504
Я без печали упустить
уже из рук удачу мог,
я мог понять, могу простить,
но чтоб забыть – избави Бог.
505
За мною нет заслуг существенных,
но я зачислил бы туда,
что я в любых делах общественных
не лез на сцену никогда.
506
Всё, что плодит моё воображение,
зачато впечатлением извне,
но в то же время это отражение
свеченья балаганного во мне.
507
Во мне как будто гамма нотная,
по вкусу время выбирая,
гуляет музыка дурнотная,
мотивы гнусные играя.
508
Порой бывает, что мгновение
зависнет в воздухе бесплотно,
и словно духа дуновение
тебя обвеет мимолётно.
509
А многое, что ужасом казалось
натурам понимающим и чутким,
меня как будто вовсе не касалось,
настолько разъебаем был я жутким.
510
Есть образ, некогда печаливший
умишко мой, во тьме блуждающий:
челнок, от берега отчаливший
и цели плаванья не знающий.
511
Сегодня день понурый и больной,
сам воздух катит волны утомления,
и мутной наплывают пеленой
угрюмые о жизни размышления.
512
В моём химическом сосуде —
состав наследственностей двух:
жестокий дух еврейских судий
и прощелыги лёгкий дух.
513
Моё некрупное жилище
мне словно царские хоромы,
сдаётся мне, что только нищим
нужны дома-аэродромы.
514
Люблю, когда в массиве текста —
и в книге, и на полотне,
как на холме живого теста
игра дрожжей заметна мне.
515
Не притворяюсь мудрецом,
но я недугу благодарен
за то, как больно, всем лицом
о стол гуляний был ударен.
516
У времени различны дарования:
несёт оно, не ведая сомнения,
то свежее струенье созревания,
то душное дыхание дряхления.
517
Когда стекаются слова,
чтобы составить корпус текста,
слегка кружится голова,
для них отыскивая место.
518
Везде кипит безумный торг,
торгует мир и тьмой, и светом,
и каждый день увозят в морг
всех надорвавшихся на этом.
519
Ночь обещала быть тяжёлой,
поскольку вечер тёк в тиши,
и я подумал: дивной школой
хворь обернулась для души.
520
В момент известий огорчительных,
учил высокий эрудит,
лишь сок напитков горячительных
надёжно ярость охладит.
521
Украл у местного поэта
лихую рифму «нота – квота»,
и утешал себя, что это
он тоже стибрил у кого-то.
522
Живу я в мире, узко здешнем,
имею жалкий кругозор,
а далеко в пространстве внешнем
творятся слава и позор.
523
Пора меняться: стану тощий,
смурной и горестно молчащий,
быть пессимистом сильно проще,
поскольку прав гораздо чаще.
524
Мир так загнил до основания,
что посреди жестокой прозы
смешны все наши упования,
надежды, планы и прогнозы.
525
У всех висит за сумеречной скукой
неведомая финишная дата;
забавно, что душа перед разлукой
милей и ощутимей, чем когда-то.
526
С какого-то невнятного вчера
я что бы ни читал и что б ни видел,
мне слышится: пора, мой друг, пора,
и я на этот голос не в обиде.
527
Тьму парков обожают наши дети —
и дурни все, и выросшие дуры —
чего им там? А в городе, при свете, —
полным-полно искусства и культуры.
528
Конечно, я уже не молодой,
но возраст – не помеха, если страсть...
Вот разве что ужасно стал худой —
в меня теперь амуру не попасть.
529
Увы, но взгляд куда ни кину —
везде пропорция равна,
везде Творец, готовя глину,
чуть-чуть подмешивал гавна.
530
Язычник я: мой разум узкий
не принял свыше господина,
и мне язык текучий русский —
кумир и воздух воедино.
531
В чаду и вихре наслаждений
хиреет пламень убеждений.
532
Тоской познанья были мучимы
и эрудит, и грамотей,
а мы, наукам не обучены,
усердно делали детей.
533
Не счесть уму грехов количества,
но разбираясь в их меню,
я, чтоб не впасть в соблазн учительства,
себя в невежестве храню.
