– Афоня из десятка Луки, не посмеет.
– А Луки в Ратном нет, он свою боярскую усадьбу обустраивает – в двух днях пути отсюда.
«Блин, дед же всем верным людям боярство и земли пожаловал. Они все разъехались, пахота и посевная – за холопами следить нужно. Едрит твою, в случае чего, даже помочь будет некому!»
– А еще, внучек, про Егора и Фому помнить надо. У Егорки еще борода не отросла с того раза, да и Фома битую морду свою не забыл. И еще вот о чем подумай: что о тебе – воеводском внуке – люди говорят. Вспомни-ка, как Егор блажил: «Щенок его по селу с самострелом носится, честным ратникам грозит, деньгами швыряется». Вспомнил? Думаешь, Егор сам все выдумал?
«Ох, блин, вот это да! Типичное поведение представителя „золотой молодежи“: гонять по улицам, не соблюдая правил и распугивая пешеходов, таскаться с оружием, сорить деньгами. Вспомните-ка, сэр, как вы в юности ненавидели сынков разных начальников, которых привозили в школу на папиных машинах, у которых всегда были деньги и которым сходило с рук такое, за что обычные пацаны давно бы загремели в колонию для несовершеннолетних преступников. Я же в глазах ратнинцев именно так и выгляжу! Ну доигрался!»
– А еще, внучек, вспомни-ка, что Семен – брат покойника Пимена, тобой убиенного, – женат на дочке старосты Аристарха. Ну как, хватило пальцев? Нет? Правильно, не хватит, даже если разуться. Так что, для ровного счета, запросто может быть не три десятка, а полсотни!
– Мы что же, все Ратное против себя настроили?
– Кхе… Всё не всё, а половину точно. Девы наши тоже… – Дед совершенно неожиданно ухмыльнулся и блудливо подмигнул Листвяне. – Анька с Машкой удумали – в новых нарядах по селу прогулялись, так все девки, что на выданье, прямо гадюками на них шипели. Кхе… Аж посмотреть приятно было, но разговоров пошло… Не приведи господь! Так что, можешь смело еще сколько-нибудь пальцев загнуть – ночная кукушка, как говорится, дневную перекукует.
«Все „в одну калитку“, как по заказу! Верные деду люди разъехались обустраивать боярские усадьбы, у меня друзей среди сверстников так и не завелось, сестры… У баб свои разборки, но, насколько я понимаю, они друг другу такие фортели не прощают. Хреново дело, сэр Майкл, но если устоим, всё – мы графы! По всем статьям, и ни одна тварь пикнуть не посмеет. Только вот как устоять? Драться, конечно придется, но если есть еще время…»
– Деда, сколько у нас еще времени?
– Кхе! Глянь-ка, Листя, парень-то не оробел, голова работает!
«Ого! Уже и Листя! Роман развивается по всем канонам».
Листвяна отреагировала на дедово замечание с достойной престарелого мудреца лапидарностью:
– Так Лисовин же!
«Мерси боку, мадам! Я в вас явно не ошибся».
– А если Лисовин… – Дед поскреб в бороде и испытующе глянул на внука. – Сообрази-ка сам!
– Ну… Прямо сейчас пахать, сеять надо – не до бунтов. Потом как раз травы подойдут, надо будет косить… Получается, что до купальских праздников у нас время есть. Полтора месяца… Должно хватить.
– Верно мыслишь. – Дед согласно кивнул, потом спохватился: – Погоди, на что хватить?
– Всякая война должна предваряться информационным воздействием…
– Михайла!
