Никогда!
Внук Ворона повторял про себя это слово и, как мог, пытался постичь его смысл. Выходило нечто похожее на бездонный колодец, наполненный густой темнотой…
Видга смотрел на залитые солнцем утесы — в последний раз! И что-то в нем сопротивлялось пониманию, хотело проснуться и настойчиво шептало, что все это пройдет.
Когда судьба встает перед дверью, от нее не закроешься на засов…
Эрлинг Приемыш явился в Сэхейм еще до вечера; его пузатый, вместительный кнарр сидел в воде низко. Поздоровался с братьями, и они увели его в дружинный дом, на совет.
Звениславка уже знала, что на этом кнарре, где было много места под палубой, предстояло ехать и ей. Женщинам да малым ребятам не место на боевых кораблях. А те, черный да пестрый, уже тяжко покачивались рядом с кнарром, вытащенные из корабельных сараев. Тоже навсегда! Звениславка смотрела на них и казалась сама себе малым листком, сдунутым с ветки, унесенным неведомо куда…
Ветер злой, в какую сторону теперь подуешь?
Она складывала свое добро — и, правду сказать, не так-то много его было.
Все больше подарки Хельги Виглавича: застежки-фибулы и к ним плащ меховой, да сапожки, да шапочка кунья, любимая. Да еще самое драгоценное: ровные берестяные листки, исчерченные острым писалом. Случись спасаться, их схватит, остальное хоть гори.
Жаль мастера Иллуги: умер зимой…
Потом подошел Видга и сказал, чтобы она шла в дружинный дом. Дескать, ждут. Да велел поспешать.
И зачем бы?
Проходя по двору, она еще раз посмотрела на бухту. Кораблики, кораблики, куда побежите! Видга толкнул дверь дружинного дома, пустил ее внутрь. Женщины сюда нечасто входили.
Звениславка вошла и увидела, что этот просторный дом впервые не мог удобно вместить всех собравшихся под его крышей. Люди стояли и сидели прямо на полу, забирались, поджимая ноги, на лавки, к бревенчатым стенам. Только трое Виглафссонов сидели, как обычно, на хозяйской скамье.
И на стене над их головами висело, как прежде, оружие и щиты.
Все были здесь. И жившие в Сэхейме, и Эрлинговы люди, и старый Олав с троими сыновьями-кормщиками, и Рагнар с Этельстаном — бок о бок, словно никогда и не дрались… И даже вольноотпущенники, только что принявшие из хозяйских рук рог с пивом и свободу. Эти крепкие молодые парни, все еще плохо верившие в случившееся, сидели тише всех — по углам, возле двери…
Видга поставил Звениславку против хозяйского места и сел. Хельги поднял глаза, посмотрел на нее и отвел взгляд… И Звениславка вдруг почувствовала, что начинает , дрожать. Ей стало страшно — отчего? ; — Ас-стейнн-ки! — сказал ей Халльгрим, и люди в доме притихли. — Те купцы, что украли тебя из дому, шли все время водой?
Она ответила растерянно:
— Да… почти… там один волок был, в весской земле. Сын Ворона кивнул, а длинный дом слегка загудел, так, словно она сказала что-то очень важное. Но Халльгрим заговорил снова, и все разговоры мгновенно умолкли.
— Ты говорила еще, будто тебя любит какой-то конунг, владеющий землей в Гардарики. Это так или ты это придумала для Хельги?
Крепкие стены покачнулись у нее перед глазами… Ох, стоял же над светлой Медведицей, на крутом бережке, родной Кременец! И будто бы уже прямо к нему, к деревянным стенам-забралу, подходил по широкой реке — рукой подать — драконоголовый морской корабль! И вот, вот он — сейчас отзовется — черный всадник в плаще, вылинявшем от солнца и дождей… Сказка ли метится, или вправду не зря на что-то надеялась, не зря плакала о нем мало не всякую ночь?!
— Это так, — ответила она тихо.
