– Или ты случайно на каждый прием надеваешь короткую юбку?
– Что ж, тебе и самому пора бы призадуматься о балансе между работой и личной жизнью, – не сдавалась Астрид. – И еще. Я была бы тебе весьма благодарна, если б ты не начинал косить газон ровно в то время, когда у меня посетители.
* * *На первый взгляд дела у них шли как никогда прекрасно, но вот в художественной школе Хуберт все больше чувствовал себя каким-то обманщиком: стоит перед студентами, критикует их работы! А сам всякий раз строит грандиозные планы на каникулы, но каждую неделю откладывает их осуществление – то в саду копается, то в доме что-нибудь мастерит, то вдруг возьмется за путаные поиски материалов для проектов, из которых никогда еще ничего путного не выходило. Он много читал, встречался с коллегами. Мастерская в бывшей прядильне так и числилась за ним, но он туда почти не ездил. Поначалу он воображал, будто подобные трудности знаменуют начало нового творческого этапа. Своего галериста он из месяца в месяц кормил обещаниями. А тот, все реже спрашивая, над чем работает Хуберт, посылал ему взамен фотографии только что купленной собаки или приглашения на вернисажи других художников. Бегло взглянув на эти карточки, Хуберт откладывал их в сторону: отчасти он испытывал зависть, отчасти попросту скуку от того, с какой серьезностью его коллеги отстаивают примитивнейшие идеи.
Как вдруг пришел мейл от Арно, директора центра культуры и искусств, где у Хуберта семь лет назад состоялась первая и единственная большая выставка. Ему казалось, что это дело давнее, в памяти не сохранилось никаких живых впечатлений ни от гор, ни от залов, ни от людей. Зато Арно, как выяснилось, и поныне вдохновлен их встречей. Обращаясь к Хуберту на «ты», он восторженно отзывался о тогдашней выставке, приглашал приехать снова. Обещал бюджет, обещал карт-бланш. Живи у нас в культурном центре сколько хочешь, точно назначаем только дату самой выставки – конец июня. Хуберт хотел было сразу отказаться, но потом все-таки распечатал письмо на принтере и положил в стопку к другим незавершенным делам.
* * *После ужина он рассказал про это письмо Астрид.
– О, как здорово тогда съездили, помнишь? – воскликнула она. – Я же помогала тебе развешивать картины. Беременная. Жили в той крошечной комнатке наверху, кровать одна, скрипучая до ужаса. Как-то Арно даже замечание нам сделал, но тебе это нисколько не помешало… – Астрид даже заулыбалась, но тотчас переменилась в лице, словно само это воспоминание вызывает у нее досаду.
– Наверное, так оно и было, – сказал Хуберт, хотя ровным счетом ничего не помнил.
Они ужинали в саду, Лукас с соседским мальчиком играли на лужайке. Хуберт собрал грязную посуду, отнес в кухню. Шел босиком, чувствуя влажную прохладу травы, оповещавшую о скором наступлении ночи. Когда вернулся, Астрид спросила, почему он не хочет принять приглашение Арно.
– Потому что мне нечего выставлять! – отрезал он.
– Ну, этот вопрос не решится сам, – заметила Астрид. – Рано или поздно тебе придется снова чем-нибудь заняться. А ведь там, в горах, красиво.
– Подлинное искусство никак не связано с красотами ландшафта.
– Места силы – их немало в том регионе.
– Это твои дела, а не мои. Хочешь от меня избавиться?
Астрид встала, позвала Лукаса. Велела ему немедленно идти в дом, голос ее звучал непривычно жестко. Минут через десять она вернулась в сад: Лукас просит отца не забыть про поцелуй перед сном.
В доме было прохладнее, чем на улице, все жалюзи опущены. Лукас тихонько лежал в кровати, ждал. В такие минуты он представлялся Хуберту неведомым существом, чей мир и шире, и загадочней его собственного. Он наклонился, Лукас обнял его за шею, стал целовать то в одну щеку, то в другую.
