Как в любом доме хорошей хозяйки, каждый из тридцати гостей каждую минуту чувствовал на себе ее искреннюю заботу. Кому-то не хватало вилки, кто-то хотел выпить и стеснялся, кто-то, не рассчитав температуру, надел костюм с галстуком и теперь маялся. Пушкина все замечала и всем приходила на помощь.
Она понемногу успокоилась лишь тогда, когда праздник более или менее покатил по накатанным рельсам. Тогда Пушкина уселась в беседке за круглым столом, налила себе чаю из самовара, положила на тарелку кусок кулебяки…
И вокруг нее буквально на глазах стал образовываться плотный кружок, в основном, из женщин, причем из женщин, судьба которых так или иначе не задалась.
А как оказалось, таких было большинство. Более того, среди тридцати одноклассников примеров счастливого супружества было раз-два и обчелся. А примеров обратного свойства как раз наоборот — пруд пруди.
— Даже не знаю, что делать. Не жизнь, а сплошное мучение, — жаловалась одна из подружек. — Придет с работы — и давай придираться: макароны ему не доварены, котлеты пересолены, компот не компот… Каждый вечер ругаемся.
Пушкина кивала, а через некоторое время, как будто по-другому поводу, говорила:
— Мой отец, помню, такой крутой бывал — страсть! Придет с работы — голодный, злой, нервный, нас всех по углам разгонит, рычит, слюной брызгает. Так мама, пока не накормит, полслова поперек ему не скажет. Все только: «Костенька, супчику. Костенька, котлеток». Бегает вокруг него, суетится. Потом смотришь, отец наестся, отяжелеет, подобреет… — Пушкина, вспоминая, смеялась низким грудным смехом. — Тут уж мать свое возьмет. Тут уж его можно было голыми руками брать и вить из него веревки!
Или, например, кто-нибудь из подруг, женщина с увядающим лицом, на котором отпечатались следы постоянной борьбы с жизнью, пожалуется:
— Просто не знаю, что делать с сыном. Упрямый до невозможности. Стоит только сказать: «Надень шапку», — назло пойдет с голой головой. «Не трогай кошку», — обязательно схватит ее за хвост. Просто вылитый отец! А главное, когда, когда он успел научиться? Ведь мы с мужем развелись, когда ему было всего три года!
Пушкина быстро кивала, как будто с первых слов понимала, в чем дело. У нее, может быть, сразу было что сказать, но она сдерживалась, не говорила.
А через некоторое время замечала, как будто даже не к месту:
— У меня два старших мальчишки — точная копия Васи. Спокойные, неторопливые. А в младшем — как бесенок иногда поселяется. Становится злой, раздражительный. Дерзит, на братьев бросается. Я поначалу не знала, что делать. А потом вспомнила: со мной самой так в детстве бывало. Так я вот что придумала: как чувствую, что на него опять находит, я ему мишку старого подсуну или подушку ненужную, или даже газету старую. Он их от-мутузит, раздерет, изорвет в клочья — и, смотришь, отошел, успокоился. Опять нормальный ребенок.
Кто-нибудь не выдержит и вздохнет:
— Молодец ты, Пушкина. Счастливый человек.
— Конечно, — просто согласится Пушкина.
А кто-нибудь покачает головой:
— И как только ты с четырьмя управляешься! Ну хоть бы одна девчонка была!.. С девчонками-то легче.
— Может быть, — не спорила Пушкина. — Но мне и с моими мужичками хорошо.
«Конечно, хорошо, — завидовали подруги. — Когда Вася — такой положительный. А попробовала бы с другим…»
И женщины тайком вздыхают. И как это они такого положительного Лопатина в школе проглядели! А ведь, оказывается, какой муж из него получился!
И вот ведь как бывает, говорит человек простые слова, можно сказать, банальности, а слушать его приятно. И на душе от его слов становится уютно и хорошо. Вроде бы ничего особенного не говорит, а все вокруг тайком вздыхают. Вот они, секреты семейного счастья. Вот она, забытая в наши дни патриархальная гармония! Сидел бы рядом и слушал, слушал…
— А Пушкина-то! А? — незаметно кивали на нее друг другу старые приятели. — И кто бы мог подумать!
Кстати, как бы ни была Пушкина увлечена беседой или хлопотами о закусках, она ни на минуту не упускала из поля внимания своего драгоценного Лопатина. Зорким глазом она нет-нет, да проверяла, не сидит ли он на сквозняке, в порядке ли у него костюм, не подпаивает ли его кто-нибудь из прежних злодеев-приятелей, не завязался ли вокруг него какой-нибудь неприятный разговор.
