– Так точно, – прошелестело в ответ.
– Тогда вперед! – Лейтенант вскинул ППШ и начал карабкаться вверх по склону. За год его войны Ивану еще не приходилось лицом к лицу сталкиваться с фашистами. Он слышал, как колотится где-то высоко, почти в горле, неожиданно гулкое сердце. «Вперед, вперед!» – командовал он себе, шаря глазами по сторонам и водя стволом автомата вслед за взглядом. Позади басовито зарокотали гаубицы. В ответ им ударили орудия с немецкой стороны.
«Ну вот, началось! – понял он. – А снарядов-то все еще лишь на пять минут боя!»
«Скорее, скорее», – он сделал ещё несколько шагов, проломился сквозь кусты орешника и замер как вкопанный, не веря своим глазам. Перед ним, угрожающе глядя пушечным стволом в сторону позиций дивизиона, стоял танк, покрытый зелено-бурыми пятнами камуфляжной раскраски с ветвями, закрепленными на бортах. Чуть вдали стоял ещё один, дальше скорей угадывался, чем виднелся третий железный монстр. Люки танков были открыты настежь, все три бронированных чудовища казались безжизненными, экипажей не было видно. Лейтенант уставился на ближайшую громадину, пытаясь сообразить, что происходит. И тут до слуха его из ближайших кустов донёсся стон.
– А ну стой! – зачем-то крикнул Гершельзон, поворачиваясь на звук. Из-за куста вскочил немец в офицерской форме с совершенно измождённым лицом. Танкист не торопился поднять руки, наоборот, шарил где-то внизу.
«Пистолет вынимает!» – догадался Иван и нажал на спусковой крючок. Не тут-то было! Автомат молчал.
«Заклинило», – с ужасом подумал лейтенант, метнулся к немцу и, прежде чем тот успел что-либо предпринять, ударил левым боковым в челюсть, да с такой силой, как никогда не бил на ринге. Аж кулак заныл! Фашист нелепо дёрнулся и, взмахнув руками, рухнул на землю.
– Ко мне! Окружай! – закричал политрук, приходя в себя от первого шока.
Со всех сторон послышалось дружное «Ура!» и невнятные звуки короткой рукопашной схватки.
– Товарищ лейтенант! – подскочил к нему Григорьев. – А что же вы не стреляли?
– Автомат заклинило.
– Так вы ж его, того… с предохранителя не сняли, – ухмыльнулся вестовой.
– Ну и ладно, – чуть обиженно ответил Гершельзон, закидывая за спину оружие. – И так управился. Вон, отдыхает, красавец!
Они заглянули за куст, где в глубоком нокауте валялся немец. Представшая их взору картина была до того нелепа, что не расхохотаться просто не было сил. Матёрый гитлеровец с железным крестом на груди лежал со спущенными штанами. Рядом с очень внятным объяснением того, почему его не было в танке.
– Ты гляди! – держась за живот, хохотал ефрейтор. – Немчина-то на дерьмо изошел.
– До чего народ предусмотрительный! – вторил ему политрук, указывая на грязные обрывки карты. – Ишь! И бумаги с собой прихватил.
Он вдруг перестал смеяться.
– Григорьев, ты гаубицы слышишь?
– Так точно, товарищ лейтенант.
– А ведь пять минут прошло.
– Прошло… Ну слава богу! Значит, успели!
Солнце ласково освещало зеленые, облупившиеся стволы гаубиц, еще горячие после утреннего боя. Сейчас от дивизиона осталось лишь три исправных орудия, но главная задача была выполнена: немцы не прорвались. Майор Певчих сидел на пустом зарядном ящике посреди зарослей сирени и с интересом разглядывал пленного офицера. Лицо немца было зеленоватым, взгляд страдальческим. Казалось, даже плен донимал его меньше, чем боль в животе.
– Иван Осипович, – повернулся к политруку командир дивизиона. – Наш-то санинструктор его смотрел?
– Так точно. Дал ему отвар из дубовой коры.
– Ну а сейчас-то он говорить может?
– Да вроде может.
Лейтенант Гершельзон, закончивший перед войной третий курс факультета иностранных языков, переадресовал вопрос пленному. Тот утвердительно кивнул.
– Уточни у него имя, звание, номер части.
– Гауптман Конрад Маркс, – отчеканил танкист – Командир сводного батальона…
– Чё он там про Маркса лопочет?
– Говорит, что его зовут Конрад Маркс.
– Родственник что ли?
– Василь Матвеич, как же он может быть родственником? Маркс – еврей, а фашисты, сами знаете как…
– Вот ты, Иван, хороший парень, как есть герой. Но все ж таки думай, что говоришь. Какой же Маркс еврей. Он – наш.
– В каком смысле?