– Прости, деда, сейчас объясню. Наши враги, прежде чем напасть, подготавливают умы односельчан к тому, чтобы их действия были сочтены правильными и справедливыми. Все наши грехи и промахи – действительные и мнимые – вспоминают, по-своему толкуют, а если надо, то и вообще полное вранье выдумывают. Ведут разговоры, распускают слухи. Следят за тем, как люди это все воспринимают, что в ответ говорят. Если что-то идет не так, то поправляются: ведут разговоры несколько по-другому, распускают немного переиначенные в нужную сторону сплетни. Все это называется информационной войной. Цель ее – оставить будущего противника без друзей и союзников. Сделать будущего противника заранее во всем виноватым. Озлобить людей, настроить их так, чтобы любой гадости, о противнике сказанной, верили и любую подлость и жестокость, с ним совершенную, признали справедливой. Все это сейчас к нам и применяется.
– Кхе…
– Я почему про время спросил? В информационной войне, как и в обычной, надо отвечать ударом на удар. А чтобы победить, наш удар должен быть сильнее, чем их. Только в рукопашной схватке все происходит за считаные мгновения, а в информационной войне медленно. Но если сделать все как надо, то полтора месяца должно хватить.
– Кхе… Опять книжная премудрость. И как у тебя в башке это все помещается-то? Листя, чего скажешь?
Листвяна сделала постное лицо и выдала афоризм:
– Береги честь смолоду. Если уж Михаилу невзлюбили, то никакими сплетнями и слухами это не поправишь.
«Ты что же это, курица, уже госпожой воеводихой себя вообразила? Воспитывать меня будешь? Ну погоди…»
– Все правильно, деда. Арабы говорят: «Если хочешь принять решение – посоветуйся с женщиной и сделай наоборот!»
– Кхе! Арабы, говоришь? – Дед покосился на ключницу. – А что, арабы – народ смышленый!
На лице Листвяны столь явственно отразилась досада, что Мишка почувствовал себя прямо-таки персонажем одного из романов Дюма-отца.
«Прокол у тебя вышел, тетка, талант к интриганству у тебя, несомненно, есть, а знаний мало. Если хватит ума мне поперек не становиться, бог с тобой, но если попробуешь мне гадить, урою так, что позавидуешь запоротой Буреем девке. Мне тут еще только доморощенной миледи де Винтер не хватало!»
От деда, кажется, этот маленький психологический этюд не укрылся – все-таки Корней был мужем бывалым, при княжеском дворе обретался, да и вообще всякого видал. Он недовольно повел носом и рявкнул:
– Листвяна! Щи простыли, стол заляпан, куда смотришь?
«Жучка! Место! Так-то вас, интриганок. Но без баб проблему информационной борьбы не решить – они в Ратном вместо СМИ работают».
– Погоди, деда, без женщин нам не справиться. Слухи, сплетни – их епархия. Не надо ключницу гнать, да мать еще позвать бы…
– Так! – В голосе деда зазвенели строевые интонации. – Со стола прибери, найди Анюту и приходите сюда обе! Давай шевелись!
Листвяна мигом вызвала двух девок-холопок, велела прибрать на столе и сказать боярыне Анне Павловне, что ее кличет боярин Корней Агеич. Все было вроде бы правильно, но Мишка решил «дожать» ситуацию. Вперившись взглядом в ключницу, он, стараясь копировать дедову интонацию, выдал:
– Ты что, оглохла? Господин сотник велел ТЕБЕ найти мою матушку и только потом приходить вместе с ней! А ну пошла!
Листвяна метнула возмущенный взгляд на деда, но тот, словно ничего не слышал, целиком сосредоточился на наливании себе в чарку кваса из кувшина. Листвяна развернулась и пробкой вылетела из горницы.
«Хлопнет дверью или не хлопнет? Хлопнула! Ну и дура!»
Мишка вскочил с лавки и, высунувшись в дверь, крикнул ключнице в спину:
– Листвяна, вернись, дед зовет!
Обернувшись назад, увидел удивленно поднятые брови деда и, скорчив хитрую рожу, приложил палец к губам. Дед, явно заинтригованный, расправил намоченные квасом усы и приготовился наблюдать продолжение спектакля.
