А как божественно он готовил! В его репертуаре было совсем немного блюд, но каких! Утром на небольшом юрмальском рынке он покупал парное мясо. А потом начиналось священнодействие. Нож натачивался до остроты бритвы. Мясо в его красивых руках с длинными пальцами так и мелькало. Он смазывал каждую отбивную маслом и оставлял мясо «отдыхать» в миске. Пока мясо «отдыхало», он виртуозно, ровными, одна к одной круглыми дольками резал огромные красные помидоры «бычье сердце», фиолетовый лук. Перемешивал это, сдабривал маслом, щедро солил и перчил. Потом жарил мясо на почти сухой, практически без масла, сковороде. Ничего вкуснее я не ела в жизни! А кофе! Такой кофе, как папа, я не сварю никогда, да и никто не сварит. Он словно чувствовал момент, когда пенка начинала подниматься шапкой. Кофе получался в меру крепкий, с пышной шапкой пены.
Он любил принести с рынка цветы – мне и маме. Он вообще любил делать подарки без повода. Мать бы, наверное, предпочла розы и брюлики простым рыночным букетикам и серебряным кольцам, которые папа заказывал для нее у знакомого ювелира. Но я всегда была в восторге от того, что он мне дарил.
Как мать могла не ценить такого мужчину – для меня загадка. Через несколько лет после папиной смерти она выскочила замуж за отставного полковника Юрия Ивановича. Я к нему отношусь совсем неплохо, он добрый, не вредный, маман боготворит. Но куда ему до отца!
Меня мать тоже все время сравнивала с другими. В детстве это было вроде как безобидно. Ну кто не слышал от родителей: «Никто не плачет, одна ты». Или: «Смотри, какие все девочки аккуратные, одна ты как свинка». Ну и так далее. Правда, и тогда меня это доводило до слез. Иногда было обидно, иногда я злилась и могла нагрубить. В ответ на очередное: «Смотри, какие у Леночки (Катеньки, Дашеньки) аккуратные рисунки» могла выкрикнуть: «Ну и иди к своей Леночке!» Я плакала, мать обижалась, жаловалась на меня отцу. Однажды у нас с ним был на эту тему разговор. Очень хорошо его помню. Мне было лет семь, я была в первом классе.
Был праздник букваря, всем раздали листочки со словами – тогда это называлось странным словом «монтаж». Мне досталось четверостишие, которое я честно выучила и, как мне казалось, неплохо рассказала. А вот у моей подружки Светки слов было гораздо больше. Маман на празднике сидела в первом ряду, и вид у нее был крайне недовольный.
Вечером дома она устроила мне целую сцену. «Надо быть активнее, – кричала она. – Вон Светка, ни кожи ни рожи, а сколько раз на сцену выходила! А ты? Два слова – и все? Надо было просить у учительницы, требовать! Так и проживешь всю жизнь, так и будешь, как твой папаша, в тени». Я искренне не понимала, в чем моя вина. Да и как такое понять семилетнему ребенку? Что родительские амбиции Светкиной мамы вполне удовлетворены, а моя осталась на бобах? Что она сравнивает меня с моей подругой, и сравнение это явно не в мою пользу? Что она мне, маленькой девочке, по сути жалуется на моего отца? В общем, я была растеряна, напугана и в конце концов заревела. Тут пришел с работы отец. Я уткнулась в его старый финский коричневый плащ, который он носил до первых заморозков, ни за что не желая с ним расстаться и «купить что-то поприличней». Мне кажется, запах этого плаща – свежесть осеннего вечера и запах «Явы» – я помню до сих пор. Отец долго не мог понять, в чем дело (ну абсурдная же ситуация, правда?), потом отправил меня в мою комнату: «Иди, Настена, я сейчас руки помою и приду к тебе». Он действительно пришел очень быстро, сел со мной в кресло (было у меня такое – широкое и уютное, мы с отцом в нем умещались вдвоем), обнял и очень серьезно, как-то по-взрослому сказал:
– Ты на маму не обижайся. И не плачь. Мы же с тобой знаем, что ты – самая умная и самая красивая.
Это у нас с детства была такая игра: когда он будил меня по утрам, то спрашивал: «Кто самая красивая девочка?» «А кто самая умная девочка?» «А кто самая сообразительная девочка?» И я с готовностью отвечала «Я» на все эти «ритуальные вопросы». Но в тот вечер я не успокаивалась.
– А что она меня со Светкой сравнивает? Как будто она ей дочь, а не я! – И слезы полились с новой силой, так мне стало жалко себя, бедную сиротку, которую родная мать не любит и всячески притесняет.
