Если не считать английских и итальянских книжек, Полина училась этой работе интуитивно. Но ей всегда было не занимать интуиции, поэтому учеба шла довольно легко. Вернее, пошла легко, как только она почувствовала, каким именно способом в мозаике делается то, что в рисунке делает рука художника, – вот это мгновенное, прямое, изнутри идущее движение, в результате которого и получается рисунок. В мозаике такое движение было невозможно. Вернее, оно было совсем другое, медленное, оно требовало долгой сосредоточенности, к которой Полина вообще-то не привыкла, но привыкала сейчас.
Одним словом, ей было о чем размышлять в холодном сарае, куда она по-прежнему, несмотря на ранние морозы, уходила каждый день ни свет ни заря.
За всеми этими делами, мыслями, чувствами Полине было совершенно не до того, чтобы думать о посторонних вещах. Но думать приходилось – точнее, не о многих вещах, а об одной-единственной посторонней вещи, которая в последнюю неделю тревожила ее и пугала.
Полина всегда была беспечна в том, что называлось скучными словами «женские дела». Она представить не могла, как можно вести какой-то календарь критических дней, высчитывать, когда секс опасен и когда якобы неопасен, что ни месяц нервничать… С Игорем она не церемонилась – никаких пошлостей про цветочки в противогазах во внимание не принимала. Впрочем, он, скорее всего, и не знал всех этих пошлостей, потому что не интересовался разговорами, которые ведутся в мужских компаниях. Правда, не интересовался он и способами предохранения как таковыми, поэтому походы в аптеку были Полининым личным делом. Но, в конце концов, делом не таким уж и утомительным. А если она по безалаберности своей забывала вовремя запастись презервативами, как в тот раз, когда ему вдруг приспичило «вернуться к себе прежнему» прямо на тибетском ковре, то просто глотала таблетку, после которой, правда, чувствовала себя отвратительно из-за тошноты, зато всегда спокойно.
Но таблетку она проглотила больше двух месяцев назад, а тошнота все не проходила, даже, наоборот, усиливалась, и уже глупо было, как страус, прятать голову в песок и уговаривать себя, что просто изменилась погода, что у нее и раньше так бывало… Раньше так не бывало, это было понятно даже без календаря.
Еву уже перевели в Институт акушерства у Покровских Ворот, и Полина обычно забегала к ней ненадолго: и так хватало посетителей – то мама, то папа, то Артем. Но в один из своих приходов к сестре она решила задержаться, чтобы поговорить с молодой врачихой, которая вызвала у нее наибольшее доверие.
Результат этого разговора, точнее, не столько разговора, сколько осмотра, оказался предсказуем, но от этого не стал приятнее.
– Запустила ты, – сказала врач. С виду она казалась почти Полининой ровесницей. – Десять недель уже, и чем ты думала, этим самым местом? Рожать ведь не собираешься?
– Еще не хватало, – пробормотала Полина, передергиваясь при взгляде на кресло, с которого она только что слезла. Но уверенность, звучащая в голосе врача, показалась ей почему-то обидной, и она спросила: – А как ты догадалась, что не собираюсь?
– Такие не рожают, – засмеялась та. – Сразу же видно, что не замужем. И лет тебе еще не сорок, зачем тебе ребенок без мужа! Правильно же?
– Правильно, – вздохнула Полина.
Все было правильно, ничего во всем этом не было особенного. И так ей, можно сказать, везло: год, ну, пусть с перерывом, жить с мужчиной и ни разу не залететь… И никаких детей она, конечно, иметь не собиралась, поэтому надо было прямо сейчас выяснить, где можно избавиться от этой неприятности, и поторопиться, потому что срок был критический. Почему настроение у нее при этом такое, что хоть об стенку головой, тоже было понятно. Кто бы на ее месте радовался?
Она записала адрес больницы, где «все сделают в лучшем виде и за божеские деньги», отдала врачихе специально принесенную бутылку испанского вина и вышла из кабинета.
Когда она вернулась на Сокол, Игорь был дома. Да он и целыми днями был дома: после завершения денежной работы процесс медитации обычно растягивался надолго. Полине было непонятно, как может взрослый человек средь бела дня вслух читать мантры, словно детсадовец на елке, и без смеха выговаривать «сахасрара» или «Гампопа». Но, в конце концов, на это можно было обращать не больше внимания, чем на включенное радио.
К ее удивлению, Игорь услышал, как хлопнула входная дверь. Когда Полина вошла в просторную прихожую, он появился на лестнице, ведущей на второй этаж.
– Ты куда ходила? – спросил он, глядя сверху, как она обметает веником от снега ярко-красные, с вышивкой валенки.