«Эх, Средневековье! Ни кино тебе, ни театра, а все уже давно обыграно, и не по одному разу, и во всяких вариантах. Только и остается, что повторять мизансцены в подходящих ситуациях».
Листвяна вплыла в горницу с видом оскорбленной невинности и уставилась на деда. Дед, в свою очередь, с интересом пялился на внука.
«Был, в свое время, такой замечательный фильм „Все остается людям“. Я, конечно, не народный артист, но и публика-то тоже…»
– Ты, может, не знаешь, Листвяна, но стучать надо тогда, когда входишь, а не тогда, когда выходишь. Будь любезна, выйди, как положено приличной женщине…
Последние одно или два слова Листвяна вряд ли расслышала, потому что их заглушил дедов хохот и бряканье серебряной чарки, упавшей сначала на лавку, потом на пол.
Надо было отдать Листвяне должное. Несмотря на то что колером и насыщенностью цвета сравниться с ее лицом могла бы только свекла, ключница нашла в себе силы спокойно подобрать с пола дедову чарку, аккуратно поставить ее на стол и спокойно выйти, тихонько прикрыв за собой дверь.
Дед еще некоторое время фыркал и утирал выступившие на глазах слезы, потом выдал одобрительное:
– Так ее, Михайла, а то совсем себя хозяйкой почуяла, даже матери раз нагрубила.
– И что?
– Ну у Анюты не засохнет! Отхлестала по щекам, да я еще добавил сгоряча, чуть не прибил… С одной стороны, конечно, хорошо – холопки у нее по струнке ходят, но, с другой стороны, место свое знать должна.
– И правильно, деда! А то выстругаешь с ней мне дядьку, а он потом наследником твоим стать захочет. Хлопот не оберешься…
– Но-но, ты тоже не заговаривайся! Дядьку… Кхе… Не выдумывай, холопка, она и есть холопка.
– Но-но, ты тоже не заговаривайся! Дядьку… Кхе… Не выдумывай, холопка, она и есть холопка.
«Ага, то-то я не знаю, как бастарды за коронами охотятся и законных наследников ненавидят!»
– Малуша тоже ключницей была, – решил Мишка напомнить деду, – а ее сын Владимир великим князем Киевским стал!
Дед, похоже, принял поднятую тему близко к сердцу.
– Так у Малуши брат Добрыня княжим воеводой был!
– А у Листвяны старший сын Первак, во Христе Павел, у меня в «Младшей страже» десятник. И не самый плохой, скажу тебе, десятник. Нам такая головная боль в семье нужна?
– Ты меня не учи! Кхе… – Дед неожиданно смутился. – Все равно холопка… Это самое… Кхе…
– Так вы что, уже? Деда! Тебе только этого сейчас и не хватает! Мало тебе забот, так еще и…
Мишка даже растерялся от неожиданности: казалось бы, чисто теоретическая проблема вдруг обернулась совершенно иной – практической – стороной. Дед неловко поерзал на лавке, снова налил себе квасу, но выпить забыл. Наконец, как это обычно с ним и происходило в неловких ситуациях, разозлился и повысил голос:
– Не твое дело, сопляк! Я тут хозяин! Как решу, так и будет, а ты своими делами занимайся!
«Продолжать тему, пожалуй, не стоит, да и какой смысл? Все, что могло произойти, уже произошло, а читать деду мораль…»
– Все деда, молчу, молчу. Тебе виднее…
– Вот и молчи…
В горнице повисла неловкая тишина. Дед снова потянулся за квасом, но обнаружив, что чарка уже полна, досадливо стукнул донышком кувшина по столу и недовольно засопел. Паузу надо было как-то прерывать.
– Деда, я слыхал, ты уже на Княжий погост съездил. Как получилось-то? Нашлась грамота?
– Кхе! – Новая тема, кажется, была выбрана удачно. – Нашлась! И написано все там так, как мы и думали, и печать княжья приложена, и даже, на всякий случай, вторая такая же грамота сделана! Все, Михайла, настоящие мы теперь бояре и воеводство Погорынское – наше!
