— Почему вы стали сиделкой?
Альма пожала плечами:
— Я долго ухаживала за мамой, когда она болела. У меня хорошо получалось. И я подумала: за мамой я ухаживала бесплатно, но ведь этим можно и зарабатывать?
— Разумно.
— Тамми говорила… — начала Альма.
— Что?
— Да так, не важно. Не хочу лезть в ваши семейные дела.
— Перестаньте. Ваша сестра замужем за моим племянником, так что мы практически родственницы.
— Ну, она говорила, здесь живете только вы и двое Такеров. Про невестку она не упоминала.
— Вы имеете в виду Дейзи? А какая вам разница, живет она здесь или нет?
— Да в общем никакой. — Альма снова уткнулась в кроссворд.
— Но вас что-то заставило о ней заговорить.
— Ну, просто… Я слышала, ей не везет с детьми. Сын погиб, а теперь вот и дочь из дома сбежала. А она ведь из богатых, не нам чета.
— У всех матерей жизнь нелегкая.
Альма поджала губы и пристально взглянула на Луизу.
— Такова уж материнская доля, — продолжала та. — Все мечтают о счастье, думают, те, у кого есть деньги на дорогие игрушки, не знают забот со своими детьми. Только это сказки. И королевы в волшебных замках страдают точно так же, как мы с вами.
— У моих детей игрушек, считай, и не было.
— Но вы ведь все равно их любите.
— Люблю. Только не знаю, насколько еще хватит моего терпения. — Альма сокрушенно покачала головой. — Один в тюрьме, и второй по краю ходит. Узнай он, что я здесь работаю, на аркане бы меня отсюда уволок.
— А почему ему должно не понравиться, что вы здесь работаете?
— Наслушался рассказов дяди Тодда и, видно, решил, что, если б не Такеры, мы бы тоже могли быть богатыми.
— Эта вражда давно закончилась, — сказала Луиза.
— Некоторые любят раздувать тлеющие головешки.
— И Тодд из их числа. Он дружит с вашими сыновьями?
— Да.
— Вы не сказали им, куда едете?
Альма отрицательно помотала головой.
— Да я и не могла им сказать. Я ж говорила, один сидит за потасовку в баре, а другой дома и не показывается. Школу бросил, пьет, как отец и брат, и живет где-то в горах.
— В каких горах?
— Уинд-Ривер. Говорит, надо учиться выживать в суровых условиях. Когда он был маленьким, я не могла уделять ему много времени, вот он мне теперь и отплатил — живет как дикий зверь.
— А как ваш муж на все это смотрит?
— Что муж… И вообще, зря мы затеяли этот разговор. — Альма тряхнула головой, словно сердясь на себя за то, что так разоткровенничалась. Когда она подняла глаза, в них снова ничего нельзя было прочесть.
Луиза разглядывала солонку. Что-то из сказанного сиделкой не давало ей покоя.
— Кстати, — начала она тоном, каким обычно говорят о погоде, — а почему вы думаете, что сын Дейзи погиб? Наверняка это никому не известно. Он до сих пор считается пропавшим без вести.
— Пропавшим? Его что, продолжают искать? — спросила Альма, краснея.
— Да нет, конечно. Полиция давно прекратила поиски.
— Я уверена, что он погиб. Тодд был там в тот день. И он рассказывал, что никаких следов мальчика нигде не обнаружили, а если б он был жив, его бы обязательно нашли. Тодд считает, мальчика, скорее всего, утащил медведь или волк. А может, малыш провалился в какую-нибудь расщелину и не смог выбраться. Но он мертв. Иначе и быть не может.
— Вы Джеймсу это объясните, — горько усмехнулась Луиза. — Все эти годы он не уезжает с ранчо, надеется, что в один прекрасный день его сын вернется.
— Не вернется, — торопливо сказала Альма. Глядя на нее, можно было подумать, что она чего-то боится. — С этим надо смириться.
— По-моему, в этой семье не умеют ни с чем смиряться.
— Родителям и так достается. Зачем же понапрасну терзаться, желая невозможного?
Луиза промолчала. Да, этой женщине не позавидуешь: один сын в тюрьме, другой скрывается в горах, раздувает в себе пламя старых обид. Ей, безусловно, есть из-за чего терзаться.
Возможно, поэтому она и разгорячилась. И все-таки — почему она так настаивает на том, что Джейк погиб? Словно для нее это очень важно.
Утром шел снег, и Джеймсу не хотелось вставать и уходить от Дейзи. Он уже несколько ночей спал у нее в домике и сейчас предпочел бы прижать ее к себе и проваляться весь день в теплой постели. Но его ждала работа.