И еще, как подметил острый взгляд Пистона, все время следила, чтобы мужа не понес в многословные высокопарные выси его развязавшийся язык.
А в словах Лопатина после нескольких часов застолья в самом деле стали навязчиво появляться какие-то многозначительно-патетические ноты.
— На нас, бизнесменах, — говорил, например, Лопатин, не очень внимательным слушателям, — лежит ответственная миссия. Мы строим новую Россию. Да-да. Новую Россию. А это непросто! Ох, братцы, как это непросто.
— Васек, солнышко, — говорила Пушкина, найдя повод пройти мимо, — посмотри-ка в беседке — вино давно кончилось. А водка так и стоит неоткрытая, никто не пьет… Я же сразу говорила, что жара… Будь другом, сходи к Саше в погреб… Принести ящик красного и ящик белого…
— Сейчас, Дусечка, сейчас, — спохватывался Лопатин. — Мигом.
Кстати, за глаза Лопатин звал жену исключительно по имени-отчеству. То есть, обращаясь к ней непосредственно, говорил как-то странно: «Дусечка», но в третьем лице — всегда по имени-отчеству: Марина Константиновна. Например. «Подавать ли горячее? А это мы лучше спросим у Марины Константиновны. Дусечка, Настя спрашивает, горячее выносить?» Народ поначалу смеялся, а потом подхватил. И сквозь легкую иронию в этом обращении проступало настоящее уважение.
Короче, встреча в высшей степени удалась. Одноклассники от души вкусили шикарной жизни. Обожрались деликатесами. Упились коллекционными винами. Накурились сигар. Накатались в лодочке по пруду. Настрелялись из настоящего лука по мишеням. Напарились в бане. В конце концов напились. Орали песни. Ходили купаться на персональный пляж. Причем Витя Шпала желал купаться исключительно голым.
В одиннадцать часов автобус отвез на железнодорожную станцию первую партию гостей, тех, кто во что бы то ни стало торопился домой. А в половине первого этот же автобус стал собираться в город, чтобы развести по домам остальных.
— Но для тех, кто может остаться на ночь, приготовлены гостевые комнаты! — объявила Пушкина.
Ее слова были восприняты с ликованием. А что! Раз здесь так хорошо — будем гулять всю ночь. А завтра продолжим!
Однако Пистон засобирался. На следующий день у него было назначено много работы: эфир, репетиции, вечером дискотека в дорогом клубе.
Когда Пистон садился в автобус, Лопатин придержал его за рукав.
— А к тебе у меня отдельное дело… С тобой я бы хотел поговорить особо, — сказал он. — Не сочти за труд, в понедельник позвони мне в офис. — И, порывшись в кармане, он вручил Пистону свою визитку.
По тону Лопатина Пистон почувствовал, что дело обещает быть небезынтересным.
В понедельник он позвонить не смог, а вот в среду позвонил. И в конце недели они встретились в респектабельнейшем кабинете Василия Михалыча Лопатина.
* * *— Ты за них не переживай, — напористо учил Пистон, когда они с Платовым пробирались на машине сквозь плотное движение в исторический центр города. — Денег у них куры не клюют…
— То есть теперь этот твой одноклассник стал олигархом?
— Вроде того. Он — один из директоров большого холдинга. Оптовая торговля фруктами. Миллионные обороты. Ты, наверняка, слышал название. Да вон, вон на стене их реклама! — Пистон показал пальцем на рекламный щит, покрывающий брандмауэр.
Платов кивнул. Название компании было у всех на слуху.
— Крупная лавка, — одобрил он.
— А то!
— И Стрелок будет целить в этого твоего Лопатина?
— Да нет же! Впрочем, тебя это не касается.
Платов о чем-то думал некоторое время, потом в сомнении покачал головой.
— Только имей в виду, — предупредил он. — Я врать не умею.
— Тебе и не придется. И вообще. Твое дело — самое маленькое. Приехал, погрузил труп в машину и уехал. Главное — никакой отсебятины. Все время молчи. Если что спросят — посмотри презрительно и сплюнь на землю. А я за тебя сам отвечу.
Платов покачал головой. Это легко говорить — молчи и плюй на землю. А если что…
— Если это такие заметные люди, то у них наверняка весь лес будет оцеплен службой безопасности. Из отставных контрразведчиков.
— Не волнуйся. Не будет, — отмахнулся Пистон.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю!
— А если будет?… А если они за нами увяжутся? Выследят до города и накроют?
