— И что ты об этом думаешь? — спросил я, моргая на флуоресцентную лампу.
— Не по себе мне.
— Отчего же?
— Куда бы мы ни приходили, я все прислушивалась — вдруг крик, или стон, или еще что… Должна же она где-то быть, в чьем-нибудь подвале. Да в чьем угодно. Прямо навязчивая идея: я все прислушивалась, воображала. Не могла остановиться.
Описывала милая Молли типичную реакцию, естественное сношение нормального воображения со здравым рассудком. От нормальности меня тянет на хамство, и потому я предпочел смолчать.
— Как насчет Фила Пилюльки? — спросила она, чтоб нарушить повисшее неловкое молчание. — Что ты про него думаешь?
— По поводу портрета Раша Лимбо[26] на его белье?
— Ты же понимаешь, о чем я, — улыбнулась устало. — О погромах. Мой бог, погромы! Парень, одобряющий гонения на целый народ, вполне мог быть не против наказания одинокой женщины… в особенности такой красивой, как Дженнифер Бонжур.
Да уж, понимаю. У меня завалялась пара воспоминаний о войне в Персидском заливе. Я бы кучу баксов отвалил, чтобы их стереть. В нашей команде был тип по кличке Майонез — от него всегда пахло гамбургером. Он слишком буквально понимал термин «силы специального назначения». Любил силой. А молодые и красивые на удивление часто дают повод ее применить.
— He-а, — ответил я, постаравшись загнать воспоминания подальше. — Вряд ли стоит его подозревать. Как только парень вываливает тебе свою кличку — его можно списывать. Это от нерешительности, неуверенности в себе. Кто бы ни сцапал Дженнифер — если вообще сцапал, конечно, — он хладнокровней крокодила. Мешки с жиром вроде Фила на такое не способны.
— Некоторые способны. Уж поверь мне.
О, пахнуло историей из студенческих времен и девичьими слезами в подушку.
— К тому же мы не подозреваемых искали.
— А кого?
— Ходили мы не ради изобличений и улик. Подозреваемые — звери редкие, запросто не ловятся. Мы изучаем их среду обитания.
Я удостоился долгого задумчивого взгляда — всего лишь.
Расстались мы, унося смутное ощущение недоговоренности. На прощанье она зевнула фальшиво, потянулась, открыв упругий животик, и я заметил зеленое плетение над краем джинсов: татуировка. Колючая проволока. Забавно, как татуировки выглядывают с самого краешка искусных женских обнажений: и из глубокого декольте, и над щиколоткой, на спине меж лопаток, и, уж конечно, на бедрах, над линией трусиков или брюк. Маленькие свидетельства припрятанного счастья. Лакомство воображению, приглашение взгляду.
Если уж мужчины будут глазеть — а они будут, никуда не денешься, — почему бы не накормить взгляд? На конфетке должно быть фирменное клеймо.
— Доброй ночи, Молли.
— Доброй ночи.
Люди говорят иногда: в голове трезвон. Как будто между станциями в радиоэфире — треск, шум и ничего путного. Популярная метафора. Ею забывчивые описывают состояние, приходящее с усталостью или стрессом, род равномерного белого шума, заполняющего рассудок. Ко мне приходит иное. «Приходит», пожалуй, не вполне верное слово — я живу в этом состоянии, чем-то похожем, должно быть, на «межстанционное», но куда сложнее. Будто висишь между всеми станциями и каналами сразу — и спутниковыми, и кабельными, и военными, и коммерческими. Друзья и мозгодеры спрашивали, становится ли оно хуже с возрастом, ведь память моя пухнет и пухнет. Наверное, хуже, но если по правде — сказать трудно. Это вроде как с пловцом посреди океана, когда все глубже и глубже, дно уходит в темную прорву, зияет чернотой, тянет вниз. Но ты-то наверху, озираешься, гребешь себе, стараясь не вспоминать про фильм «Челюсти».[27]
Я и люблю прокручивать-проглядывать разговоры в немалой степени оттого, что они заглушают мой белый шум, чудовищную какофонию от всех станций сразу. В моем случае вернейший способ избежать утопления — нырнуть поглубже в лазурную бездну, подальше от мелкой ряби на поверхности.
Уйти за искрами прошлого, тлеющими во мне.
