Правда, скупо, но и на «Орион» проникали сведения с фронтов войны. Военные новости сообщал мне штурман У Син. Вначале я остерегался его, не верил ему, думал, что он просто испытывает меня, сообщая о победах Советской Армии. Уж очень он был загадочным человеком. Обыкновенно У Син молчал, чему-то улыбаясь уголками губ. Однажды капитан плеснул мне в лицо кофе, оно показалось ему недостаточно горячим, и тут У Сину изменило хладнокровие, он резко сказал что-то по-английски и вышел из каюты капитана. С тех пор я стал относиться к нему иначе.
Новости я получал от него, когда приносил ему на вахту кофе. У Син с суровым видом, будто выговаривая за провинность, сообщал о положении на фронтах и в заключение неизменно повторял: «Правда и мужество победят».
В рубке был приемник. Однажды У Син настроил его на одну из наших радиостанций, и я услыхал голос русского диктора, передававшего сводку Информбюро. Советские армии уже подходили к границам фашистской Германии. Почти все наши города были освобождены. О ходе войны я еще узнавал по лицу Ласкового Питера. Последнее время он был особенно мрачен. За несколько дней до крушения я подслушал его разговор со штурманом. Вернее, говорил один капитан, а штурман по обыкновению молчал или загадочно улыбался. Я видел это в иллюминатор.
— Что бы ни произошло там, война будет продолжаться здесь. — Капитан расхаживал по своей каюте. — Мир горит, и мы будем долго греться у огня. По крайней мере нам с вами не выгодно гасить это пламя. Мы сделаем еще не один рейс с нашим грузом… — Он взглянул на иллюминатор, и мне пришлось улепетывать на цыпочках.
На камбузе я спросил у Ван Дейка, что мы везем в тех ящиках, что лежат в трюме.
Он выглянул за двери и прошептал:
— Оружие. Только — молчок.
— Кому?
— Не наше с тобой дело. Тем, кто его покупает. Не все ли равно, что и кому мы везем? Был бы фрахт, будет и заработок. Мы работаем на честной шхуне. Это не «Лолита». Вот на ней, говорят, ходят настоящие пираты. Хотя, по правде сказать, я не особенно-то верю этим россказням. Ты знаешь, что моряки любят выдумывать истории. А нам они ни к чему. Выкинь, Фома, из головы этот балласт, нам с тобой не найти лучшей работы и лучшего корабля…
Когда разговор заходил о заработке, то кок сразу становился другим человеком. Он сам работал, честно выполняя свои немудреные обязанности, и ему не было дела до других.
— Нам с тобой мир не исправить, — сказал он мне в утешение, — а вот без куска хлеба мы оказаться можем. Ты знаешь, что это за штука?
Я знал. Все же не мог с ним согласиться и начал было спорить, да он послал меня на палубу чистить рыбу.
…Надев сандалии, я прошелся в них нарочно по самым острым кускам кораллов, они теперь только хрустели под подошвами. За работой я порядочно проголодался и решил съесть содержимое одного из моих орехов. Развернув парусину, я с криком отскочил в сторону: — оттуда выпрыгнули две крысы. Пока я сапожничал, они успели прогрызть палатку и высверлили дырочки в кожуре одного из орехов возле плодоножки. Противные животные, сколько неприятностей они причинили мне на острове! Второй орех был цел, и я пообедал удивительно вкусной мякотью. Затем, прислушиваясь, не скрипит ли песок под ногами капитана, я принялся за изготовление остроги. Вначале я просто заострил бамбуковую палку. Подойдя к берегу лагуны, я выследил там небольшого тунца и бросил в него гарпун. Но мое оружие не годилось для охоты, оно как пробка выскакивало из воды. Тогда я стал рыться в водорослях. Мне удалось найти другую, более тяжелую палку с палец толщиной и метра два длиной, это был побег какого-то тропического дерева. Затем я вспомнил слова Ласкового Питера и нашел корабельную доску с большими медными гвоздями. Дерево почти истлело, и позеленевшие гвозди я легко вытаскивал из доски. Несколько часов ушло у меня на то, чтобы слегка расплющить один из гвоздей, ударяя по нему куском коралла, а потом ножом надрезать и отогнуть небольшие бородки. Гарпун вышел грубый, некрасивый, но это было уже настоящее оружие. Для веревки я не пожалел парусины, нарезав ее тонкими длинными лентами и свив их вдвое.
И вот я стою на берегу и, держа в руке острогу, выслеживаю добычу. Глаза у меня разбегаются при виде множества диковинных рыб. Как я жалел в эти минуты, что вместе со мной нет никого из моих друзей. И мне почему-то становится обидно, что, если уцелею и когда-нибудь начну рассказывать о необыкновенном мире лагуны, ребята не поверят мне.