Он ехал верхом по берегу реки и осматривал в бинокль ближайшие горы. Ему надо было выяснить, кто оставил эти фотографии. Пришпорив коня, он поскакал по глубокому снегу в сторону каньонов, пронесся мимо Пола, который вместе с несколькими другими пастухами чинил ограду. Вершины скал отливали золотом в лучах пробившегося сквозь тучи солнца, но в каньоне было почти темно.
Метрах в ста впереди Джеймс увидел несколько грифов. Он громко закричал и замахал руками. Шумно хлопая крыльями, птицы взлетели и стали кружить поблизости, не желая бросать свою добычу.
Джеймс подъехал к тому месту, где они устроили пир. Вот и нашелся пропавший бычок. Его застрелили. И отрезали ему голову. Судя по всему, это произошло несколько дней назад. Хищники уже успели над ним поработать: из бока выдраны куски мяса, в шкуре видны продолбленные клювами дыры.
Джеймс спешился и склонился над тушей. Снег вокруг был усыпан клочьями черной шерсти и закапан кровью. Услышав стук копыт, Джеймс обернулся. В каньон въехал Пол. Джеймс махнул ему рукой. Когда Пол приблизился, Джеймс спросил:
— Грифов видел?
— Да, но я не придал этому значения, они тут все время кружат. — Пол взглянул на обезглавленный труп.
— Неплохой был бычок. — Он привык вести бухгалтерию и не мог не прикинуть, сколько денег они только что потеряли.
А Джеймс размышлял о другом: сколько времени потребовалось, чтобы отрезать голову бычка, весящего две тонны.
— Кто это сделал? — спросил Пол.
— Понятия не имею. — Джеймс посмотрел по сторонам. Кто-то его дразнит, фотографируя его стадо, убивая его коров.
— Похоже, этот человек ненавидит животных.
— Нет, — возразил Джеймс, — он ненавидит меня.
Завещание наверняка хранилось в сейфе. Луиза долго боролась с искушением туда заглянуть. Одно дело — просматривать бумаги на столе, и совсем другое — лезть в сейф.
Далтон дремал в кресле-каталке у себя в кабинете. Альма была внизу, готовила ему ужин. Луиза отодвинула в сторону портрет Розалинды, за которым был спрятан сейф.
Несколько лет назад, когда Далтон, загоняя скот, упал с лошади, он назвал ей шифр. На всякий случай, сказал он тогда. Собравшись с духом, Луиза повернула наборный диск. Дверца сейфа открылась.
Внутри было множество документов, в том числе свидетельство о рождении Джеймса, медали, завоеванные на родео… и завещание Далтона Такера.
От страха у нее дрожали руки, и строчки прыгали перед глазами. Ничего, сейчас пройдет, зато теперь она успокоится.
— Чем ты тут занимаешься?!
Луиза вздрогнула от неожиданности. Далтон самостоятельно проехал от кабинета до спальни, а ковер в коридоре приглушил звуки, так что она ничего не слышала.
— Ты меня напугал.
— Что это у тебя в руках, Луиза? Мое завещание? С чего вдруг у тебя так разыгралось любопытство?
— Понимаешь, с тех пор как приехала Дейзи, я стала…
— Черт бы тебя побрал! — закричал Далтон. Крутя колеса руками, он подъехал и вырвал у нее завещание.
— Далтон…
— Таскаешься каждую пятницу в этот проклятый бар. Мужики вьются вокруг тебя, как шакалы. Хотят потанцевать с тобой, полапать. Думаешь, я слепой?
— Но они мне не нужны.
— Я тебе доверял, — сказал он, сверкая глазами. — Глядя, как ты отправляешься в этот чертов бар, я не мог не думать обо всех этих ковбоях, но я тебе доверял. И надеялся, ты тоже мне доверяешь. А оказывается… — Он потряс листком, который держал в руке. — Вот оно, твое доверие.
— Я должна была сама увидеть…
— Увидеть глазами то, чего не чувствуешь сердцем?
— Когда тебя увезли в больницу, — в отчаянии попыталась объяснить Луиза, — Тодд меня спросил, где я буду жить, если…
— Тодд Райделл?
— Он же мой племянник. Он беспокоится обо мне.
— Сукин сын, — сказал Далтон. — И ты его слушаешь? А почему ты у меня не спросила? Или считаешь, со мной уже бесполезно разговаривать? Решила, я больше ни на что не гожусь. Ноги не ходят, голова не варит, и приласкать тебя не могу, как раньше.
— Я люблю тебя, — сказала Луиза.
— Конечно. И ты доказала свою любовь. — Он опустил голову, плечи у него затряслись.
— Посмотри на меня, — взмолилась она. — Ну пожалуйста…
— Розалинда… — сквозь слезы произнес Далтон.
Луиза была в отчаянии. Все из-за этой проклятой болезни. Она не доверяет его сердцу, потому что умирает его мозг. Далтон поднял голову.