Время сыграло со мной злую шутку. Я чужой ему, чужой сегодняшнему дню. Иногда думаю: я будто тварь немыслимой древности, латимерия,[28] втиснутая в дыру, называемую вами «реальностью». Я весь измят, скомкан, будто слишком большое письмо в тесном ящике.
Поразительно, как живут во мне люди и голоса. Жутко, когда говорят, и говорят, и говорят — одно и то же. Чувствую себя каннибалом, пожирателем мимолетных душ.
Лежа на кровати, я рыскал по каналам, отыскивая бейсбол. По-моему, это лучший из видов спорта для ненаблюдения его по ящику. Бейсбол — удивительная игра. Все ценное и интересное в ней умещается как раз в выжимки, передаваемые в спортивных новостях. Можно стать специалистом по бейсболу, не посмотрев целиком ни единой игры. Способность оценивать и выносить суждения, не прикладывая ни рук, ни головы для углубления в предмет, — лучший потребительский продукт. Не считая философии, конечно.
Пока голос из ящика объявлял счет, я закрыл глаза: когда все крутится медленно и намертво застревает, времени отмерить и отрезать предостаточно. Мир вокруг хоть никуда и не делся, но волшебно обесцветился, заглушился, отступил. Я лежал, вытянувшись, впитывая гонимую кондиционером прохладу, и в то же самое время стоял на очередном крыльце очередного домика среди квартала подобных ему, собранных из «лего» для переросших дядь и теть. Поднял руку, отирая пот с лица…
— Да-да, мы слышали об этом. Вы знаете, мы тут новенькие. Совсем…
Ее звали Джил Морроу, говорил я с ней около двух тридцати восьми пополудни. Симпатичная, лет тридцати пяти, живет в доме 371 по Эджвер-стрит, белое кирпичное бунгало, знак агентства недвижимости еще висит, покачивается на жарком ветру. Джил Морроу заняла первое место в списке подлежащих проверке. Позвоню Нолену, предложу переговорить с ней.
Любопытно: я, привыкший делать логические умозаключения, не сделал никаких выводов из куч пустых ящиков и голых стен. Не сообразил про недавний приезд, пока Джил сама не сказала. Я о другом думал. Когда я показал ей плакатик с фото Дженнифер в левом верхнем углу, Джил узнала ее!
Тогда-то в единственный раз Молли вмешалась: «Знаете ее? Откуда?»
И тут до меня дошло: как мне повезло, что я взял с собой Молли! Сплю я скверно, потому с виду угрюмый, нервный и зловещий. Хоть в школьного учителя вырядись, все равно останется нечто эдакое, с мирным христианским добрососедством несовместное. Сутулюсь, исподлобья поглядываю — вот-вот правой в челюсть. Если меня в шоу по ящику показать, в уголке будет маячить предупрежденьице: «Только для взрослых». То бишь сквернословие, непотребство, мордобой и тому подобные безобразия.
А Молли — типаж из семейной телевикторины.
Как оказалось, Джил и ее супруг Эдди не просто видели «мертвую Дженнифер» раньше — они видели ее в ночь исчезновения идущей по шоссе номер 3, тянущемуся из Раддика через кварталы заброшенных фабрик к Усадьбе. Близ полуночи возвращались от старых друзей из Питтсбурга и заметили ее. У Эдди много друзей в Питтсбурге — он работал программистом. Как я понимаю, это когда дрочишь вовсю на интернет-порнушку, а тебе за это еще и платят. Но Джил получила работу в здешней школе — вот и переехали.
Чем дольше говорили, тем больше она тревожилась — в особенности когда я посоветовал рассказать Нолену. И вот, уже собираясь уйти, я спросил по наитию:
— А после что вы делали?
— Муж меня высадил, и я пошла домой.
— А куда он поехал?
И тут — замешательство. Странно, правда: такая словоохотливая — и вдруг замялась.
— Он сейчас на конференции в Питтсбурге, программистские дела.
— Нет, я имею в виду — когда высадил вас.
Посмотрела озадаченно.
— За сигаретами в «Квик-Пик», — пожала плечами. — Курильщик заядлый… что с него взять.
С последним вопросом я перегнул палку. Ведь давно уже понял: нельзя людей спрашивать о том, что они предпочитают не вспоминать. Нельзя скелеты из чулана вытаскивать. Никто их не любит. А в особенности жены. Потому они, кстати, всегда норовят в постель улечься, лишь только начинаются ужастики про живых мертвецов.