534
Я душой тянулся много лет
к мыслям этим, тонко прихотливым:
знание, что в жизни счастья нет,
вовсе не мешает быть счастливым.
535
Не стоит нам сегодня удивляться,
что клонит плиты мрамора, как ветки:
на кладбищах надгробия кренятся,
когда в гробах ворочаются предки.
536
Душа смакует облегчение
без даже капли скуки пресной,
что круто высохло влечение
к херне, доселе интересной.
537
За то, что было дней в избытке,
благодарю судьбу, природу
и алкогольные напитки,
таившие живую воду.
538
Конец тебе, любой герой,
когда в души твоей хозяйство
прокрался сочный геморрой
национального зазнайства.
539
Помыслы, порывы, побуждения —
чистые и светлые, как искра,
душу озаряют в миг рождения,
но и затухают очень быстро.
540
Увы, мой мир совсем ещё не светел,
я слабости своей не обнаружу,
но так меня легко шатает ветер,
что я не выхожу пока наружу.
541
Дохрустывая жизнь, как кочерыжку,
я вынужденно думаю о ней:
когда ещё бежал по ней вприпрыжку,
она была значительно сочней.
542
Заболев, я укрылся в обитель —
тихо ждать и пугливо надеяться,
но свихнувшийся ангел-хранитель
созывает гостей, чтоб развеяться.
543
Не то чтобы мы патокой с елеем
себя всё время мазали слегка,
но сами от себя мы скрыть умеем
заметное другим издалека.
544
Мой путь поплоше и попроще,
чем у героев и философов:
пасу свои живые мощи,
их ублажая массой способов.
545
Среди интимных мыслей нежных,
меня щекочущих приятно,
совсем не видно белоснежных —
везде моих насмешек пятна.
546
Творец над нами ставит опыты,
насколько прочны дух и тело,
но это всё пустые хлопоты —
в нас нету явного предела.
547
Сумерки сгущают ощущения,
к ночи вянут мысли деловые,
в сумраке пустого помещения
сходятся на рюмку домовые.
548
Лишь тот умён, учил мудрец,
кто не от Бога ждёт посылку,
а сам находит огурец,
когда уже добыл бутылку.
549
Измучась озверелым врачеванием,
я мыслю со стоическим спокойствием:
зато теперь гастрольным кочеванием
с усиленным займусь я удовольствием.
550
Мне кажется, я здраво ограничился
о доме и о близких беспокойством —
меня пугает каждый, кто набычился
бороться со всемирным неустройством.
551
На старость очень глупо быть в обиде,
беречься надо, только и всего;
я в зеркале на днях такое видел,
что больше не смотрюсь уже в него.
552
Все рыцари добра полны надежды:
отнюдь они не сеют и не пашут,
а вырядившись в белые одежды,
призывами к добру отважно машут.
553
Зло я ощущал кошмарно близко —
нюхом и на слух, а больше взглядом,
но тогда я падал жутко низко,
а сейчас оно повсюду рядом.
554
Легко беру я, что мне нужно,
из книг, которые читаю,
чужое тоже мне не чуждо,
но я своё предпочитаю.
555
Не зря сегодня день уныл
и скукой стелется зелёной:
с утра его я не омыл
мыслишкой утренней солёной.
556
Ум быстро шлёт, когда невмочь,
нам утешенья скоротечные:
болит живот почти всю ночь —
я рад, что боли не сердечные.
557
Потом герои с их попытками
враз одолеть земное лихо
угрюмо гасят пыл напитками,
которым жалуются тихо.
558
У правды нынче выходной:
полез я в память, из подвала
таща всё то, чего со мной
по жизни сроду не бывало.
559
Я с женским хором был знаком,
хористки так меня любили,
что часто виделись тайком —
в любви они солистки были.
560
Мои на мудрость посягательства,
мои высокие печали
не пережили наплевательства,
сбежали вон и одичали.
561
Свой лук Амур печально опустил,
застыв, как тихий ангел над могилой;
напрасно ты, приятель, загрустил,
ещё мы поохотимся, мой милый.
562
Забавны выплески любви
на фоне тягостных событий:
меня сейчас друзья мои
сильнее любят и открытей.