– Ну то есть немецкий, конечно. Но наш, пролетарий. – Майор Певчих вытянул из кармана расшитый кисет, задумчиво разглядывая немца, свернул самокрутку и чиркнул зажигалкой, сделанной из винтовочной гильзы. – Спроси у него, он родственник или не родственник?
Гауптман Маркс числил родными немецкий и польский языки. За время учебы недурственно овладел французским и отчасти английским. Но его любимая бабушка, уроженка Варшавы, время от времени говорила с ним по-русски. Так что он сносно понимал этот язык.
– О, да! – заулыбался Конрад, услышав вопрос лейтенанта явно еврейской наружности. – Карл Маркс! Да-да!
– Вот видишь, – покачал головой Певчих. – А ты говоришь. Знаешь что, Осипович, давай-ка звони в политотдел дивизии, пусть забирают этого с…ного красавца к себе. Не хватало нам еще родича самого Карла Маркса в расход пустить. Пусть они там голову ломают, что с ним делать.
* * *Дежурный по штабу округа постучал в дверь кабинета:
– Товарищ генерал-майор, разрешите обратиться!
– Обращайтесь!
– Вам звонок из Москвы. Переключить?
– Из Москвы? Переключи, конечно.
Спустя несколько секунд телефон зазвонил прямо на столе у командующего артиллерией округа.
– Генерал-майор Певчих слушает.
– Василь Матвеич! Григорьев у аппарата.
– А! Это ты? Ну здравствуй-здравствуй! Рад тебя слышать. По работе или так?
– Или так, конечно, – начал бывший вестовой. – Но, сами понимаете, и по работе немного.
– Ага. Стало быть, в «Воениздате» мои стариковские писания тебе отдали?
– Ну, Василь Матвеич, кому же, как не мне. Я всё-таки ответственный редактор. А с чего это вы так: «стариковские писания»? Хорошие мемуары. И слог живой, не суконный. И фактаж широко рассматривается, и название мощное – «Огонь под огнем».
– Григорьев, что-то ты чересчур нахваливаешь. А ну говори быстро, что не так?
Бывший вестовой тоскливо вздохнул.
– Командир, ну если вот так вот честно, есть несколько замечаний. Не подумайте плохого. Не от меня. Сверху.
– Ладно. Не юли, как гимназистка на сеновале.
– Помните операцию «Кульнев», тот бой у горловины? Ну после которого весь корпус Майнцдорфа капитулировал.
– Дурацкий вопрос, Григорьев! Помню, раз о том написал.
– Ну вот об этом. Есть пара замечаний.
– Ты ж сам знаешь, что там всё правда.
– Ну кому как не мне! Но, во-первых, вы упоминаете, что по милости полковника Карасёва в дивизион были доставлены снаряды не того калибра, что поставило операцию на грань срыва.
– Что ж там не так?
– Василь Матвеич, дорогой! Всё так. Да вот в чём загвоздка. Вы там у себя в Забайкальском военном округе не в курсе наших московских пасьянсов, но по старому знакомству шепну: на этой неделе генерал армии Карасёв будет назначен заместителем начальника тыла нашей, как поётся в песне, «несокрушимой и легендарной». Неудобно получится. Тем более, как я слышал, к празднику вам собираются очередную звездочку дать. К чему на ровном месте наживать себе такого врага?
– Так уж и на ровном? – раздражённо буркнул Певчих. – Да ладно. Откорректируй там как-нибудь поаккуратней. Мол, кто-то не подсуетился, ети его мать.
– Спасибо, Василь Матвеич. Со вторым вопросом сложнее. – Григорьев сделал паузу. – Это насчёт Медузы.
– Что такое? – Генерал-майор от волнения встал из-за стола. – Ну? Давай не томи. Я по голосу твоему слышу, что ты о нём что-то узнал.
– Василь Матвеич! По правде говоря, всегда знал, – голос редактора звучал глухо и виновато.
– Григорьев, ну не скотина ты после этого?! Я его обыскался, по всему Союзу, по всем военкоматам письма разослал! Тишина мертвая! А ты все эти годы знал и молчал?
– Командир! Его нет в Советском Союзе.
– То есть как это?
– Да вот так. Вы ж тогда, ну когда дивизион на переформирование отвели, полк получили. А мы с Иваном Осиповичем рука об руку до Одера дошли.
– Ну?
– А что «ну»? Девятого мая война закончилась, а, как сейчас помню, одиннадцатого августа капитана Гершельзона арестовали.
– Как это «арестовали»?
– Приехали с автоматчиками и арестовали за самоуправство и разграбление социалистической собственности. Помните те брёвна, из которых мост построили? Они по очень высокому заказу в Москву шли. А Иван Осипович начальнику состава расписку оставил. Вот по ней его и взяли.