Не так легко выбрать подходящую рыбу, прежде чем нанести первый удар. Дядюшка Ван Дейк говорил мне, что не каждого обитателя тропических морей можно есть. Многие из них ядовиты или неприятны на вкус. Наконец показалась густая стайка голубоватых рыб с продольной коричневой полосой посредине туловища, от головы к хвосту. Это были знакомые уже мне рыбы, я их часто жарил на «Орионе». Я метнул гарпун, заранее торжествуя победу. Да не тут-то было. Промах! Пришлось вытащить гарпун. Напуганная стая умчалась от берега. Но я не особенно горевал, мне казалось, что если буду бросать гарпун наудачу и с закрытыми глазами, то и тогда попаду в какую-нибудь рыбу. Мое внимание привлекла морская черепаха, она быстро двигалась среди цветущего подводного сада. Вот черепаха сделала рывок и, наверное, проглотила одну из зазевавшихся рыбок-бабочек. Черепаха уплыла. Улегся переполох, поднятый появлением хищницы. В подводном саду, залитом солнцем, воцарились мир и спокойствие. Остались только те из рыб, которые, видимо, сжились друг с другом, и каждая занималась своими мирными делами.
Все, что я увидел в этом прекрасном, но обманчивом мире, невольно навело меня на мысль, что и у меня есть враг, возможно, он даже подкрался и готовится к прыжку. Я быстро обернулся и с облегчением вздохнул. Только стволы пальм были за моей спиной.
Мне удалось, наконец, наколоть на острогу небольшую макрель. Я попробовал есть ее сырой. С трудом проглотив несколько кусков, стал подумывать, а не попробовать ли мне добыть огонь. Но как? Я вспомнил о подарке отца — замечательной лупе в черной пластмассовой оправе. Сколько костров я разжег с ее помощью, сколько узоров выжег на тальниковых палках…
Если бы у меня была лупа!
Мои размышления прервал выстрел. Стреляли на противоположной стороне острова. Там, на берегу, стоял Ласковый Питер и потрясал правой рукой с поблескивающим в ней «вальтером». Капитан явно хотел привлечь мое внимание. Пока я мастерил острогу, он исправил пистолет или просто вычистил его. Впервые за все это время капитан поступил честно, предупредив, что окончено перемирие. Или, быть может, ему хотелось напугать меня? Я посмотрел на свой жалкий гарпун, потрогал в кармане нож. Силы были явно не на моей стороне.
Игра в прятки
Ширина канала, соединяющего лагуну с океаном, достигала почти восьмидесяти метров. Здесь водились акулы, но для задуманного мною плана надо было переправиться на другой берег. Только так я мог очутиться в тылу у своего врага, дождаться ночи, незаметно подкрасться к нему и захватить оружие. Моя затея казалась не такой уж трудной. «Вальтер» он носит в кобуре, висящей на поясе, надо было только неслышно подкрасться к спящему и вытащить у него пистолет. Если мне это удастся, а я почему-то был уверен в этом, то на острове будут царить мир и спокойствие, как после нашей последней драки.
Палатку я оставил в своей «спальне» между кустами, накрыв ею постель из кокосового волокна. Штаны и рубашку, порядком потрепанную, я снял, на мне остались только черные трусики с карманом на застежке-«молнии». В карман я положил нож, а все вещи, в том числе и острогу, спрятал в трещине и завалил камнями. Время уже близилось к вечеру, когда я, полный решимости, подкрался к берегу канала.
Прежде чем прыгнуть в воду, я внимательно осмотрел канал — не покажется ли где плавник акулы.
В канал из океана входил косяк какой-то серебристой рыбы, шел он плотной массой. Если бы здесь сторожили акулы, то они давно бы накинулись на такую лакомую добычу. Я прыгнул и поплыл, часто опуская голову под воду и озираясь по сторонам. Мимо меня проносились рыбы, иногда задевая скользкими боками.
Отдохнув на другой стороне, я стал крадучись пробираться от дерева к дереву. Иногда, услыхав шорох, падал или прижимался к стволу пальмы. Моя кожа сильно загорела и сливалась с коричневатой корой кокосовых пальм, только волосы выгорели почти добела.
Внезапно я чуть не наткнулся на капитана. Ласковый Питер сидел в десяти шагах от меня возле норы кокосового вора и с жадностью выедал содержимое ореха, лопнувшего от солнечного жара. Видимо, капитан сильно проголодался, он урчал, как обезьяна, да и сам он был похож на человекообразную обезьяну: весь заросший рыжими волосами. С видимым сожалением он отбросил пустую скорлупу и заглянул в нору, сунул туда руку, но тут же молниеносно выдернул ее и замахал в воздухе. Видно, краб схватил его за палец.