563
Певучий сок раблезианский
добыл я личными трудами,
добыл я личными трудами,
колодец мой артезианский
в себе я сам копал годами.
564
Всегда приходит Новый Год,
неся подарки дорогие —
освобожденье от невзгод
и их замену на другие.
565
Я слишком щедро облучён
и до сих пор ещё болею;
рак безусловно обречён,
а я, быть может, уцелею.
566
Когда-то даже в пору повзросления
мы духом были – мелкие клопы,
забуду ли я муки вылупления
из дьявольски уютной скорлупы?
567
Нас давит жизнь густой нагрузкой,
однако дней тяжёлых между
мы все на выпивку с закуской
имеем право и надежду.
568
К себе забавно присмотреться,
поскольку с миром наши трения
то затевает ум, то сердце,
а то – разлад пищеварения.
569
Не просто я утратил пиетет
к ума и интеллекта обаянию,
а странный ощутил иммунитет
к любому постороннему влиянию.
570
В организме поближе ко дну —
разных гадостей дремлет немало,
начинаешь лечить хоть одну —
просыпается всё, что дремало.
571
Я наслажусь ещё не раз
гулящей мысли выкрутасами,
жизнь хороша и без прикрас,
но обаятельна – прикрасами.
572
Хотя исход у всех – летальный
и не бывает исключений,
однако этот путь фатальный
прекрасен массой приключений.
573
Легко и по книгам надёргать цитаты,
и всюду истории устные:
мечты и надежды – легки и крылаты,
а сбывшись – хромые и грустные.
574
Среди крутого мироздания
так рад я личному присутствию,
что к людям полон сострадания,
а сам себе я не сочувствую.
575
На грешный рай земных утех
ещё кошу я светлы очи,
а вон у этих и вон тех
на даже глянуть нету мочи.
576
К Богу я не лезу с панибратством,
а играть с Ним – дело не простое:
чтобы заниматься святотатством,
надо тонко чувствовать святое.
577
Если вдруг пошла потеха,
плавя лёд и ржавя сталь,
возраст людям – не помеха,
а досадная деталь.
578
Гибкость, лёгкость и живучесть
лжи, растёкшейся в повсюдную,
обещает миру участь
огорчительно паскудную.
579
Зная дело вдумчиво и туго,
правку исповедуя дальнейшую,
я совсем не чувствую испуга,
если написал херню полнейшую.
580
Учти, Господь: я не оратор
и ни к чему не призывал,
я лишь убогий литератор
и стих мой личный завывал.
581
Нет, я не о Толстом сейчас толкую,
со многими случалось это так:
великие несли хуйню такую,
которой постеснялся бы мудак.
582
В истории ничто уже не внове,
а было столько лжи и столько фальши,
что слышится в любом высоком слове
звучание запачкавшихся раньше.
583
Российские евреи жили сочно,
как будто долго спали и проснулись,
копалась ими умственная почва,
а к пахотной – они не прикоснулись.
584
Исконным занимаясь женским делом
и полные законной женской гордости,
девицы всех мастей торгуют телом,
жалея, что товар – со сроком годности.
585
История животна и растительна,
копируя бездушную природу,
однако же злопамятна и мстительна —
в подобие двуногому уроду.
586
Моё живое существо
уйдёт из жизни утолённой
и обратится в вещество
породы неодушевлённой.
587
Забавно остывает голова,
когда она работала весь день:
кипят ещё какие-то слова,
но смыслы заволакивает тень.
588
Мне если кто и ненавистен,
то проповедник заводной:
мне прописных высоких истин
уже не надо ни одной.
589
Что-то я из рюмочного текста
вышел в непонятное теперь:
то ли среди мудрых жажду места,
то ли мне в склероз открылась дверь.
590
Нам ещё охота свиристеть,
бравыми прикинувшись парнями:
крона продолжает шелестеть
над уже усохшими корнями.
591
Моё глухое беспокойство,
когда на девок я гляжу, —
весьма сомнительного свойства,
и я в руках себя держу.
592
Обидно, что с огранкой мастерства,
когда уже всё выделкой покрылось,
уходит легковейность естества,
которое шампанским пузырилось.