– Ну, хватит, хватит… – сказал Хуберт. – Тебе спать пора.
На пути к лестнице ему вдруг вспомнилась ранняя серия его рисунков цветными карандашами – кухни, спальни, гостиные… Люди на этих картинках отсутствовали, но казалось, будто в комнате кто-то есть или вот-вот войдет. Хуберт остановился на одной из верхних ступенек. Из кухни доносилось звяканье посуды. И вдруг он увидел, как Астрид идет по темному коридору, явно не замечая его наверху, на лестнице. В руках у нее бутылка вина и два бокала. По походке чувствуется: не хочет попадаться на глаза. Хуберт потихоньку преодолел остальные ступеньки вниз и увидел, что перед стеклянной дверью в сад Астрид вдруг остановилась. И медлит, что-то заметив, наверное, или услышав. Быстрыми шагами он подошел к ней сзади, обнял за талию, поцеловал шею. Астрид обернулась. И только он вновь захотел ее поцеловать, высвободилась из его объятий:
– Мне нужно с тобой поговорить.
Разговор этот Хуберт помнит смутно. На соседнем участке то и дело вспыхивал галогеновый прожектор: верно, по вине какого-то зверька срабатывал датчик движения. Издалека негромко доносился гул автострады. Стало прохладнее, Астрид куталась в одеяло. Около полуночи они наконец пошли в дом. Хуберт делал над собой усилие, чтобы держаться прямо. Занес в кухню две пустые бутылки, поставил на обеденный стол, а сам улегся на диван. Астрид, не произнеся больше ни слова, отправилась в их постель.
Все разговоры, последовавшие за тем, первым, протекали на один лад. Их союз для нее все равно что плен, внушала ему Астрид. С Рольфом у них все по-другому. Рольф – он открывается. С тех пор как Астрид начала вращаться в кругах этих целителей, она заговорила на другом языке.
Всякий раз она с абсолютным спокойствием обосновывала свою позицию, а к приступам его ярости относилась с пониманием, что вводило Хуберта в еще большее неистовство. По словам Астрид, дело совершенно не в нем. Решение принято ею. В конце концов Хуберту ничего не осталось, как только согласиться на пробный разрыв отношений. Пусть Астрид и Лукас остаются в доме, а он найдет себе маленькую квартиру.
С тех пор как Хуберт все узнал, Астрид незачем стало тайком встречаться с любовником. Чуть ли не каждый второй или третий вечер она исчезала, а Хуберт не вылезал из дому и присматривал за Лукасом. Тот спал теперь беспокойно, часто жаловался на страшные сны. Когда около часа ночи Астрид возвращалась домой, Хуберт все так и сидел перед телевизором, а она без всяких объяснений поднималась на верхний этаж.
* * *Семестр закончился в середине июня, но Хуберт продолжал каждый день ездить на работу. Он снял однокомнатную квартирку неподалеку от озера. О приглашении в горы он и думать забыл, как вдруг Арно опять объявился.
«Как мне надо действовать, чтобы тебя уговорить?» – написал он. После обеда Хуберт пил кофе с заведующей учебным отделом. Та, зная о разрыве с Астрид, посоветовала принять приглашение. У него же целый год впереди, что-нибудь да получится. Может, работать под давлением ему только на пользу.
Сразу после обеденного перерыва Хуберт ответил Арно, что с удовольствием принимает приглашение.
В июле они с Астрид и Лукасом поехали отдыхать. Коттедж забронировали еще зимой, вскоре после Рождества. Хуберт предлагал Астрид отправиться в отпуск с Рольфом, но та ответила, что к такому они оба еще не готовы. А в совместном отдыхе с ним, Хубертом, она не видит для себя никакой проблемы.