Тут Халльгрим незаметно покосился на брата. Хельги сплел пальцы и сжал их, и побелели суставы. Он сидел неподвижно и молчал…
— Думается мне, — сказал Халльгрим, — у этого конунга нам повезет больше, чем в других местах. Если, конечно, он еще сидит в своем дворе. И если нас самих не перебьют по дороге какие-нибудь венды… — Помолчал и добавил:
— Иди, Ас-стейнн-ки.
В самую ночь перед отплытием случился переполох: маленькая смуглая Унн родила Сигурду долгожданного первенца… Женщины быстро подоспели на помощь.
Зеленоокая Гуннхильд и Звениславка, которой нынче было не до сна. Они-то и приняли крепкого беленького мальчишку, явившегося начать жизнь в пути.
Сигурд, выставленный за дверь, страдал едва ли не больше жены.
— Это Олав! — сказал он, когда в доме закричал младенец. — Я назову его Олавом…
Он не поверил бы, если бы ему показали дочь.
Отец и братья пришли взглянуть на новую родню…
— У нас еще никогда не приказывали вынести младенца — сказал Можжевельник. — Славно, что у меня есть внук… Хотя и нелегко тебе будет, Сигурд, сохранить его в пути!
Но счастливый Сигурд не желал думать ни о чем худом.
— Я ведь пойду кормщиком на кнарре, — сказал он отцу. — Я все время буду поблизости. И если случалось, чтобы сыновья рождались не вовремя, то я о таком не слыхал!
Он взял малыша на руки и окропил его водой из чаши, которую подал ему Бьерн. Так он признавал сына своим по закону и облекал его всеми правами и тяготами наследия… Ибо придет срок, и укроет старших прощальное пламя погребальных костров. Тебе, мальчишке, достанется отцовское добро и его место подле вождя — не осрами! И отцовская земля, если только она будет, эта земля. И меч отцовский: продолжать старые распри.
Потому что у врагов твоего отца тоже вырастут сыновья…
Сигурд принес свой меч, показал его малышу. Раскрыл крохотную ладошку и прижал ее к рукояти:
— Рад бы оставить тебе имущество, да у самого ничего нет. Только этот острый меч: что добудешь им себе, то и твое…
Подошедший Халльгрим наблюдал за ним с одобрением.
— Я надеюсь, — сказал он, — к этому мальчику придут добрые норны.
Хорошенько угости духов рода, Сигурд, и если они дадут ему удачу деда, это будет совсем не плохой дар!
Тут Унн пробормотала несколько слов на своем языке, который понимала одна Звениславка.
— Что она сказала? — спросил ее Виглафссон.
— Она призывает на тебя милость своего бога.
— Какого бога?…
— Она называет его — Аллах…
И будет у сына Унн сразу два имени: Олав и еще одно, то, что даст ему смуглолицая мать. И станет он на оба откликаться одинаково охотно. Так всегда бывает, если мать и отец народились от разных народов и верят в разных богов.
А перед самым рассветом во двор явились сторожа. Те, что стояли возле устья фиорда, — предупредить о кораблях конунга, если враги вдруг решат подойти в темноте.
Сторожа привели с собой человека, пытавшегося пробраться к Сэхейму на лодке; Парня узнали: это был рыбак с одного острова в шхерах, лежавших на юге, между землями Гудмунда и Торсфиордом. Года два назад он угодил в шторм во время лова трески — и плохо бы ему пришлось, если бы не Эрлинг на своем кнарре…
— Это хорошо, что я не опоздал! — сказал рыбак, когда Халльгрим вышел вместе с братьями к нему во двор. — Я ведь приехал сюда потому, что вы убили Рунольва. А то он сильно нам досаждал. Вот мы и подумали, что неплохо оно было бы вас предупредить, ведь Харальд конунг идет в здешние места, и мы уже видели его корабли. Другое дело, люди конунга не знают шхер и оттого не могут идти по ночам. А мы не очень-то спешим их проводить…
Халльгрим снял с плеча застежку и протянул ее рыбаку. Он сказал:
— Я собирался сегодня отплыть и без твоего предупреждения!