Точно такая же, валяная, но не красная, а зеленая была у нее и шапочка. Валенки и шапочку Полина купила в прошлом году в Измайлове, где торговала картинами ее строгановская подружка Катя. Папа еще сказал тогда, что в этом наряде она похожа на землянику под листочком.
– Или на малину, – добавил он, и Полина вспомнила, как папа когда-то пел ей песенку: «Солнышко на дворе, а в саду тропинка… Сладкая ты моя, ягодка Полинка!» – а слух у него был такой, что мама смеялась и умоляла не подвергать ребенка стрессу.
– Сестру навещала, – буркнула она. – Как это ты заметил мое отсутствие? Есть захотел?
Игорь раздражал ее сейчас просто до невозможности! Даже его босые, с белыми ступнями ноги раздражали, даже то, как он шлепал ими по деревянным ступенькам лестницы.
– Нет, не есть. – Он покачал головой и спустился вниз. – Почувствовал себя одиноко.
– Значит, трахаться, – усмехнулась она.
– В общем, да, – кивнул он. – А что тебя так возмущает? Я еще понимаю, если бы ты придерживалась какого-то обряда, который это запрещал бы…
«Ну, и что ему скажешь? – вздохнув, подумала Полина. – Обряд у человека, в мантрах перерыв наметился, хочет справить физиологическую нужду. Справит – танку нарисует».
До сих пор ее это вполне устраивало, и она понимала, что глупо сердиться на то, к чему он привык.
– Мы могли бы потом куда-нибудь пойти, – слегка заискивающим тоном предложил Игорь. – Мне кажется, ты заскучала.
– На сходку в честь Кармапы? – фыркнула Полина. – Спасибо, сам иди.
– Можно в ночной клуб, – возразил он и вдруг добавил: – Я белье новое постелил. Которое мне в «Шелковом пути» за витрину презентовали. Шелковое тоже, с драконами.
На него трудно было сердиться, когда он вот так смотрел сквозь тоненькие очки и слегка шмыгал носом, как маленький. Его было жалко, и ничего нельзя было с этим поделать.
«А что, – вдруг подумала Полина, глядя в его прозрачные, увеличенные стеклами очков глаза, – один ребенок, считай, все равно уже есть, почему бы и…»
Она представила, как он удивится, посмотрит рассеянным взглядом, скажет какую-нибудь привычную свою глупость про милость Будды…
«К тому же он довольно красивый, – посмеиваясь над собой, словно себя же уверяя, что все это не всерьез, думала она, поднимаясь вслед за Игорем на второй этаж. – Уж получше, чем я! Лицо гармоничное, хоть картину пиши. С волосами, может, и покрасивше был бы, но так зато стильно: шишки всякие на голове видны, типа, мозги не помещаются».
Она засмеялась. Игорь удивленно оглянулся, пошел быстрее и даже взял ее за руку, чтобы не отставала. Полина чувствовала, что его рука подрагивает от нетерпения, и ей это было приятно. Плохое настроение улетучилось, она поглядывала на Игоря почти с любовью.
Шелковое белье он постелил не на свою узкую кушетку, а на широкую низкую кровать в родительской спальне, где они никогда не спали. Полина вообще никогда не спала вместе с Игорем, потому что расписание бодрствования и сна у него было довольно своеобразное, да к тому же ей мешал в кровати посторонний.
А постель и в самом деле не могла не произвести впечатления на человека с обостренным чувством цвета. Драконьи фигуры, какие-то необыкновенные растения и звезды переливались на черном шелке кармином, и золотом, и горячей киноварью, и было во всем этом что-то жаркое, страстное.
– Ишь ты! – хмыкнула она, останавливаясь на пороге спальни. – Как в гареме каком-нибудь.
Игорь на ее замечание не отреагировал. Он вообще ни на что уже не реагировал – руки у него так дрожали, когда он стягивал с Полины пестрый свитер, что из-за этого оторвался один из разноцветных нитяных хвостиков, пришитых вокруг свободного вязаного ворота.
– Эй, что это еще за порывы страсти такие? – возмутилась было она, но тут же почувствовала, что возмущаться ей, пожалуй, не хочется.
Впервые в жизни ей хотелось мужчину, и не вообще какого-то мужчину, а вот этого, единственного, который торопливо раздевал ее над жаркой постелью. И это желание было таким всепоглощающим, что она даже зажмурилась от удивления и восхищения.
Но самое поразительное заключалось в том, что именно в эти страстные минуты Полина вдруг поняла: ей так сильно захотелось этого мужчину не тогда, когда он стал раздевать ее, прикасаясь к оголяющемуся телу мягкими прохладными пальцами, и даже не при взгляде на постель с золотыми драконами, а чуть раньше – в ту самую минуту, когда она ни с того ни с сего подумала, что он красивый, что его жалко и что нет ничего странного в том, чтобы родить от него ребенка.