Все две недели в Дании стояла холодная и дождливая погода. Лукас, конечно, скучал. Чего они только не затевали! Съездили в сафари-парк, осмотрели перестроенную под музей трехмачтовую шхуну, посетили стеклодувную мастерскую, где Лукасу разрешили сделать отливку его ладони. По крайней мере днем Хуберт мог воображать, будто они и теперь настоящая семья. Да и Лукас явно наслаждался тем, что они снова вместе. Астрид постоянно получала эсэмэски и по меньшей мере раз в день – телефонный звонок. Тогда она уходила в другую комнату, а на улице – в сторону на несколько шагов. Хуберт наблюдал за нею издалека. Выглядела она серьезно и после такого разговора раздражалась еще больше, чем обычно.
Вечером Лукас укладывался спать, а Хуберт и Астрид все так и сидели в гостиной, читали, попивали красное вино. Потом Астрид обычно говорила, что уже устала, и уходила в ванную. Хуберт, отложив книгу, прислушивался к незнакомым шорохам в этом чужом доме, к скрипу лестницы, к шуму льющейся воды, к ветру, кажется, задувавшему здесь денно и нощно. Выждав полчаса, он тоже шел в ванную. Спали они в разных комнатах, но однажды Астрид, уже собравшись в постель, вдруг шепнула: «Пойдем?» Он последовал вплотную за ней по лестнице. А наверху она взяла его за руку и потянула в свою комнату.
Наутро никто из них не упоминал о произошедшем в ту ночь, но в оставшиеся дни отпуска Астрид, случалось, возьмет его под руку на прогулке или чмокнет в щеку, когда он угощает ее и Лукаса мороженым. Не раз он вдруг задумывался о том, что эта совместная поездка для них, скорее всего, последняя.
* * *Близость в течение двухнедельных каникул еще больше отдалила их друг от друга. Отношения их превращались в товарищеские, и они уже не ссорились при встрече, сравнивая свое расписание и договариваясь, кто и когда забирает Лукаса из школы или с продленки, кто проведет с ним выходные дни.
Близость в течение двухнедельных каникул еще больше отдалила их друг от друга. Отношения их превращались в товарищеские, и они уже не ссорились при встрече, сравнивая свое расписание и договариваясь, кто и когда забирает Лукаса из школы или с продленки, кто проведет с ним выходные дни.
Астрид спрашивала, не помнит ли Хуберт, куда подевался гарантийный талон от кофе-машины, или просила в выходной день залатать камеру от велосипеда Лукаса. Говорили о работе, иногда Астрид даже рассказывала про Рольфа, а Хуберт выслушивал ее, не прерывая.
Сад требовал ухода, Хуберт от этой работы не отказался. Но в дом он старался не заходить. Вот понадобятся инструменты в подвале, только тогда и зайдет. Лукас часто появлялся во дворе, играл где-нибудь неподалеку, а сам на него исподтишка поглядывал. Если Хуберт просил его принести что-нибудь из дома, мальчик бегом бежал внутрь, словно и ему не очень хотелось, чтобы отец ступил под их кров.
Хуберт все больше свыкался с новым положением вещей, но категорически отказывался от любого контакта с Рольфом. Астрид же, словно назло ему, все чаще рассказывала про своего друга. У него собственное агентство, он консультант по карьере. Ну, это только название, на деле он идет дальше. Его задача – целостный подход, он способен вчувствоваться, вжиться в личность собеседника и тем самым свободно передвигаться по оси времени что вперед, что назад, а значит, давать конкретные советы.
– Он тебе кто – возлюбленный или гуру? – не удержался Хуберт.
– Ни то ни другое, – парировала Астрид. – Когда он здесь ночует, то спит в другой комнате.
Начался новый семестр, и недосуг стало Хуберту размышлять о приглашении в горы. Работы в саду убавилось, Хуберт заходил домой только для того, чтобы забрать Лукаса на выходные или привести обратно. Пытался выведать у мальчика, что там происходит у его матери с Рольфом, о чем они говорят да чем занимаются. Но Лукас не желал распространяться на эту тему.