Пистон резко повернулся в сторону Платова и презрительно сощурился:
— А ты что же, хочешь тонну баксов просто так срубить, за здорово живешь? На машине проехался туда-сюда за город — и пожалуйста! Нет, братан! Ты не в Чикаго!
— Знаю!
— А если будет?… А если они за нами увяжутся? Выследят до города и накроют?
Пистон резко повернулся в сторону Платова и презрительно сощурился:
— А ты что же, хочешь тонну баксов просто так срубить, за здорово живешь? На машине проехался туда-сюда за город — и пожалуйста! Нет, братан! Ты не в Чикаго!
Платов промолчал. Подумав, что за просто так даже в Чикаго тысячу долларов не платят.
В молчании они переехали мост, свернули на набережную, и, не выезжая на площадь, ушли вправо.
— Да не волнуйся ты, — успокоил Пистон. — Все продумано. В конце концов, ты здесь вообще почти ни при чем. Твое дело маленькое. Приехал, погрузил и уехал. А вот я, если что…
Платов ничего не ответил. Легко сказать — погрузил труп в машину и уехал. Кому-то, может быть, это пара пустых. А если ты раньше ничего подобного не делал?…
— Все! Глуши мотор, — сказал наконец Пистон. — Дальше я пешком. Чтобы тебе раньше времени не светиться. — Он посмотрел на часы. — Как-то мы быстро доехали. Еще пятнадцать минут. Давай-ка пока по сигаретке… Угощай!
* * *Но вернемся к Лопатину. Как легко догадаться, основу благосостояния его семьи заложил тесть, отец Маринки Пушкиной.
Овощебаза, которой он заведовал еще при советской власти, и в старые времена приносила неплохие доходы, а в беспокойных водах молодого рынка, который страна начала строить почти одновременно с Пушкиным-старшим, цитрусово-банановая торговля и вообще расцвела пышным цветом.
Путем различных легальных и полулегальных процедур овощебаза стала сначала коллективной собственностью, потом акционерным обществом, потом товариществом и в конце концов бизнесом, которым на паях с несколькими близкими людьми владела семья Пушкиных. В руках этой семьи советская овощебаза превратилась в оптовую торговую компанию со своими терминалами, холодильниками, транспортным парком и даже парочкой пароходов на Волго-Балте.
Как только Лопатин с грехом пополам окончил техникум холодильной промышленности, в который поступил еще до свадьбы, тесть сразу привлек его к своему делу. Точнее сказать, тесть пытался привлечь Лопатина в качестве помощника в бизнесе, но ничего путного из этого не получилось.
Лопатин оказался абсолютно непригодным для каких-либо серьезных занятий. Он путался в ценах и сортах, подписывал приемку очевидно испорченного товара и не мог отличить брюссельскую капусту от салата-латука. Он отправлял блуждать по стране беспризорные грузовики и высылал по несуществующим адресам скоропортящиеся вагоны. Засовывал куда-то важные документы, и потом ни одна живая душа не могла их найти. Его попытка занести пару цифр в компьютер означала неизбежную поломку последнего. И даже в простейших поручениях типа «узнай-позвони» он умудрялся понять все не так и перевернуть с ног на голову.
Уже через пару месяцев тесть с досадой говорил: «Если есть десять способов сделать дело правильно и всего один — это дело провалить, то Васька, язва его забери, наверняка выберет этот единственно провальный способ». А шурин Лопатина, младший брат Маринки, Сашка, выражался еще определеннее: «У кого-то руки растут оттуда же, откуда ноги. У Лопатина из того же самого места растет и голова!»
Трудно сказать, что играло главную роль в неудачах Лопатина. Может быть, то обстоятельство, что медлительный, не очень решительный Лопатин не поспевал за лихорадочным ритмом, который задавали в компании шумные, хваткие, склонные к авантюрам отец и сын Пушкины. А может быть, мечтательный Лопатин был слишком доверчив к людям и не умел жестко отстаивать свои интересы и интересы дела. Вполне вероятно, что ему не хватало природной деловой сметки. Не исключено также, что молодой шурин, ревниво относившийся к своему сверстнику в руководстве компании, навязывал ему жесткое соперничество, и миролюбивый Лопатин тушевался… Кто знает…
Скорее всего, главную роль играло то простое обстоятельство, что Лопатин занимался так называемым бизнесом без всякой охоты, можно сказать через силу. Ему был глубоко чужд азарт предпринимательства. Он не радовался, видя, как работающие в деле рубли порождают на благо семьи новые и новые рублики. Он оставался глубоко равнодушным к успехам и неуспехам компании, к неудачам конкурентов и к росту числа партнеров, к изменению внешней и внутренней конъюнктуры и к улучшению экономической ситуации благодаря высоким ценам на нефть.