Ругаясь, он прошел совсем недалеко, с пальца у него капала кровь. Стоя спиной ко мне, он оторвал ленту от полы рубахи, замотал палец и пошел, пристально заглядывая в каждое углубление. Ему удалось найти орех, он пошел с ним к воде и там разбил его о кусок коралла. Из ореха брызнул сок, и он с жадностью припал к скорлупе.
Я наблюдал издали, как он побежал, припадая на левую ногу, остановился и стал подпрыгивать на месте. Потом нагнулся и поднял раздавленного краба, посмотрел на него и бросил в сторону. Разделавшись с крабом, он вытащил пистолет. Над мелководьем между рифом и островом летало множество чаек, между ними иногда проносились гигантские фрегаты, выбирая в воде добычу покрупнее.
Один такой фрегат пролетал над головой Ласкового Питера. Капитан вскинул руку, раздался выстрел, фрегат упал в воду. Глядя на убитую птицу, он осклабился и сунул пистолет в кобуру.
Я почувствовал холодок между лопатками, хотя в спину мне палило заходящее солнце.
Ласковый Питер, глядя в землю и чему-то злорадно улыбаясь, пошел к берегу лагуны. Я стал красться за ним следом. Надо сказать, что у меня к тому времени сильно поубавилось уверенности, что мой план пройдет без сучка и без задоринки. Но теперь мне еще ясней стали его намерения и укрепилось убеждение, что во что бы то ни стало надо захватить оружие. Либо мне удастся обезвредить врага, либо надо будет покорно склонить голову, сдаться в плен на милость победителя, стать его рабом, что для меня было хуже смерти.
Как пригодились мне сандалии, я нарочно не снял их, рискуя утопить, зато теперь почти неслышно подкрадывался по выветренной поверхности острова, усеянной острыми скрипучими обломками раковин и коралловой галькой.
Ласковый Питер сидел у плоской, как стол, глыбы и собирал с нее патроны для пистолета, обтирал рубахой и вставлял в обойму.
Вложив обойму в рукоятку пистолета, он залез на камень и долго разглядывал мою сторону лагуны.
Наступил вечер. Второй вечер на этом острове. Солнце садилось в лиловую тучу. Пассат почти совсем стих, только прибой яростно грохотал на рифе.
Когда стемнело, послышался кашель и скрип песка. Осторожные шаги удалялись. Я пересек площадку и стал красться за Ласковым Питером.
Иногда он останавливался, тогда и я замирал на месте; постояв с минуту, он двигался дальше. Опять я с гордостью подумал о своих сандалиях на мягкой толстой подошве, моих шагов почти не было слышно. Я крался, как тень. Осмелев, я подошел так близко, что едва не налетел на него. В это мгновение он споткнулся и помянул дьявола.
У меня не оставалось сомнений, что он охотится за мной, предательски хочет напасть в темноте.
Зачем он это делал? Наверное, боялся, что я зарежу его во сне или всажу нож в спину, выскочив из-за пальмы. Будь он на моем месте, то наверняка сделал бы это, не колеблясь. И еще, мне кажется, он не мог смириться с тем, что я, мальчишка, человек низшей расы, как он считал, отказался ему повиноваться, поднял бунт и даже принудил его сдаться.
Вот он остановился, видно прислушиваясь, затем крадучись пошел по берегу. Его расплывчатый силуэт мелькнул на фоне лагуны, усеянном отражениями звезд, и скрылся в кромешной тьме. Я стоял, прижавшись в темноте к стволу пальмы, и прислушивался к скрипу песка под ногами моего врага, сжимая в руке нож.
Ласковый Питер минут пять кружил возле моей постели, наконец, наткнулся на нее, упал, поднимаясь, громко выругался. В голосе его слышалось злорадное торжество. Он пнул мою постель и сказал:
— Можешь не подниматься. Тебе придется долго спать. Молчишь? И правильно делаешь. Ты проиграл. А проигравший платит!
Затем один за другим прогремели три выстрела.
— Но вот и все, — сказал Ласковый Питер с видимым облегчением. — Надо отдать тебе должное, ты держался молодцом. Может, поэтому я и отправил тебя к праотцам. Мне все казалось, что ты стоишь у меня за спиной со своим ножом. Я возьму его на память. Ты не возражаешь? Не помешает мне и палатка.
Зашуршала парусина.
— Проклятый щенок, — прошептал он.
Этот бандит был явно разочарован. Он сопел, сидя на моей постели, наверное поняв, что поменялся со мной ролями. Теперь ему надо было прятаться. У меня был нож, и он ждал удара, наверное вращая головой, как сова.
Неподалеку зашуршал песок, должно быть, краб тащил орех. Тотчас же сверкнуло красное пламя и грохнул выстрел. Он еще несколько раз стрелял во все стороны. Наконец встал и пошел. Я нащупал под ногами кусок коралловой ветки и запустил ему вслед. В ответ он выстрелил и побежал, время от времени стреляя в темноту.