– Обмыли, наверно, с боярином Федором это дело?
– Еще как! Так молодость вспомнили, я аж ногу деревянную сломал, пришлось задержаться, пока новую сделали.
«Так, загуляли, надо понимать, по полной программе. Если уж их сиятельство граф погорынский умудрились протез сломать… Представляю себе… И повод для продолжения банкета достойный. То-то дед дерганый такой, наверно, не отошел еще после возлияний».
– Вот, деда, и первый удар по смутьянам нашелся!
– Кхе… Это как?
– Пойди к кузнецу Кирьяну, вроде бы как дядьке Лавру некогда, и закажи ему железный ларец для грамот. Да не простой, а с двойными стенками, дном и крышкой. Двойными, для того чтобы внутрь песок засыпать. Такой ларец грамоты при любом пожаре убережет. Пока будете обсуждать, как его сделать, ты не торопись, побеседуй обстоятельно, расскажи про грамоты. Как-нибудь вставь, что Кунье городище громили не просто так, а за нападение на княжьего воеводу, и что, если бы тебя тогда убили, князь сам пришел бы куньевских карать. Слушок об этом пойдет обязательно, потому что сейчас пошли полевые работы и к Кирьяну постоянно народ заглядывает инструмент поправить. Глядишь, кое-кто из смутьянов и призадумается: как посмотрит князь на убийство своего воеводы? А вдруг и правда покарает?
– Кхе… А что? И призадумаются! Хоть бы и тот же Степан. Только… Кхе… Что это за ларец такой, что пожара не боится?
– Несгораемый. Я тебе нарисую, только ты чертеж с собой не бери, а на словах объясняй. Так разговор длиннее получится, а чем длиннее разговор, тем легче туда вставить то, что тебе нужно. Таким и будет наш первый удар: пусть хоть один из смутьянов засомневается и о своих сомнениях другим поведает. Те его разубеждать начнут, могут трусом обозвать, а еще лучше, если совсем разругаются. А если смолчит, затаится, то есть надежда, что в решающий день дома сидеть останется. Тоже хорошо.
– Кхе! Верно мыслишь! – Деду затея явно понравилась. – Завтра же схожу и грамоту с собой прихвачу, чтобы, значит, размер ларца показать. Выберу случай, да еще прочту ему грамоту, чтобы совсем уж проняло. Непременно разговоры по селу пойдут!
– Главное, деда, чтобы поняли: князь покарать может.
– Само собой… Но это ты, Михайла, первый удар выдумал. А еще?
«Однако, сэр, лорд Корней на полном серьезе совета спрашивает, поверил наконец-то во внуковы способности! Приятно, черт возьми…»
– А еще… Для этого, деда, надо знать слабые стороны натуры противников. Степан, вот, как я понял, трусоват…
Дед протестующе выставил вперед ладонь и перебил внука:
– Даже и не думай, Степан не трус. Просто человек такой, что все ему несколько раз обдумать нужно, прикинуть, что да как… Потому ему общинную мельницу и доверили. Обстоятельный хозяин, ничего, не обдумав, не сотворит.
– Хорошо, не трус, – согласился Мишка. – Но так еще лучше: о княжеской каре не с перепугу подумает, а осмысленно, значит, и других в сомнение ввести сможет. А другие? Ну хотя бы те же кожевенники Касьян и Тимофей?
– Ну эти… Они не то чтобы жадные, но расчётливые очень. Так уж у них повелось издавна. Еще деду их достался холоп, кожевенное дело знающий. Так тот холопа не только работать заставил, а еще и других учить. Потом сын его младший дело продолжил, старших-то на ратях убили. И так он дело повел удачно, что за всякими кожаными изделиями, если, конечно, сами сделать не могли, к нему, и ни к кому другому, обращались. Особенно за седлами и сбруей, по сапожному делу-то он не мастер был.