С досадой и грустью Пушкин старший наблюдал в окно своего кабинета, как каждый день, в пять часов, как только на складах заканчивался рабочий день, Лопатин, враз повеселевший и наполнившийся энергией, чуть ли не вприпрыжку спешил к овощебазовской проходной. Чтобы на следующее утро в восемь часов с угасшим взором и поникшими плечами понуро войти в ту же самую проходную, как в ворота концлагеря. Сам Пушкин, так же как и его сын, овощебазу считал домом родным, проводил среди ящиков и мешков целые дни и только что ночевать на рабочем месте не оставался.
Короче, факт оставался фактом: любое дело, порученное Лопатину, было заранее обречено на провал.
В конце концов тесть, человек по-своему мудрый и желавший добра дочери, принял соответствующие меры. На административном этаже Лопатину выделили отдельный кабинетик со столом для совещаний, телевизором и сейфом. Ему положили приличную должность директора по представительству с соответствующим окладом. В случае необходимости Лопатин мог пользоваться служебной машиной и услугами секретаря. Но всем сотрудникам до последнего менеджера в торговом зале было строго-настрого запрещено на пушечный выстрел подпускать Лопатина к каким бы то ни было делам!
Ему поручали то, что испортить было практически невозможно и от чего не зависела судьба ни одного рубля. В круг его обязанностей входило: посещать различные торжественные собрания, благотворительные ужины, приемы, которые тесть терпеть не мог, и никому не нужные городские совещания; показывать город дорогим гостям из отдаленных солнечных республик; поздравлять с именинами жену главы районной администрации и прочих нужных людей; передавать в подшефный дом престарелых наборы продуктов с истекающим сроком годности и тому подобное. Он мог, конечно, посещать совет директоров, но при условии, что будет сидеть в сторонке так, будто воды в рот набрал.
Короче, ради счастья дочери тесть сумел найти Лопатину хоть какое-то применение. И это применение пришлось Лопатину очень по душе! Он довольно быстро научился внушительно выглядеть в президиумах, торжественно перерезать ленточки и произносить приветственные слова. Его облик и манеры приобрели необходимую импозантность. Он положил себе за правило регулярно читать деловую прессу и просматривать все программы новостей, чтобы при случае быть в состоянии солидно и сдержанно высказываться на актуальные темы — о международном валютном фонде, о всемирной торговой организации, о всяких там котировках и индексах. А больше от него ничего не требовалось.
Жизнь мало-помалу утряслась и стала иметь достойный вид. Каждое утро в половине десятого шофер отвозил Лопатина на работу. Торжественные мероприятия случались не часто, но Лопатин положил себе за правило каждый день ездить на работу. Во-первых, потому, что сидеть целый день дома скучно. Во-вторых, чтобы подавать сыновьям положительный пример — мужчина должен быть занят делом. А в-третьих, потому, что Марина Константиновна терпеть не могла, когда мужчина слоняется днем по квартире и болтается под ногами.
На работе в своем кабинете он целый день изучал газеты, смотрел телевизор — в основном программы новостей — и читал мемуары видных деятелей бизнеса — Форда, Филипса, Рокфеллера. После обеда иногда позволял себе запереть кабинет изнутри, отключить телефон, достать спрятанную в сейфе подушку и вздремнуть полчасика на диване. А в половине шестого — не поздно и не рано, после ухода рабочих, но гораздо раньше, чем базу покинут Пушкины — шофер отвозил его домой.
А дома его уже ждали любовь и уважение, уют, заслуженный ужин, любимые детишки, заботливая Пушкина и чувство исполненного долга.
Дом Лопатиных сверкал порядком и чистотой. Потому что Пушкина терпеть не могла сидеть без дела. Она вставала рано утром, чтобы покормить своего Лопатина завтраком, и только поздно вечером позволяла себе присесть перед телевизором — да, как правило, сразу начинала дремать. Она варила борщи и тушила кроликов. Пекла пироги и лепила вареники. Делала заготовки на зиму. Сама квасила капусту, потому что на рынке настоящую капусту в наши дни днем с огнем не найдешь. Варила варенья и джемы. Обсуждала что-то с портнихой. Пересаживала комнатные растения. Изучала журналы по интерьеру и вела переговоры со строителями. Мыла и пылесосила дом. Следила за тем, чтобы мальчишки были сыты и веселы. Чтобы готовили уроки и не шалили.