Но самое поразительное заключалось в том, что именно в эти страстные минуты Полина вдруг поняла: ей так сильно захотелось этого мужчину не тогда, когда он стал раздевать ее, прикасаясь к оголяющемуся телу мягкими прохладными пальцами, и даже не при взгляде на постель с золотыми драконами, а чуть раньше – в ту самую минуту, когда она ни с того ни с сего подумала, что он красивый, что его жалко и что нет ничего странного в том, чтобы родить от него ребенка.
– У меня с тобой очень сильная кармическая связь, – прошептал Игорь, и Полина впервые за весь прожитый с ним год почувствовала, что эти смешные для нее слова означают в его устах объяснение в любви. – Мы каждый раз с тобою встречаемся, как пространство и радость, мы на глубочайшем уровне встречаемся, и сердце у меня так сильно бьется…
Она приложила руку к его груди. Сердце в самом деле билось сильно и часто. Она потерлась о его грудь щекой и поцеловала то место под темным соском, где даже кожа подрагивала оттого, что сильно билось сердце.
– Какой-то ты сегодня… – прошептала Полина, и это были последние слова, в которых она еще сдерживалась, потому что стеснялась себя, их произносящей. – Ты мой хороший, – быстро проговорила она, проведя пальцем по прекрасному изгибу его скулы и подбородка, по чистой линии полуоткрытых губ. – Помнишь, ты Белозонтичную свою Тару рисовал, а я зонтики белые собирала на лугу и тебя по спине ими щекотала? Помнишь, в Махре?..
Он не ответил, целуя ее наконец высвободившуюся из-под свитера маленькую грудь. Во всем доме было холодно – он был слишком большой, этот дом, и тепла двух людей не хватало, чтобы его согревать, а в нежилой спальне и вовсе зуб на зуб не попадал. Полине показалось, что от холода плечи и ключицы у нее словно делаются еще острее. И что от этого, когда Игорь целует ее ключицы и плечи, она сильнее чувствует, какие нежные у него губы…
Они словно не в постель легли, а на черно-золотой лед.
– Как на катке, – тихо засмеялась Полина. – Я под тобой спиной скользю, Игорешка…
Но уже через минуту оба согрелись и даже вспотели немного – с таким неожиданным исступлением они отдавались друг другу, сплетаясь пальцами, руками, ногами, даже, кажется, языками в непрекращающемся поцелуе и во мгновенно начавшемся, но очень долгом соитии.
Первая индийская книга, которую Полина изучила, поселившись у Игоря, была, разумеется, «Камасутра». Она ухохоталась, пытаясь повторить замысловатые позы согласно имевшимся в книге рисункам, и в конце концов прекратила эти попытки, заявив, что она ломать себе шею не намерена, а если Игорь считает, что такие штучки называются сексом, то пусть заведет себе акробатку.
– Гуттаперчевую девочку, – уточнила тогда Полина.
И вот теперь она сама чувствовала себя гуттаперчевой девочкой, и ей казалось, что она сейчас обовьется вокруг Игоря несколько раз, как вьюнок вокруг дерева.
«Тонкими ветвями я б к нему прижалась…» – непонятно почему мелькнуло у нее в голове.
Но вообще-то голова во всем этом совсем не участвовала. В голове словно костер горел, и во всем теле тоже, и Полина удивлялась только одному: как Игорь может так долго длить для себя это наслаждение? Она-то уже несколько раз чувствовала, как все внутри у нее начинает биться и трепетать, как под закрытыми веками тьма мгновенно сменяется яркими вспышками света, как сладкая судорога сводит ноги, обнимающие его спину, и волной идет собственная спина. Она не испытывала этого ни разу, и вдруг сегодня – раз за разом без перерыва…
А он все не уставал двигаться в ней и, только несколько секунд давая ей отдохнуть после всех ее волн и судорог, переворачивался на спину, а потом, когда Полина оказывалась на нем сверху, заставлял ее тоже как-то немыслимо перевернуться – в самом деле как акробатку, и она уже чувствовала, что он целует пальцы на ее ногах, щекочет губами ступни, гладит ладонями лодыжки, и одновременно – что он остается у нее внутри… И эта одновременность того, что никогда не происходило одновременно, что в ее представлении и не могло происходить одновременно, – возбуждала ее так сильно, что она не могла сдержать прерывистый стон. И не хотела его сдерживать.
Когда Игорь наконец отпустил ее, она чувствовала, что не может больше не то что изогнуться, но даже пошевелиться. Наслаждение стало не таким острым, но зато разлилось по всему телу, до кончиков пальцев. Даже, кажется, в волосах оно было, наслаждение, и от этого они наэлектризовались и чуть ли не искрились на блестящем шелке.