– Вот так-так! – доставая из пачки с горной вершиной и всадником папиросу, сдавленным голосом проговорил Певчих. – А ведь его тогда орденом Боевого Красного Знамени за это дело наградили. Что же выходит? Одной рукой наградили, а другой посадили?
– Так и выходит.
– Так и выходит.
– Так что, сгинул наш Медуза где-то в лагере?
– Да нет. Не сгинул… Василий Матвеевич, у вас как со связью?
– Григорьев, ты соображаешь, куда и кому звонишь?! Закрытая связь, не дрожи коленкой.
– Я не дрожу. Просто голову на плечах имею. И, прямо сказать, сроднился я с ней как-то. Так вот, товарищ генерал, тут всё хитрее получилось. Значит, в сорок пятом Ивана Осиповича посадили, а в сорок восьмом возникло государство Израиль. Может, вам неизвестно, сейчас об этом говорить не принято, но мы тогда очень это государство поддерживали. Думали сделать из него наш форпост на Ближнем Востоке.
– Да ну?!
– Уж поверьте мне. И одним из дружественных шагов, которые делались в этом направлении, была посылка в Израиль целого парохода с советскими офицерами еврейского происхождения. А таких, сами знаете, имелось немало, и дрались они отчаянно. В плен-то им попадать никак нельзя было.
– Верно говоришь…
– Вот тогда и вспомнили про нашего Медузу.
– Так, стало быть, он там?
– Там, Василь Матвеич. Мы недавно по своим каналам зарубежные газеты получили с фотографиями делегации армии обороны Израиля в Вашингтоне. Смотрю и глазам не верю – в первом ряду бригадный генерал Йоханан Гершельзон! Вот такие вот пироги. А поскольку Израиль теперь, так уж вышло, – наш враг, то в 50-м году на самом верху было принято секретное постановление: всех офицеров, туда отправленных, из коммунистической партии исключить и считать изменниками Родины. А хвалить в книгах военного издательства изменника Родины…
Тут генерал-майор Певчих выругался, да так увесисто, что дежурный по штабу приоткрыл дверь поинтересоваться, не время ли объявлять по округу боевую тревогу.
– Вот что, Григорьев, – наконец беря себя в руки, заговорил начальник артиллерии. – Ты, конечно, падлюка, что все эти годы молчал. Ну да хрен с тобой. Значит, так, слушай мою команду. Мемуары без этого эпизода я печатать не буду. Так что шли их обратно.
– Не могу, Василий Матвеевич. Книга уже в плане стоит. А план, сами знаете, у нас закон. Да и подумайте, как оно получится, если в Главном политуправлении узнают, что вы отказываетесь печатать свою книгу из-за какого-то изменника Родины.
– Григорьев, ты-то соображаешь, о чём говоришь?! Какой он тебе изменник Родины? Черти бы вас всех там побрали, вояки паркетные! Не можете вернуть книгу – хрен вам в дышло, печатайте как хотите. Но чтоб я ее в глаза не видел. Усек? Сволочи!
Он с силой опустил трубку на рычаг.
* * *Аристократично тонкими пальцами Конрад Маркс погладил блестящий гравированный нагрудник максимилиановского доспеха. Драгоценный подарок сослуживцев в день пятидесятилетия. На постаменте красного дерева красовалась серебряная табличка: «Личный танк для лучшего танкиста ГДР, доблестного генерала Конрада Маркса». Воистину, этот доспех – первый германский танк. И стоит он разве только на самую малость дешевле!
Конрад в который раз улыбнулся, читая дарственную надпись. Каминные часы малиновым перезвоном пробили три часа дня.
«Время садиться за мемуары, – отметил про себя генерал и неспешно пошёл к столу. – Забавная все-таки штука жизнь – подумалось ему. – Лучший танкист ГДР! Можно ли было помыслить об этом четверть века тому назад? Если бы не известный однофамилец…»
В его памяти живо встали образы далёкого прошлого: голубоглазый солдат с перерезанным горлом в неглубоком окопе у реки, позорная история пленения, допрос, затем очередные допросы в дивизионном, потом армейском политотделе и, в конце концов, предложение вступить в военную антифашистскую организацию под руководством генерал-фельдмаршала Паулюса. Подумать только! Всего несколькими днями раньше он мечтал о войсках СС, и вдруг на тебе: офицерский барак в районе Красной Горки, довольно сносное питание и обмундирование – борец с гитлеризмом. Уж во всяком случае куда лучше, чем сибирские лагеря! Потом, когда война закончилась, ему, храброму и умелому офицеру-антифашисту, была открыта широкая дорога в новую армию новой Германии. Конечно, он воспользовался этой возможностью сполна.