Ну и Касьян с Тимофеем, как отец помер, тоже все очень расчетливо сделали: не стали хозяйство делить! Все село удивлялось, а они, видать, подсчитали, что так выгоднее будет, и не стали делиться. Так что не жадные, но выгоду понимают, и ради выгоды на многое пойти готовы. Только это же – не слабость, достоинство, скорее.
«Ага, монополисты! И ради выгоды на многое готовы. Как говорил дедушка Маркс: нет такого преступления, на которое не пошел бы капитал при четырехстах процентах прибыли. Этих ребят надо не пугать, а покупать!»
– Слабость, деда, еще какая слабость! Как ты думаешь, если ты посулишь им заказ на сотню седел и полных наборов сбруи, им тебя убивать захочется?
– На сотню?
– Ага. Или ты «Младшую стражу» пешей делать собираешься? Тогда зачем Андрей ребят конному делу учит?
Дед, прищурив левый глаз, с усмешкой глянул на Мишку и хитрым голосом спросил:
– И с чего же ты, внучек, решил, что у тебя целая сотня под рукой будет? Ась?
– А с Нинеей по душам поговорил! Ты же с ней условился о пополнении? Или нет? Ась?
– Кхе! Все равно не угадал! Никифор аж семьдесят четыре доспеха везет! Так что поболее сотни у тебя будет!
Новость оказалась настолько неожиданной, что внук, за отсутствием бороды, полез скрести в затылке.
«Откуда дед знает? Можно подумать, Никифор телеграмму прислал: „Грузите апельсины бочками зпт везу семьдесят четыре доспеха тчк целую зпт Никифор тчк“. Черт знает что! Нинее кто-то ленточку княжны привез, деду „накладные на груз“… Двенадцатый век, охренеть!»
Спросить Мишка ничего не успел – в горницу вошли мать и Листвяна.
– Здравствуй, Мишаня. – Мать ласково прошлась ладонью по Мишкиным вихрам. – Звал, батюшка?
– Звал, Анюта, тут такое дело…
Договорить деду мать не дала. Бегло оглядев стол, она скандальным жестом уперла руки в бока и строго спросила:
– Вы что ж, так ничего и не ели?
– Да погоди ты, Анюта…
– Ну уж нет! Сам, как приехал, три дня толком не ел, только похмелялся, так еще и внука голодом моришь! Он из Нинеиной веси верхом прискакал, уставший, голодный. И ты – первый день как, с утра не набравшись. Пока не поедите, никаких разговоров! Листвяна! Все остыло, быстро горячего принести! Да не девок посылай, сама проследи!
Листвяна, в очередной раз выставленная из горницы, развила бурную деятельность. Горячие щи появились почти сразу, словно на кухне только и дожидались команды. Пока дед с внуком работали ложками, подоспели каша и жареная рыба.
Все время, пока сын ел, мать сидела напротив него, подперев щеку рукой, и Мишка вдруг почувствовал горестный комок в горле. Точно так же ТАМ, в XX веке, бывало, сидели напротив него сначала мать, потом жена… Потом стало некому… Сколько раз вспоминал он этих женщин, тепло и уют, который придавали они дому одним своим присутствием. Сколько раз корил себя за невнимание к ним, за грехи и вины явные или мнимые – бог весть… И вот теперь какие-то сволочи собираются…
«Ну уж нет! Зубами рвать буду! Кровью умоетесь, падлы! И Листвяне, курве, пусть только попробует матери еще раз нахамить, так рожу распишу, дед, как от чумы, шарахаться будет!»
Мать, видимо каким-то женским чутьем, уловила его настроение.
– Мишаня, ты чего злой такой? Случилось что?
– Не случилось, пока, мама, но может случиться, об этом и беседуем. Слыхала, наверно, что бывший Пименов десяток смуту учинить собирается?