— Прости. Я хотел сказать — Луиза.
— Я поняла. — Она протянула к нему руки.
— Опять я перепутал имя… — Уронив листок с завещанием на колени, он взял Луизу за руки. — Прости меня.
— Тебе не за что просить прощения, любовь моя.
— Не бросай меня, — дрожащим голосом сказал он.
— Я никогда тебя не брошу, — прошептала Луиза и положила голову ему на колени. Смятое завещание валялось на полу. Она не стала его поднимать.
В тот вечер, когда на Вайоминг обрушилась снежная буря, Дэвид и Сейдж нашли пристанище в заброшенном деревянном строении, которое когда-то использовалось для фенологических наблюдений, примерно в восьмидесяти километрах от ранчо Такеров. Влажный снег, налипший снаружи на стены, законопатил щели, и внутри было относительно тепло.
Как в эскимосском иглу, подумала Сейдж, просунув палец в дырку от выпавшего сучка и нащупав за тонкой доской слой снега. Собаки и котята устроились возле нее. Дэвид разводил огонь в пузатой чугунной печке.
— Пора ужинать, — наконец сказала она.
— Знаю. Как насчет ростбифа с картофельным пюре?
— Я бы предпочла омара и картошку-фри, — засмеялась Сейдж. Дэвид стал кормить животных, а она достала пачку кукурузных хлопьев, которую они прихватили в придорожном кафе. Усевшись поближе к печке, они поели.
Дожевав хлопья, Дэвид вынул из рюкзака ручку и стал рисовать на тыльной стороне ладони сначала крошечные перья, а затем — точки и кружки. Сейдж сидела рядом и смотрела. В печке уютно потрескивали угольки.
— Круг, — объяснил Дэвид, — защищает точку. — Затем, прочертив еще один круг, побольше, добавил: — А второй круг защищает первый круг.
— Тебе нравится защищать, — сказала она.
— Кто-то же должен это делать.
— А кого первого ты защитил? Человека?
— Собаку. Ее звали Тельма. Я защитил ее от своего отца.
— Ты говоришь о нем так, словно он тебе вовсе не отец.
— Так и есть. Меня усыновили.
Сейдж попыталась представить, каково это — быть приемным ребенком.
— Но ведь когда люди берут тебя в свою семью, они тебе как настоящие родители.
— Считается, что да.
— А на самом деле?
— Чего тут обсуждать, если и над родными детьми родители часто измываются.
Сейдж подумала о том, что видела в собачьем питомнике. Ей тогда стало понятно, что и татуировки Дэвида, и его стремление спасать животных как-то связаны с его собственной жизнью. Он же говорил, его родители тоже разводят собак.
— Что они с тобой делали?
Дэвид пожал плечами, продолжая сосредоточенно рисовать круги, затем спросил:
— Ты что, хочешь отдать ребенка на усыновление?
Она погладила живот. Ей всего шестнадцать, у нее нет ни денег, ни работы, но она знала, что ни за что на свете не отдаст своего ребенка.
— Нет. Не хочу.
Дэвид нахмурился, но кивнул с явным одобрением. Потом засучил левую штанину, приспустил носок и нарисовал на ноге одну над другой три волнистые линии.
— Река, — сказал он.
— При чем тут река?
— Рядом с нашим домом текла река. Я делал из деревяшек лодки и представлял себе, как поплыву к своей настоящей семье.
— К тем людям, которые от тебя отказались?
— Я по ним скучаю, — продолжал он, словно не слышал ее вопроса. — Я их совсем не знаю и тем не менее скучаю по ним. — Он вдруг затряс головой и засмеялся как сумасшедший. — Тебе этого не понять. У тебя замечательные родители, которые живут в разных местах. Только если они такие прекрасные, почему им не живется под одной крышей?
— Потому что мой брат пропал, — сказала Сейдж. — Это было для них слишком тяжелым ударом, и они больше не могли быть вместе.
— У тебя пропал брат?
— Да. Мы с ним близнецы. Нам тогда было по три года. Его звали Джейк. Я хорошо знаю, что такое тосковать по родному человеку.
— Тебе его очень не хватало?
— У меня было такое чувство, как будто от меня отрезали половину.
— Отрезали половину… — повторил Дэвид.
— А где жили твои настоящие родители? — спросила Сейдж. — В Вайоминге?
— Наверное. Мои приемные родители из своего штата почти не выезжали. — Дэвид смотрел на огонь. — Отрезали половину… Я понимаю, что ты имеешь в виду. Когда скучаешь о ком-то так сильно, что вся жизнь идет наперекосяк. Посмотри на Петал с ее игрушкой. Она так тосковала по своим щенкам, что совсем свихнулась.
— Ты считаешь, Петал свихнулась?
— Наполовину. Как я.
Он подложил в печку несколько поленьев.