– Не обижайся на маму, – повторил отец. – Она не со зла. И она тебя любит. Просто у нее…. Ну как бы тебе объяснить…. Ты понимаешь, ей хочется, чтобы у нас все было лучше всех. А мы с тобой, – тут он усмехнулся, – ну совсем не оправдываем ее ожиданий.
Я, если честно, тогда ничего толком не поняла, но почувствовала – отец меня любит, я для него самый хороший ребенок, другого ему и не надо. Он не хочет получить «улучшенную версию». А вот мать – та, может, и любит, и добра хочет, но она мной совсем недовольна.
Не знаю, разговаривал ли с ней отец. Может, и да, потому что она надолго от меня отстала. А потом все началось с новой силой.
В подростковом возрасте я стала вдруг полнеть. Причем как-то очень заметно. Буквально росла вширь, как на дрожжах. Мать испугалась, потащила меня к эндокринологу. Тот объяснил, что так бывает в переходном возрасте, на фоне гормонального дисбаланса. Скорее всего, годам к шестнадцати все пройдет. Надо только не переедать, заниматься спортом, а главное – набраться терпения. А вот терпение никогда не было сильной стороной моей матушки. Теперь обед, завтрак и ужин для меня превращались в пытку. Она отслеживала каждый кусок хлеба, каждую котлету, которую я намеревалась съесть. Особенно это было ужасно в гостях, где она вела себя, как бдительная жена запойного алкоголика: увидев, что я тянусь за куском пирога или ложкой салата, громко, так, что все слышали, шипела:
«Тебе хватит!»
И все смотрели на меня с каким-то брезгливым сожалением: вот, мол, бедная толстушка! Уже и в дверь не влезает, а все ест и ест, остановиться не может!
Почти каждое утро, когда я надевала форму и собиралась идти в школу, она вздыхала и говорила: «Настя, следи за собой! Ты посмотри, какие все девочки в классе – стройные, худые как тростиночки! Позавидуешь! А ты? У тебя же взрослый размер! Скоро и форму не купишь, шить придется! И замуж тебя никто не возьмет!»
Так что в лифт по утрам я входила в слезах, преисполненная чувством собственной неполноценности и придавленная грузом ненависти к себе – презренной отвратительной толстухе.
Я страшно страдала. Перестала гулять с подругами – мне казалось, что я, самая большая и крупная среди них, похожа на их маму или тетушку. На их фоне я совсем не имела успеха у мальчиков. Да что там на их фоне – я вовсе не имела успеха. Конечно, меня не донимали дразнилками, как в начальной школе, но я для них была чем-то вроде предмета мебели.
Так вышло, что единственной моей подружкой стал отец. В этот невеселый период моей жизни мы необычайно сблизились. Я ждала, когда он придет с работы, чтобы все-все ему рассказать – и что произошло в школе, и что я видела, и что прочитала.
Папа рассказывал мне истории из своей жизни, мы очень много смеялись. Мать в этих посиделках не участвовала – от нашего шума у нее болела голова, да и вообще – «дел было невпроворот, некогда ерундой заниматься».
Однажды отец задержался дома и стал свидетелем «утренней политинформации». Он буквально изменился, лицо у него побелело. Он бросил мне: «Иди, я догоню» – и резко развернулся к матери. Я считала, что подслушивать ниже моего достоинства, но первые слова я слышала: «Не сметь! Не сметь унижать мою дочь!» Я первый раз слышала, как отец повысил на мать голос.
И это подействовало – она перестала меня донимать своими разговорами о том, какая я неполноценная и какое страшное будущее меня ждет.
Я думаю, если бы не отец, я бы выросла закомплексованной теткой. А так – я всегда знала, что есть мужчина, который меня любит – просто за то, что я есть.
Не то, чтобы я совсем не благодарна матери. Благодарна, конечно! Она научила меня со вкусом одеваться и стильно краситься. Готовить тоже она меня научила, за что ей были благодарны все мои мужья, а их ни много ни мало четверо – последовательно, конечно. Нынешний, четвертый, правда, ворчит, что, если бы я хуже готовила, он был бы стройнее ☺.
Кстати, все мои мужья считали и считают меня красавицей, хотя я далека от общепризнанных стандартов. Но отец когда-то убедил меня, что это так, а женщина, которая уверена, что красавица, и ведет себя соответственно. И убеждает в этом всех окружающих.