593
Легко реальность подменив,
тактично, гибко и сердечно
в картину мира входит миф
и поселяется навечно.
594
Мне многое сегодня очевидно,
целебный опыт жизни мной добыт:
ведь нас лягают больно и обидно —
всего лишь обладатели копыт.
595
Забавно, что былое нам открыто
не настежь и отнюдь не поминутно:
всё то, что совершалось шито-крыто,
и помнится сегодня крайне смутно.
596
Ещё о преимуществах лежания:
покой теперь надёжен и упрочен,
а в мысли стало больше содержания,
поскольку лёжа взгляд сосредоточен.
597
Когда всё хрупко, слякотно и зыбко,
и ждать чего угодно можно вдруг,
случайного попутчика улыбка —
отменно упрочняет мир вокруг.
598
Я не умею обижаться,
но все попытки усмиряю:
своей судьбой распоряжаться
я и судьбе не доверяю.
599
Когда бежишь – горят подмётки,
и плещет алчности волна,
то бедной совести ошмётки
болят, как целая она.
600
Всюду мудрецов сейчас – несметно,
я хоть не завистник, но обидно:
лично я умнею незаметно,
и пока что этого не видно.
601
К любой судьбе готовы смолоду,
в совсем негожую погоду
мы с решетом ходили по воду —
и приносили эту воду.
602
Слиянья полного не ищет
моё с евреями единство,
и я в духовной даже пище
люблю умеренное свинство.
603
Я давно простился с лицемерием
и печалюсь, глядя в небосклон:
к Богу мы относимся с доверием,
большим, чем заслуживает Он.
604
Создатель, дух даря творению
и научая глину жить,
способность нашу к озверению
навряд ли мог предположить.
605
Одну мыслишку изреку,
мне поделиться больше нечем:
не ставьте рюмку дураку,
он вам испортит целый вечер
606
Науку вольно жить в неволе
мы самодельно проходили,
довольно часто ветра в поле
искали мы – и находили.
607
Я не питаю подозрения
насчёт размеров дарования,
мои пустые умозрения —
души угрюмой пирования.
608
Меня постигло озарение,
зачем лежу я так помногу:
лень – это чистое смирение,
и этим я любезен Богу.
609
Был озарён я где-то в тридцать
высоким чувством непорочным,
что нежелание трудиться
бывает пламенным и прочным.
610
За то ещё ценю свою свободу,
что вижу без полемики и прений
желудочно-кишечную природу
у множества духовных воспарений.
611
Ничтожный островок в сухой пустыне
евреи превратить сумели в сад,
и чудо это всажено отныне
в арабский гордый ум, как шило – в зад.
612
Едва лишь я умру – с кем не бывало? —
душа метнётся в небо прямиком,
а сброшенное ею покрывало
окажется дурацким колпаком.
613
Еврейской мысли ход текучий
ввиду высокой вероятности
всегда учитывает случай
большой внезапной неприятности.
614
Однажды гуси Рим спасли
от чужеземного коварства,
за что их жарить отнесли
на пир во славу государства.
615
Полон я глубокого почтения
к автору, навязанному мне:
книга изумительна для чтения,
третий день я плаваю в гавне.
616
И я, слабея в час дурной,
писал серьёзнейшую скуку,
но чувство жанра, правя мной,
немедля сковывало руку.
617
Я чувствую ко всем благоволение,
и умного хвалю, и дурака,
и только вызывает изумление,
что крылышки не чешутся пока.
618
Обязан если прихоти Творца
распущенностью духа моего,
не должен я до смертного конца
обуздывать и сдерживать его.
619
Хотя мой ум весьма ничтожен,
но в нём шумит разноголосица:
туда словарь какой-то вложен,
и много слов на волю просится.
620
Всегда в конце удавшейся пирушки
мы чувствуем, рассудку вопреки,
что мы – не у судьбы в руках игрушки,
а сами – удалые игроки.
621
Не стану глупо отпираться я —
да, страх ползёт, как нервный зуд,
меня страшит не операция,
а то, что там они найдут.
622
Вот мистики простейшие уроки:
душа зовёт в минутную отлучку,