Осенью Хуберт устроил для своих студентов выставку, только она закрылась, как началась подготовка к балу художников в конце семестра. Любая деятельность была кстати, ведь теперь, когда он один, времени у него хоть отбавляй, особенно вечерами. Иногда он ходил в кино или в театр, а вот с друзьями встречался редко. Вместе с появлением Лукаса он порастерял почти всех своих друзей.
В январе, когда они всем отделом поехали на выходные дни кататься на лыжах, у Хуберта завязался роман с одной студенткой. Почти выпускница, учится последний семестр, красивая и невероятно энергичная. В течение двух месяцев они с Ниной встречались каждую неделю. Сначала постель, потом обсуждение ее работ. Нина очень хотела съездить с ним в горы на пасхальные выходные, но Хуберт отказался под тем предлогом, что хочет провести праздники с сыном.
– Так возьми его с собой! – не уступала Нина. – Против детей и животных я ничего не имею.
Идея провести выходные с Ниной и Лукасом вместе представлялась ему абсурдной, о чем он прямо и сказал. Тут между ними возникла ссора – первая и, как оказалось, последняя, потому что в итоге они решили расстаться.
– У причины всегда бывает множество причин, – сказала напоследок Нина. Хуберт являлся ее официальным руководителем, но Нину это смущало гораздо меньше, чем его. – Я на тебя не сержусь, – добавила она. – Нам было хорошо вместе.
Хуберт все чаще думал о выставке. Принимая приглашение, он полагал, что ему вовремя придет в голову какая-нибудь идея. Однако теперь, когда срок приближался, уверенность его покинула. Заведующая учебным отделом время от времени интересовалась его планами. Он только плечами пожимал в ответ:
– Я мог бы придумать что-нибудь эдакое с молодежью. То ли горы, то ли воды…
– Может, ты там станешь пейзажистом? Ты когда уезжаешь?
– В конце мая, на месяц, – ответил он.
Хуберт уже стоял в дверях, но она успела крикнуть ему вслед, что на сайт надо хоть иногда выставлять новые работы. С Ниной он тоже обсуждал выставку. Сидели в баре, пили пиво.
– Ты знаешь, что там в горах медведь ходит? Читал об этом? – спросила она. – Может, придумаешь что-нибудь с плюшевым мишкой? Или с медвежьим пометом. Как тот африканец, который использует слоновий навоз.
– Крис Офили, только он британец, – поправил ее Хуберт. – Тебя послушать, так все просто.
– Признайся, для тебя любая моя идея – дрянь! – засмеялась Нина.
* * *Не раз Хуберт спрашивал себя, когда же начался этот творческий кризис. Ведь не сразу и не вдруг. Просто он постепенно осознал, что его больше не тянет к мольберту и он вот уже несколько месяцев даже не пытался взяться за новую картину. Возможно, Лукас был тому причиной. Они с Астрид не собирались заводить ребенка, и вот, как раз готовясь к своей первой персональной выставке, он узнал о ее беременности. Тогда его работы впервые по-настоящему привлекли внимание, в художественном журнале опубликовали фотографии его картин и даже по телевидению о нем рассказывали. Спустя всего несколько дней после открытия выставки несколько картин купили, хотя галерист явно завысил цены. В то время он больше времени проводил в мастерской, чем дома. А галерист говорил тогда: пусть Хуберт напишет сколько угодно «голых домохозяек», все продадутся! Хуберту не нравилось, что галерист так называет его картины. Но не в том дело. Просто они успели ему поднадоесть. Ведь бороться за технику уже не приходилось, и, может, новые картины получались даже лучше старых, но выразительной силы им явно не хватало.
И тут пришел первый мейл от Жюли. Хуберт открыл собственный сайт уже несколько лет назад, но пока еще никто не пытался с ним связаться таким путем. Похвалы Жюли ему польстили. Она спрашивала, кто послужил ему образцом, каковы методы его работы, отчего он пишет только обнаженных женщин. Он ответил, что дело тут не в зацикленности на женщинах, а в рабочем цикле. В сущности, эти картины с женщинами есть логическое продолжение других – тех, где изображены пустые комнаты. Жюли ему не поверила.