Совет девятый После развода постарайся сохранить детям отца
Тема жизни после развода неисчерпаема. На встречах с читателями ко мне постоянно приходят женщины, которые развелись, от которых ушли мужья, и рассказывают свои невеселые истории, просят совета или просто сочувствия.
Не то, чтобы я совсем не благодарна матери. Благодарна, конечно! Она научила меня со вкусом одеваться и стильно краситься. Готовить тоже она меня научила, за что ей были благодарны все мои мужья, а их ни много ни мало четверо – последовательно, конечно. Нынешний, четвертый, правда, ворчит, что, если бы я хуже готовила, он был бы стройнее ☺.
Кстати, все мои мужья считали и считают меня красавицей, хотя я далека от общепризнанных стандартов. Но отец когда-то убедил меня, что это так, а женщина, которая уверена, что красавица, и ведет себя соответственно. И убеждает в этом всех окружающих.
Совет девятый После развода постарайся сохранить детям отца
Тема жизни после развода неисчерпаема. На встречах с читателями ко мне постоянно приходят женщины, которые развелись, от которых ушли мужья, и рассказывают свои невеселые истории, просят совета или просто сочувствия.
Я всегда говорю, что время вылечит все без остатка, а новые отношения выбьют этот клин без следа, и это хорошая новость. Но есть и не такая хорошая – мужчина и женщина могут развестись и постараться друг о друге забыть. Отец и мать забыть друг о друге не могут, по крайней мере пока их общие дети не станут самостоятельными и не перестанут нуждаться в их участии.
Развод родителей – всегда удар для ребенка. Вроде вчера было все хорошо, все были вместе, ездили в гости и в отпуск, папа был рядом. А сегодня он уже живет в другом месте, в бывший свой дом приходит как в гости, причем гость он не всегда желанный. Если дети постарше и уже разбираются в жизни, то понимают, что у папы, а потом и у мамы появятся новые супруги, а значит, возможно, и новые дети. Ну как тут не грустить!
Вот здесь самое время пустить в ход дипломатические способности. Люди расстаются на разном градусе ненависти, ну или, скажем мягче, взаимной неприязни. Одним просто сесть за стол переговоров, другие мечут искры при одном только взгляде друг на друга. Если твоя история – вторая, старайся свести общение с супругом к минимуму.
Перво-наперво хочу предостеречь от очень распространенной ошибки: не используй ребенка, чтобы манипулировать бывшим. А это значит: не запрещай им встречаться; не говори при ребенке плохо о его отце, даже если тебе хочется вылить на его голову весь ушат брани, на какую ты только способна; не препятствуй общению ребенка с родственниками со стороны отца, если, конечно, он сам этого хочет.
Меня когда-то поразила история, рассказанная в книге одного очень известного режиссера (не хочу называть имен). Он развелся с женой, ушел к другой женщине, и поселились они в доме напротив того, где жила первая семья. У бывшей жены хватало мужества и терпимости вечером говорить сыну: смотри, загорелось окно, папа вернулся с работы. И сын дружил с новой семьей отца, и бывшая жена мило здоровалась с той, что отбила у нее мужа.
Понимаю, такие высокие отношения не всем доступны, но прежде чем начинать войну с бывшим, подумай: жертвами неминуемо станут ваши дети.
Юрий и Маргарита развелись, когда их сыновьям, Вадику и Игорьку, было десять и восемь. Самый трудный возраст. Хотя лично я не припомню какой-нибудь возраст, который можно было бы назвать легким и беспроблемным.
Развелись по вполне банальной причине – Юрий ушел от Марго, с которой, по его словам, больше не мог жить, к Даше, с которой жить как раз мог, хотел и рассчитывал, что эта жизнь будет долгой и счастливой. Справедливости ради надо сказать, что Марго действительно была дамой не так чтобы очень душевной и умной. Мелочная, завистливая, она обожала сплетничать и злословить. С утра до ночи пилила мужа – и денег-то он заработать не может, и карьеру сделать не в состоянии, и как же ей, умнице и красавице, с таким жить! Она обожала вспоминать, как отказала в свое время завидному жениху – сыну дипломатов – ради Юрия, вероятно, считая, что тот должен это помнить и ценить. Работать Марго не желала, хотя в свое время окончила иняз, весьма прилично училась и могла бы сделать какую-никакую карьеру. Но мама с детства внушала ей, что женщине работать ни к чему. На это есть муж, который обязан обеспечивать «на достойном уровне» жизнь тому сокровищу, которое ему досталось. В том, что она сокровище, ни сама Марго, ни ее мамаша не сомневались ни секунды.