— Как ты думаешь, куда подевался твой брат?
— Не знаю. — У Сейдж мурашки побежали по коже. — В землю.
— А может, спрятался в пещере?
Ока вскинула голову:
— Почему ты сказал про пещеру?
Дэвид пожал плечами:
— В горах полно пещер. Может, он заполз в одну из них. Я сам однажды в пещеру провалился. С тех пор у меня вот это. — Откинув со лба волосы, он показал тонкий белый шрам.
— Сколько тебе тогда было лет?
— Года четыре или пять.
Сейдж закрыла глаза. Ужасно. Любопытный сорванец забегает в таинственную пещеру и проваливается в яму.
— Кто тебя спас? — Она погладила лежавшую рядом Петал.
— Мой дядя. То есть брат моей приемной матери.
— Хорошо, что он оказался поблизости, — сказала Сейдж.
— Да. Он вообще довольно хороший человек. Как-то отец пытался заставить меня зарубить только что родившихся щенков, и дядя ему так врезал, что он упал без сознания.
— Отец заставлял тебя убивать щенков?
— Да. Такая вот у меня семейка. Но дядя совсем другой. Однажды — я сам слышал — он сказал родителям, что если б знал, как они будут со мной обращаться, то не стал бы тогда меня вытаскивать.
— Может, тебе лучше жить у него?
Дэвид пожал плечами:
— Он перестал к нам приезжать. После той ссоры дядя и родители больше не разговаривают.
— Ты должен его найти.
Он нахмурился и снова начал рисовать. Выбрал место на правой руке и нарисовал еще одну сову. Точки, черточки, совы и круги — эти знаки Дэвид, похоже, любил больше всего. Сейдж смотрела на него, прислушиваясь к завыванию ветра за окном.
— В пещере я видел сов. Их желтые глаза следили за мной.
— Тебе было страшно?
— Нет. Я понимал, что они мои друзья.
— Ты здорово рисуешь, — сказала Сейдж и с грустью вспомнила о маме. — Наверное, ты унаследовал талант от кого-то из своих настоящих родственников.
— Возможно. Мой брат вообще рисовать не умеет.
— А этот брат… Он тоже приемный?
— Нет, — ответил Дэвид. — Он их родной сын.
Ребенок пошевелился, и Сейдж показалось, что ее сейчас затошнит. Она испуганно прижала к себе Петал.
Дэвид взял ее за руку:
— Не волнуйся. Здесь тепло, еда у нас есть.
Ветер усилился. В окнах дрожали стекла.
— Мой ребенок… А вдруг что-нибудь случится и мы не сумеем отсюда выбраться?
— Мы всегда сможем попросить о помощи, — совершенно серьезно сказал Дэвид и принялся рисовать точки и кружки на руке Сейдж. — Если что, обратимся к духу.
— К посланнику иных миров? — спросила она, вздрогнув от собственных слов. Дэвид объяснял ей, что днем об этом говорить нельзя, но сейчас уже давно была ночь.
— Да.
Как всегда, когда разговор у них заходил о подобных вещах, Сейдж вспомнила мать, ее мастерскую, где кругом разложены птичьи перья, кости, камни, золотая проволока, а с потолка свисают ловушки для снов — затянутые сеткой обручи, которые должны задерживать хорошие сны.
— А какого духа мы позовем? — спросила Сейдж.
— Самого храброго, — ответил он. — Это магическое имя, оно тебя оградит от любого зла. Если ты его произнесешь, никто тебя не сможет обидеть.
И в памяти Сейдж всплыло имя — индейское имя, которое часто повторяла мама.
— Какое имя? — прошептала она.
— Вашаки, — сказал Дэвид, затем повторил его еще раз, уже громче.
Глаза у Сейдж затуманились от слез. Неведомо откуда к ней пришло еще одно воспоминание: дорожная пыль и четыре крохотные ножки — ее и брата, и голоса отца и матери, рассказывающие об индейском вожде, чье имя означает «храбрость».
— Боже мой! Джейк!
— Что? — Дэвид не мог понять, что происходит.
— Неужели это возможно? — Слезы катились у нее по щекам. — Мне кажется, ты — мой брат.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Джеймс поднялся еще до рассвета. Иссиня-черное небо было усыпано яркими звездами. Ночью температура резко упала, и мокрый снег превратился в крепкий лед. Зная, что коровам его не пробить, Джеймс пошел седлать лошадь — надо ехать разбивать лед, чтобы скот мог добраться до травы.
В конюшне он увидел Дейзи, которая чистила Скаут.
— Ты рано встала.
— Я почти не спала.
— Из-за метели?
Она кивнула, и он заметил круги у нее под глазами.
— Я почти всю ночь молилась за Сейдж.
— Мы могли бы помолиться вместе.
Дейзи поморщилась, как от боли.