели вдоль озера и исчезли за деревьями. Назад не оглядывались, к Керрику не обращались, словно совсем позабыли о его существовании.
Он хотел поговорить с ними, но решил не пытаться, почувствовав, что явился свидетелем настоящей трагедии, хотя не мог понять, в чем она состояла. Вспомнились мрачные песни самцов в ханане, полные страха перед родильными пляжами.
– Довольно! – громко сказал он, разглядывая истерзанные тела.
Он хотел знать, что теперь будет с Имехеи, но с этим придется подождать. Когда-нибудь он поймет истинный смысл случившегося. Какое-то время самцы будут заняты собой. Нужно подумать об остальных. Что теперь делать? Как поступить с телами и припасами?
Иилане" было трое. Все погибли. Когда их хватятся? Ни узнать, ни догадаться, как скоро их станут разыскивать, нельзя. Однако действовать надо быстро, не исключая возможности скорых поисков. Надо сделать так, чтобы от совершенных здесь убийств не осталось и следа. Сначала трупы. Хоронить? Глупо. Трупоеды разнюхают, выкопают тела и разбросают кости. Трупы должны исчезнуть. Остается озеро – другого не придумаешь.
Одну за другой Керрик отволок убитых иилане" по отмели туда, где поглубже. Однако тела плавали, окрашивая воду в розовый цвет. Плохо. Недовольный, он выбрался на берег и принялся рассматривать их вещи. Еще сырые шкуры, но в основном пузыри с мясом. Он принялся вспарывать ножом прочные оболочки и забрасывать мясо подальше в воду: об остальном позаботятся рыбы. Дело было нелегким и неприятным, но в конце концов он покончил с ним. Потом набил галькой и мелкими камнями походные мешки и, зайдя в воду поглубже, привязал их к убитым. Трупы опустились на дно. Дождь смоет впитавшуюся в землю кровь. Если здесь и пройдет кто-нибудь из посланных на розыски иилане", – они ничего не заметят. Пусть исчезновение охотниц останется тайной.
Заметив забытый Надаске" хесотсан, Керрик укоризненно покачал головой. Оружие так нужно им, чтобы выжить, – а он бросил его и ушел. Вернее он не мог бы выразить своего горя словами. Длинным пучком травы Керрик связал его вместе с теми, которые принесли охотницы. Хесотсаны не могут быть лишними – хоть какая-то польза от этих ужасных событий. Подхватив свой хесотсан, он медленно огляделся, проверяя, не упустил ли он чего-нибудь, а потом отправился в обратный путь.
Теперь, когда у него было время подумать, стало до боли понятно: отсюда надо уходить, уходить всем. Если уж здесь оказались охотницы иилане", значит, его саммад расположился слишком близко к городу. Пропавших начнут искать и придут сюда. Но даже если не придут – все равно город слишком близко. Рано или поздно саммад обнаружат. Надо идти на север. Но Армун не в состоянии двигаться. Ему пришлось убить привезшего их сюда мастодонта. Это было необходимо, иначе нельзя было укрыться здесь. Как ему теперь не хватало слона. Ничего. Они возьмут лишь то, что сумеют унести. Он сделает травоис и сам потащит его. Харл вырос, окреп и сможет тянуть вторую волокушу. Ортнару придется идти самому. Он сможет, не очень быстро, но сможет.
Что-то темное шевельнулось в тени деревьев. Керрик нагнулся и бросился к ближайшему кусту. Там прятались мургу – молчаливые убийцы. Он выставил вперед хесотсан.
И только тут увидел, что это два самца. Один из них отдыхал, растянувшись на траве, другой сидел рядом.
– Внимание-присутствию, – сказал Керрик, встал и подошел поближе.
Надаске" взглянул на Керрика одним глазом и отвернулся. Он ничего не сказал, даже не пошевелился. Закрыв глаза, рядом неподвижно лежал Имехеи.
– Что это? – спросил Керрик.
Надаске" нехотя ответил, в его словах сквозила глубокая печаль:
– Он ушел на пляж. В его сумке яйца.
– Не понял.
– Это потому, что ты самец устузоу, а не иилане". Вы все делаете иначе. Ты говорил мне, что у вас яйца вынашивают самки, хотя я не понимаю, каким образом это возможно. Но ты же видел, что они с ним сделали. И теперь в его сумке яйца, и он будет лежать, закрыв глаза, словно во сне, но это не сон. Он будет таким до тех пор, пока не проклюнется молодняк и не уйдет в воду.
– А можно как-то прекратить это?
– Нельзя. Если уж так случилось, остается ждать конца. Он будет таким до последнего дня.
– А он… не умрет?
– Может быть, да, может быть, нет. Одни живут. Другие умирают. Остается только ждать. Его придется доставить домой, а потом заботиться и кормить. Я все сделаю сам.
– Понесем его?
– Нет. Спустим в воду. Он должен находиться в воде, как в теплой влаге родильных пляжей. Тогда яйца созреют, и проклюнется молодняк. Если же они погибнут, то погибнет и он. Все должно идти своим чередом. Помоги мне опустить его в озеро.