– А ты? – удивленно спросила она и еще больше удивилась, услышав свой голос – какой-то хрипловатый, неузнаваемый.
– Я не должен сейчас кончать, – ответил он, не открывая глаз.
– Кому не должен? – улыбнулась Полина.
– Себе. У меня сейчас очень большой запас энергии, я получил ее во время секса и не хочу отдавать сразу.
– Жадина-говядина! – засмеялась она.
– Почему жадина? Разве тебе было плохо?
– Да хорошо, хорошо. – Полина поцеловала его в ухо и положила голову ему на плечо. – Смешной ты все-таки, Игорешка!
– Ее хватит еще на несколько раз, и число их может быть доведено до… В общем, еще на много раз. Я мог бы сейчас заниматься сексом сутки напролет, если бы ты захотела. Мы с тобой очень подходим друг другу, – серьезно добавил он. – Ты дала мне энергию, но при этом, я думаю, что-то получила и от меня, чего тебе не хватало.
– Да уж это точно, что получила… Вопрос только, сильно ли мне этого не хватало! – засмеялась она.
Ей было так легко, так хорошо! Сейчас, когда она лежала, свернувшись калачиком под шелковым одеялом, и прижималась щекой к Игореву плечу, ей было даже лучше, чем пять минут назад, когда она вздрагивала от удовольствия, доставляемого его телом. И то, что еще сегодня утром казалось ненужным, досадным, теперь не пугало, а даже… Даже радовало, вот как!
Что-то произошло между ними в эти полчаса, и это «что-то» было больше, чем физическая близость.
– Но голодный ты все-таки, дорогой товарищ буддист, я думаю, как серый волк, – сказала она, легонько куснув его за плечо. – Хоть существо ты и травоядное, но, пока меня не съел, пойдем уж пообедаем.
В пододеяльник с золотыми драконами было вдето не одеяло, а тонкий шерстяной плед. Поэтому, поленившись одеваться, Полина просто завернулась в него, как в сари – во всяком случае, она представляла, что в сари заворачиваются именно так, – и отправилась на кухню. Игорь одеваться вообще не стал – пошел за нею голый, наверняка из каких-нибудь своих энергетических соображений.
Гудела колонка, шкворчала на сковородке картошка, от колонки и плиты в маленькой кухоньке было тепло, остро пахли соленые огурцы, купленные Полиной у метро вместе с небольшим дубовым бочонком, золотились на синем обливном блюде моченые яблоки, принесенные соседкой Марией Дмитриевной, белело в глиняном горшочке козье молоко…
«Может, это и есть прямые чувства?» – вдруг подумала Полина.
– А что, по-твоему, я от тебя все-таки получила? – спросила она, возвращаясь к тем словам, которые Игорь с такой смешной серьезностью говорил ей в постели. – Ну, в обмен на энергию?
– Боюсь, что это трудно определить словами. – Он забыл в спальне очки и щурился, глядя на нее. Вид у него при этом, как у всех близоруких людей без очков, был трогательно-беспомощный, и это впечатление еще усиливалось оттого, что он сидел голый на высокой деревянной табуретке, словно на жердочке. – Я постарался бы сформулировать это как-нибудь предельно понятно для непосвященного, но в таком случае мне нужно время. Но ведь ты, конечно, хочешь услышать то, что мне прямо сразу в голову приходит?
– Конечно! – засмеялась Полина. – Что говорили по этому поводу Гампопа с Кармапой, я догадываюсь. А знаешь, ты становишься как-то сильно похож на человека, – добавила она.
Она чмокнула Игоря в нос и, поставив перед ним тарелку с жареной картошкой, отрезала себе кусок колбасы.
– Только соленые огурцы молоком не запивай, – предупредила Полина, запихивая колбасу в рот. – Ужаш, какая я голодная! – пробормотала она уже с полным ртом. – Может, тоже колбашки шлопаешь? Ты же только то, что с глазами, не ешь, а колбаса, обрати внимание, без глаз.
Неудивительно, что она проголодалась: не ела с утра, да и утром только погрызла сухарик, да и «обмен энергией» проходил бурно… Но как только Полина прожевала колбасу, горло у нее тут же свело спазмами, и, зажав рот рукой, она пулей вылетела из кухни.
– Видишь, – улыбнулся Игорь, когда она вернулась, придерживая завязанное на груди одеяло и вытирая им мокрое бледное лицо, – таким образом природа отвечает на поедание живой плоти.
– Природа! – фыркнула Полина. – Должна тебя порадовать: моя природа таким образом отвечает совсем на другое. Просто я залетела, – объяснила она, встретив его недоуменный взгляд.
Она сказала об этом с какой-то нарочитой и чрезмерной небрежностью. Как будто не из-за этого еще сегодня утром сердце у нее билось сердито, а потом – совсем не сердито, наоборот…