Конрад сел за стол, аккуратно разложил перед собой заметки, чистые листы, достал паркеровскую ручку с золотым пером и углубился в работу. Конечно, описания боёв могли бы иметь и другую тональность. Но сейчас, когда Советский Союз был не просто союзником, а Большим Братом, стоило не забывать указывать на мужество и героизм красноармейцев. Тогда можно было ожидать переиздания и в Советском Союзе, а это немалые деньги. Генерал Маркс писал спокойно, взвешенно, подбирая каждое слово, где только возможно приводя статистические данные и документы, пока рука его не остановилась сама собой.
В голове вновь, точно ждавшая своего часа подводная лодка, всплыла история пленения. Конрад встал из-за стола и подошёл к окну. За забором, схватив крышки от кастрюль вместо щитов, потрясая самодельными мечами, бегали его внуки, пожалуй единственные, к кому генерал Маркс, прозванный армейскими насмешниками «Герцог Конрад Суровый», относился с нежностью. Сорванцы что-то кричали, самозабвенно рубя лопухи.
«Нет, нельзя допустить, чтобы они узнали, что их дед был взят в плен со спущенными штанами. Что угодно, только не это!»
Он глубоко вздохнул: «История простит мне этот небольшой обман. Да, если вдуматься, и не обман вовсе, простое умолчание.
«…последующие события, связанные с критическим ухудшением организации тыла корпуса фон Майнцдорфа, привели к тому, что, невзирая на храбрость экипажей сводного батальона и дальновидность командования, мне так и не удалось завершить возложенную на меня миссию. Но смело могу сказать, мы сделали все, что было в человеческих силах».
Генерал Маркс вновь отложил ручку и удовлетворённо перечитал записи.
«Ну вот. Разве я в чем-то солгал?»
* * *Доктор исторических наук Павел Алексеевич Чернягин выключил телевизор. Его раздражало обилие рекламы, мелькание сюжетов, раздетых девиц, под несуразную музыку вываливающих прямо на зрителя свои телеса. Как серьезный учёный, он больше любил спокойную методичность, мир книг, архивную тишину и маленькие открытия, способные перевернуть картину огромного мира, взорвать обыденное восприятие того, что еще вчера казалось досконально известным.
Этот телевизор, огромную плазменную панель, дети подарили ему на шестидесятилетие. Казалось бы, совсем недавно. А ведь уже два года прошло. Сам он редко включал этот экран размером с коврик с оленями, висевший когда-то на стене возле его детской кровати. Но внучка в отсутствие деда норовила пробраться в кабинет и включить на полную мощность один из десятка музыкальных каналов. Потом ее увлекало что-нибудь другое, и она уходила, оставив телевизор включённым.
Павел Алексеевич выключил телевизор, с крестьянской основательностью вытер пыль с панели, а заодно протер и красовавшуюся над ним на специальной подставке из аризонского кипариса разряженную немецкую гранату – подарок отца. Вторая такая же хранилась у родителей дома, напоминая о военной юности.
Восстановив порядок, Павел Алексеевич вернулся к письменному столу, где, приветливо раскинув белые листы, ждала его рукопись. «Подводные течения сухопутной войны» – значилось на титульном листе.
«Хорошее название, интригующее», – подумал Чернягин. Такие сейчас любят. Но главное – не название. Главное – суть! Возможность открыть миру истину, тщательно закамуфлированную суетой военных будней, происками затаившихся врагов Отечества и, что греха таить, стараниями вездесущих спецслужб. То, что он собирался написать сегодня, касалось его лично, вернее молодости его родителей.
Павел Алексеевич со вздохом поглядел на пожелтевшую фотографию в серебряной рамке. Улыбающиеся отец и мать, совсем юные. У отца на плече трехлинейка, за ремнём – две немецкие гранаты. У матери на груди медаль «Партизан Великой Отечественной войны» 2-й степени… Винтовку, конечно, пришлось сдать, а гранаты, пусть и обезвреженные, сохранились…
Он уселся поудобней, щелкнул авторучкой и начал писать, продолжая оставленный вчера текст.
«Здесь мы подходим к одной из самых интригующих страниц переломного года войны. К тактической операции «Кульнев». Вернее, даже не к ней самой, хотя плоды этой операции трудно переоценить, а к малоизвестному факту, предшествующему капитуляции корпуса генерала фон Майнцдорфа».
Павел Алексеевич писал, пересыпая свой труд обильными цитатами из воспоминаний генерал-лейтенанта артиллерии В. М. Певчих, ссылаясь на мемуары генерала танковых войск ГДР Конрада Маркса, приводя выписки из личных дел и фотографии документов.
Писал о том, что генерал фон Майнцдорф, оказывается, был старым приятелем командарма Решетилова. Того самого, который и вынудил Майнцдорфа капитулировать.
Что познакомились будущие противники еще в тридцать четвертом году, когда тайные враги Советского государства, прокравшиеся в высшее командование Красной армии, пытались создать не просто военный союз между СССР и фашистской Германией, а фактическое слияние их вооруженных сил и, далее, всего государственного устройства.