Обернулся к людям, понемногу выходившим из дома, и крикнул, стискивая кулаки, и на той стороне бухты в утесах отозвалось эхо:
— Грузить корабли!
Халльгрим Виглафссон дал свободу всем своим рабам. И тем, кого намеревался взять с собой в плавание, и тем, кто оставался хозяйничать в покинутом доме. Вольноотпущенники помогали таскать на корабли оружие и одеяла, и дом на глазах приобретал нежилой вид.
— Был Фиорд Тора, теперь станет Трэлле — Фиорд Рабов! — сказал Хельги. И усмехнулся углом рта. Навряд ли устоял бы Харальд конунг, случись ему сойтись с Хельги один на один. Хотя и он, как рассказывали, был добрым бойцом…
Отплывавшие поднимались на палубы кораблей… И неохотно же поднимались!
Каждого словно бы тащил обратно крепкий канат.
Навсегда!
И уже не будет больше ни этих серых камней, ни далекого водопада, поющего на тысячу голосов, ни гор под снежными шлемами, ни солнца, встающего из-за гор…
Навсегда!
И они молчали. Так молчали, что даже у Звениславки, глядевшей на них, плакала душа.
И вот наконец корабли приняли всех. И кормщики грели ладонями рукояти правил. Олав — на черном корабле. Бьерн Олавссон — на пестром. На корме кнарра плечо в плечо стояли Гуннар и Сигурд.
Только сыновья Ворона, трое, оставались на берегу. Не все было совершено, что следовало совершить.
Халльгрим повел братьев к дружинному дому… Никто из бывших рабов еще не посмел войти туда как хозяин:холодная зола лежала в погасшем очаге, и непривычно гулко звучали голоса и шаги между пустых, оголенных стен…
А ведь эти стены помнили и Виглафа, и Фрейдис — совсем молодых. И их, Виглафссонов. Хранили в себе их голоса… их первые крики. Слова ненависти и любви. Под этими насквозь прокопченными стропилами Виглаф Ворон протягивал новорожденным сыновьям свой боевой меч, обещая оставить его в наследство. И все это видел и слышал огонь в очаге, и стены, и крыша, и потемневшие от древности деревянные боги, охранявшие хозяйское место… Богов увез из Вестфольда еще отец Виглафа Хравна. А сам Виглаф утвердил их здесь после долгих скитаний. И пообещал Богам, что навсегда.
Навсегда!
И мерещилась братьям на деревянных ликах безгласная укоризна.
— Простите, хранители предки, за то, что тревожу, — проговорил Халльгрим негромко. — Ты, прадед Видга, дарующий мужество мужам… И ты, Альвгерд прабабка, помогающая женщинам рожать мужей. Пока живы мы, стоящие перед вами, жив род. Ваш род, и не видать вам бесчестья. Я еще построю для вас дом!
Деревянные божества не ответили. Только слышалось за спиной дыхание братьев…
Они подняли вросшие в землю резные столбы, и дом умер.
И перестал быть их домом.
Пустой, холодный дом с погасшим очагом и тишиной, затаившейся в углах…
Вечером здесь поселятся другие люди, и начнется совсем другая жизнь. То, что было раньше, уже не вернется.
Никогда!
— Пускай последует за ними удача предков, — сказал Халльрим совсем тихо.
И двинулся наружу. Он не оглядывался. Зачем?
Братья вышли, по очереди ударив правой ногой о порог.
Там, во дворе, взрывал землю копытами большой рыжий бык, приготовленный в жертву. А над фиордом вились и кричали чайки. Говорят, есть люди, умеющие по птичьему крику предсказывать судьбы. Не нужно было большого умения, чтобы распознать предвещание дальней дороги…
— Давайте положим Богов ко мне, — сказал Эрлинг. — На кнарр. Там большой трюм…
— Нет! — отрезал Халлырим. — Их место — на боевых кораблях! А не в трюмах с женщинами!