Уж не знаю, куда смотрел Юрий, когда брал на себя все эти обязательства, но он честно пытался аж лет двенадцать соответствовать высоким стандартам, а потом, видимо, сломался, сошел, так сказать, с дистанции.
Он ушел жить к Даше, прихватив только зубную щетку, – затевать сыр-бор с разделом имущества он не стал не только и не столько из благородства, сколько потому, что не хотел обострять отношений с бывшей женой. Зная склочный и мстительный характер Марго, Юрий предчувствовал, что так легко развод не пройдет, и больше всего боялся, что бывшая запретит ему общаться с сыновьями.
Мальчишек Юрий любил, много с ними занимался. У них была общая страсть – они клеили модельки самолетов, причем подходили к делу очень серьезно. В выходные ехали в магазин, долго и со вкусом выбирали, спорили, какую купить, наконец приходили к общему мнению, возвращались домой, предвкушая упоительные часы. Марго, кстати, это увлечение мужа и сыновей раздражало: клей и краски «мерзко пахли», она требовала «прекратить этот кошмар, потому что у нее слабые легкие», склеенные модели, по ее мнению, собирали пыль и занимали очень много места. На самом деле она, скорее всего, завидовала мужу – с ней дети никогда так не веселились, не были такими оживленными и расслабленными. Может быть, потому, что она вечно их поучала, в чем-то упрекала, что-то требовала. До развода, когда Юрий еще не стал «приходящим отцом», она вечно рассказывала подругам и матери, что ей приходится играть роль «злого полицейского», что Юрий детям во всем потакает, а ей, бедной, выпадает обязанность «следить за уроками и поведением».
Однажды Юрий, в очередной раз услышав, как она жалуется своей матери по телефону (обычно Марго делала это демонстративно громко, чтобы муж слышал и испытывал чувство вины), буквально ворвался в комнату и, закрыв дверь, чтобы не слышали дети, прошипел:
– А ты не следи! Не следи, понимаешь! Оставь их в покое, перестань тюкать! Они нормальные дети! Нор-маль-ны-е! Хватит из них делать «мальчиков из приличной семьи»!
– А ты что, хочешь, чтобы они росли как трава? Во дворе? Как ты? Это у твоей матери на тебя времени никогда не было! Работала она, видите ли! Пятилетку в три года выполняла! Поэтому ты и стал таким… таким… – Она пыталась подыскать слово и не могла.
– Я человеком стал. Если тебя что-то не устраивает – твои проблемы! И мать мою оставь в покое! – Юрий понял, что разговора о детях не выйдет, что сейчас начнется ссора – тягостная и отвратительная. Будучи человеком неконфликтным, он разговор свернул – просто вышел из комнаты и в который раз с тоской осознал, что развод, видимо, неминуем. Надо решаться. Они никогда не будут друг друга уважать, никогда не смогут договориться. Так зачем же продолжать это мучение?
Конечно, если семья распадается, виноваты оба. И я нисколько не пытаюсь очернить Марго и оправдать Юрия. Да вообще речь о другом. О детях.
Дети с уходом отца затосковали всерьез. Особенно старший. Вадик был к Юрию очень привязан, подражал ему во всем. Он просто сходил с ума от того, что отец больше с ними не живет. А уж когда мать в порыве очередного приступа бешенства рассказала, что у Даши есть ребенок, приблизительно его ровесник, и что теперь папа будет играть, гулять, ходить в кино и клеить модельки с ним, а не с собственными детьми, вообще впал в депрессию – глаза все время были на мокром месте, он стал вялым, безразличным ко всему. Марго пробовала его растормошить, даже купила модель самолетика, но добилась обратного эффекта. Вадик выбросил коробку с моделью в мусор и зло зарыдал. К нему присоединился Игорек. Марго, которая и так была на взводе, сначала пыталась как-то успокоить детей, потом стала на них кричать, требовать чтобы они «немедленно прекратили этот кошмар», иначе «она за себя не отвечает», а потом и сама разрыдалась, сквозь слезы выкрикивая проклятия в адрес бывшего мужа, награждая его эпитетами, совсем неподходящими для детских ушей.
Она не могла справиться с эмоциями, а эмоций был целый клубок. Во-первых, уязвленное женское самолюбие: ей предпочли другую женщину; во‑вторых, она боялась, что материально станет жить труднее. И хотя Юрий исправно приносил деньги, Марго всем рассказывала, что он оставил ее с детьми «буквально без копейки». Мысль о том, что можно пойти поработать, ее ужасала: что, вот так – утром рано проснуться и бежать сломя голову «пахать на чужого дядю»? Ну уж нет!