Он ни разу не упомянул ни о своей подруге, ни о ребенке, которого та ждала. Жюли он тоже не задавал вопросов о ее жизненных обстоятельствах. В переписке они никогда не переходили на серьезный тон, особенно Жюли: она, похоже, хотела развлекаться, а не вступать в дискуссии. Постепенно Хуберт составил о ней очень ясное представление, он был уверен, что узнал бы ее, случись им встретиться лично.
Однажды Жюли спросила, не хочет ли он написать и ее портрет, но Хуберт решил поначалу, что это очередная ее шуточка. Поколебавшись, он попросил Жюли прислать фотографию, но совершенно не расстроился, когда она так ничего и не прислала. Ведь он заметил, что на эту переписку по электронной почте расходует всю свою энергию, хотя мог бы вложить ее в творчество, преодолев то нежелание работать, что мучило его вот уже несколько месяцев. Единственное, что его интересовало, – Жюли.
Несколько дней спустя они договорились о встрече. В кафе его ожидала Джиллиан, но никакого потрясения он не испытал. Лицо телеведущей давно было ему знакомо, однако лишь при личной встрече в студии Хуберт почувствовал ее неуверенность и искренность, совсем не заметные на экране. Пригласил ее к себе в мастерскую. Когда показывал картины и Джиллиан впервые коснулась его руки, он едва удержался, чтобы не обнять ее. Предложил ей пива, а сам наблюдал, как она это пиво пила. И видел в ее лице не столько красоту, сколько разнообразие заложенных возможностей, множество скрытых в нем других лиц.
Джиллиан ушла, а он снова стал рассматривать фотографии Астрид, сделанные на юге Франции. Как забыть ее волнение, когда он останавливал машину где-нибудь посреди вольной природы? Астрид раздевалась в салоне, он осматривался по сторонам. На цыпочках шла она по каменистой земле; он, найдя удачный ракурс, фотографировал. Раз их прогнал какой-то крестьянин, другой раз Астрид засадила в ногу колючку и пришлось искать врача. Астрид застывала в классических позах, неподвижность придавала изображению что-то кубистское. Позже он все усилия приложил к перерисовыванию фотографий, но только не ее фигуры, а пейзажей. С тех пор она отказывалась ему позировать. Одна из картинок долго висела у них дома. Хуберт снял ее со стены, лишь когда заметил, до чего она смущает почти всех приходящих к ним людей. А потом он начал рисовать малоформатные интерьеры. Отсутствие людей в этих его рисунках вытекало не из художественного замысла, а скорее из бессилия художника.
Мысль о женщинах, случайно попадающихся на пути, он вынашивал довольно долго, прежде чем поделился с Астрид. «Все равно никто не согласится», – был ее ответ.
Вначале действительно никто не соглашался. Со временем Хуберт привык к отказам. Но по самой манере разных женщин выказывать сомнения, перед тем как дать ему решительный отпор, он научился оценивать свои шансы у одной, у другой и понимал, как действовать в дальнейшем. Он начал избегать центральных кварталов города, бродил по окраинам. Однажды дождливым весенним утром он вместо отказа впервые получил согласие. Остановившись у здания бассейна, он заговорил с женщиной лет пятидесяти. Спортивная, с короткой стрижкой. Изложил свои намерения, она в ответ расхохоталась: откуда, мол, ей знать, что он не развратник? Пришлось объяснять, что придется ему довериться. Хуберт до того волновался, что уже в процессе съемки почувствовал будущую неудачу с этими фотографиями. Тем не менее он отщелкал четыре или даже пять пленок и, поблагодарив, заверил ее, что все в порядке. Пообещал пригласить на вернисаж, если дело когда-нибудь дойдет до выставки. Она действительно явилась на вернисаж вместе с мужем и была очень разочарована, не найдя себя ни на одной из картин.