Крепко привязанный бык злобно ревел, мотая курчавой головой. Халлырим подошел к нему и вытащил из ножен меч.
— Велика удача конунга! — сказал он, и одноглазый Один у себя в Вальхалле слышал каждое его слово. Ибо даже Боги внимательно слушают, когда говорят вожди. — Велика удача конунга, и не мне ее переломить. Но и моя удача не до конца меня оставила. А если она сама так решила, я заставлю ее передумать! — И кивнул вольноотпущенникам, стоявшим наготове:
— Режь веревки!
Почуявший свободу зверь ринулся на него, склоняя рога. У Халльгрима хватило бы силы схватить эти рога и опрокинуть быка, но нынче не время было для забавы. Он занес меч и ударил. Летел бы на него всадник — оба умерли бы, и всадник, и конь. Бык рухнул. Окровавленная морда уткнулась Халльгриму в сапоги.
Халлырим не двинулся с места.
Люди на кораблях начали тихо переговариваться, убирая с берега сходни.
Халлырим подошел к воде, и с черного корабля ему протянули весло. Он вступил на него и перебрался через борт. Прошел на корму, и Олав передал ему рулевое весло. И Халлырим скомандовал, держа в руке дымящийся меч:
— Поднять якоря!
Странно, глухо прозвучал его голос, привычный к приказам, способный перекрыть и шум битвы, и завывание бури. Никогда еще он не отдавал команды тяжелей…
Один за другим три корабля вышли из бухты в фиорд. Весла стонали в гребных люках человеческими голосами.
И поплыло, отодвигаясь назад… Двор, еще хранивший их следы. И туша жертвенного быка посередине темного пятна на песке. Дружинный дом, увенчанный ветвистыми рогами оленя. Весь Сэхейм — Морской Дом, вдруг сделавшийся таким маленьким в своей бревенчатой ограде, у подножия огромных каменных гор… И сами горы словно бы зашагали по берегу, то заслоняя друг друга, то вновь открываясь. И казалось, будто это толпа давно поверженных великанов вышла проводить корабли…
И солнце выплывало из-за этих гор, и больше никогда и нигде не придется увидеть такого рассвета.
Никогда!
На кнарре у Эрлинга Скегги потянул за руку Звениславку:
— Смотри!
Скегги указывал вперед, на черный корабль, туда, где на корме у рулевого весла стоял Халлырим хевдинг. В голосе мальчика звучали жуть и восторг:
— Смотри! Он не оглядывается назад!
Тут Звениславка села на палубу прямо там же, где стояла, под парусом.
Спрятала лицо в коленях и заплакала. Сама не знала, от горя или от счастья.
Наверное, все-таки от горя: разве не прожила она здесь целый год, с этими людьми, их жизнью? Как радоваться их горю? Хотя бы оно и обернулось счастьем для нее самой?
Кроме нее, на кораблях не плакал никто.
Халлырим так и не обернулся, хотя знал, что будет впоследствии себя за это казнить. Он был вождем. Ему следовало показывать людям пример…
Лодка рыбака шла за кнарром на веревке, а сам рыбак стоял на палубе, разговаривая с Эрлингом Виглафссоном.
— Грозен твой брат вождь! — сказал он ему. — Но ты, уж верно, знаешь, как к нему подойти, чтобы он послушал совета. Лучше будет, если он станет держаться открытого моря, потому что у конунга есть люди, поклявшиеся о его голове. И я не стал бы тут об этом болтать, если бы не видел их так же, как вижу тебя теперь, и не слышал, о чем они говорили. Ведь они ночевали у нас, и я не намного их обогнал.
— Что же за люди? — спросил Эрлинг спокойно. А сам почему-то вспомнил про Эйнара. И как тот погрозил кулаком, плывя прочь от корабля.