Я не выдержал и закричал:
— Удрал, удрал! Трус несчастный! Фашист проклятый!
Наверное, он не слышал меня, потому что затихший было ветер завыл, засвистел в ушах. Стал накрапывать дождь. Когда он хлынул водопадом, я уже лежал на своей постели, с головой накрывшись палаткой. Буря бушевала вовсю, ветер пытался сорвать с меня парусину, да я подоткнул ее под бока. Палатка вначале пропускала теплую дождевую воду, но потом набухла, и вода стекала с нее под мою постель. Однако слой кокосового волокна был толстым, и мне было не так уж плохо. Засыпая, я старался сосчитать, сколько выстрелов сделал Ласковый Питер. Получалось тринадцать или четырнадцать. Выходило, что если у него было две полные обоймы, то осталось не больше пяти-шести патронов. Я заснул, хоть под боком уже хлюпала вода.
Последний патрон
Атолл, омытый ливнем, сверкал в утреннем солнце. Пар курился над влажным еще песком. Переплыв канал, я опять занял свой наблюдательный пост в кустах недалеко от логова Ласкового Питера. Мой противник тоже проснулся, а возможно и вообще не ложился, судя по его усталому лицу. Он сидел за плоским камнем с пистолетом в руке и клевал носом. Иногда он вскидывал голову и ошалело смотрел по сторонам. Он и впрямь считал, что и я поступлю с ним так же, как он хотел поступить со мной: подкрадусь и убью его сонного.
«Что, если мне самому подкрасться и ударить по голове вот этим кораллом, оглушить и обезоружить? Ведь с таким противником иначе нельзя. И ничего ему особенно не будет, только оглушу его…»
Мои мысли прервал его голос.
— Ну, где ты, где? — орал он. — Чтоб тебя сожрали акулы! Думаешь, я не вижу! Трус! Выходи!
Я спрятал голову в расщелину.
— Выходи, или!..
Он выстрелил. Подождав немного, я выглянул. Он клевал носом, сидя на камне. У него явно сдавали нервы.
Мне в голову пришла отчаянная мысль. Наверное, у меня в ту пору тоже сдали нервы, я чувствовал, что не выдержу, если он будет вот так охотиться за мной.
Я думал: «Сейчас он устал, ночью его промочило насквозь и он не спал. Теперь ему уже не попасть в летящего фрегата. Руки у него дрожат, глаза слезятся…»
Он вскинул голову, что-то пробормотал и опять заклевал носом.
И я решился. Вылез из своего укрытия. Схватил камень, размахнувшись, бросил в него. Камень попал ему в грудь, он повалился на бок, спросонок подумав, не ударил ли я его ножом, потом вскочил.
Я побежал. Он выстрелил. Пуля чиркнула по песку сбоку от правой ноги. Я побежал к каналу, виляя из стороны в сторону, как один из героев не помню какого фильма или книги. Он выстрелил еще. В ушах свистел ветер. Оглянувшись, я увидел его метрах в ста. Он бежал, согнувшись почти до земли, опустив руку с пистолетом. Еще выстрел, и крошки коралла брызнули из глыбы впереди и чуть левей от меня. Все-таки он стрелял здорово, и если бы я не менял направления, то он убил бы меня. Но в те мгновенья я не думал об этом, я летел, едва касаясь ногами почвы, не помню, как слетели у меня сандалии, я не чувствовал порезов от острых осколков раковин и только считал выстрелы.
«Вот теперь у него остался только один патрон, не больше», — думал я, заранее торжествуя победу.
Он не стрелял больше, приближаясь ко мне медленным упорным шагом убийцы. Я же стоял на берегу, чтобы хоть немного отдышаться, прежде чем плыть на другую сторону.
Он помахал рукой и что-то крикнул. Тут я прыгнул в воду и поплыл, часто оглядываясь. Я был уже на середине канала, когда он показался на берегу. Присев, он ждал чего-то. Я плыл изо всех сил, часто ныряя. И ждал, что в меня вопьется пуля. Именно вопьется. И только то, что этот негодяй может меня убить и я пойду ко дну, как-то не приходило мне в голову.
Он выстрелил, когда я вылез из воды, но раньше, еще до того, как я услышал выстрел, что-то обожгло мне плечо. Я упал, вскочил, метнулся в сторону и спрятался за глыбы коралла, совершенно обессиленный. Мне казалось, что сердце сейчас разорвется.
Отдохнув, я поднялся. Ласковый Питер все еще стоял на берегу.
— Стреляй! — закричал я. — Ну, что же ты не стреляешь? Ага, кончились патроны! Все! Восемнадцать штук! — орал я, приплясывая. — Вот теперь есть, чем колоть орехи!