— Это Вигдис Рунольвдоттир, — ответил рыбак. — Люди говорят, она в большой милости у конунга. Конунг подарил ей корабль, полный самых отчаянных берсерков, и те слушаются ее, как вождя, и называют — дроттнинг. И она такая же рыжая, как сам Рунольв, и она действительно его дочь. Я видел ее третьего дня.
***— Так, — сказал Эрлинг, помолчав. — Пожалуй, это лучше, что ты заговорил со мной, а не с ним.
Эйрик Эйрикссон, брат Гуннхильд, едва не рассердился на сыновей Ворона за то, что те не пожелали запастись у него ни мясом, ни солодом, ни хлебом.
— Я же богат, — сказал он им с упреком. — И дом мой благополучен. У меня даже в самые голодные годы не случается так, чтобы не из чего было сварить пива!
Халльгрим ему ответил:
— Твое богатство растет на земле, а наше плавает по морю. Мы добудем себе любые припасы, когда захотим.
Харальд конунг останавливался в Линсетре и пировал у Эйрика в доме…
Эйрик вспоминал об этом, смеясь и почесывая затылок. И было что вспомнить! Все знают, как быстро путешествуют слухи. Даже быстрее боевого корабля. И чего только не рассказывали Эйрику о Харальде Косматом! Немыслимое дело — принимать этого конунга у себя. Устроишь пир небогатый, обидится. По достоинству не почтили! А развернись с угощением — снова обида. Хочет, стало быть, своенравный одальман похвалиться могуществом, показать, что и не думает бояться правителя страны. Хоть бросай землю и дом да беги куда глаза глядят!
Эйрик в горы не побежал. Встретил знатного гостя и как-то сумел и ему угодить, и своего достоинства не потерять. Кончилось тем, что близкий друг Харальда, Регнвальд ярл, даже оставил в Линсетре сына. Оставил в знак доверия, как залог… Оставил бы и Харальд, да не было еще у молодого конунга сыновей.
Видел Эйрик и Рунольвову дочку… Видел подаренный ей корабль. От нее самой и узнал о немирье в Торсфиорде. И успел испугаться, как бы Вигдис не надумала выместить на нем зло. Но и люди Вигдис дурного ему не сделали…
— Теперь не было бы тебе худа, — сказал ему Хельги. — За то, что ты пустил нас переночевать! Но Эйрик только покачал головой:
— Не станет Харальд наказывать вставшего за родню. Вот если бы я не пустил вас во двор, тогда он первый сказал бы, что я трус. Да, пожалуй, и с земли бы согнал.
Гуннхильд долго обнимала Эйрика и его жену. Потом на кораблях снова подняли паруса… С берега махали вслед, пока можно было видеть. Махали длинными полотенцами: пусть будет дорога гладкой и ровной, как эта мягкая ткань! Пусть Лебединая Дорога вскипает волнами не выше тех, что рождаются на развевающемся полотне.
— Послушай-ка, Эрлинг! — позвал Хельги, пока три корабля шли еще рядом и можно было переговариваться. — А скажи, Эрлинг, не приглашал тебя Эйрик остаться? Не спрашивал, что ты, домосед, делаешь с викингами в море?..
Халльгрим на своем корабле поставил ухо ветру.
— Приглашал! — долетело над водой. Хельги приставил ладони ко рту:
— Ну и что ты?
Приемыш задорно ответил, одолевая расстояние:
— А что видишь!
Он мог бы еще добавить, что Эйрик предлагал им с Гуннхильд хотя бы оставить в Линсетре на воспитание маленьких сыновей. Эйрик обещал вырастить из них достойных мужей. И твердил, что Линсетр безопасен, особенно нынче — у конунга под рукой… А плавание — как угадать, что ждет впереди? А в Гардарики?
Эрлинг и Гуннхильд отказались в один голос.
— Спасибо тебе, родич, — сказал Приемыш. — Но мы ведь идем не в поход.