— Извините, я иногда без надобности сую нос куда не следует, — залебезил я.
Снова оказался в комнате мотеля, на кровати, моргая сонно и слушая бейсбольные звуки из телевизора. Зрители заревели — непонятный большезадый прохвост только что сделал игру. Наверное, при ляжках такой толщины член его кажется жутко маленьким.
Эдди Морроу — вот с кого завтра стоило бы стряхнуть пыль.
Если уж быть кристально честным — а я редко бываю просто честным, не то что кристально, — то следует признаться: я предпочитаю общаться с людьми, уже пойманными, запечатанными в душном змеюшнике моей памяти. Там я без малого всемогущ: имею возможность прокручивать, останавливать, замедлять и ускорять, смаковать снова и снова понравившиеся кусочки, будто излюбленные сцены из порно. Выходит вроде «Тиво», видеомагнитофона, знающего о вкусах хозяина, только без ежемесячной оплаты. Тележизнь, куда можно по-настоящему влезть.
Эдди Морроу — вот с кого завтра стоило бы стряхнуть пыль.
Если уж быть кристально честным — а я редко бываю просто честным, не то что кристально, — то следует признаться: я предпочитаю общаться с людьми, уже пойманными, запечатанными в душном змеюшнике моей памяти. Там я без малого всемогущ: имею возможность прокручивать, останавливать, замедлять и ускорять, смаковать снова и снова понравившиеся кусочки, будто излюбленные сцены из порно. Выходит вроде «Тиво», видеомагнитофона, знающего о вкусах хозяина, только без ежемесячной оплаты. Тележизнь, куда можно по-настоящему влезть.
Конечно, переписать память по-своему я не способен, но могу прокрутить, посмотреть под другим углом, пока не вылезут новые смыслы, ассоциации или пока смысл не растворится вовсе.
Учтите: в моей памяти пятьсот пятьдесят восемь женщин — и все прекрасны, даже дурнушки.
Целый гарем в душе. Воистину всякая палка о двух концах.
На втором месте после супругов Морроу в моем списке предпочтений значился Тим Датчисен. Похожего типа я видел в зеркале, до того как армия накачала мне мышцы и вытравила расхлябанность. Двадцать два или близ того, болтает руками — не знает, куда их деть. Вообще не имеет представления, как справиться со своим тощим, нескладным телом. Дергается, глаза закатывает, в особенности когда согласен. Улыбается нелепо, смешно, ненатурально. Скорее изображает улыбку. Но зубы чистые, белые. Даже когда стоит неподвижно, кажется: вот-вот побежит или только что прибежал, ни на секунду не расслабляется.
И болтун. Настоящая находка для шпиона. Из тех, кто, раскрыв рот, всегда вываливает много больше, чем собирался, в особенности если налит дерьмом по уши.
— Парни все меня зовут Датчи.
— Хорошо, Тим, то есть Датчи.
Работал он в местном «Квик-Пике» — ни много ни мало помощником менеджера. И не только сознался, что торчал в «Легендах» в ночь исчезновения Дженнифер, но и сообщил радостно о привычке глазеть на нее вместе с приятелями.
— Ох, вы не представляете, как она круто выглядела! Как танцевала с тем черным мужиком… а как одевалась! Боже ж мой! Вы не подумайте чего, но многие в «Легенды» из-за нее ходили. Знаете, когда она пропала и все такое, я вызвался участвовать в поисках, и не только потому, что из нашего прихода все вызвались. Ну, я так на нее запал, ну совсем запал! Знаете, ну, вы бы только ее видели! Но я всегда думал: ей бы поосторожнее, что ли… Ну, понимаете, красивая она, и одевается здорово, и танцует, но вот все ее замечают и, может, думают невесть что. Знаете, про оргии говорят в этой их Усадьбе всякое такое, и она тут приходит… Конечно, это слухи все, я не из тех, кто их разносит, но другие-то, даже из нашего прихода парни, они иногда увлекаются… ну, понимаете, как это? Я имею в виду, говорят всякое. Ну конечно, никто ничего взаправду, если она в нашу сторону посмотрит, мы сразу в пиво глаза опускаем. Боже мой, когда она мимо пару раз прошла, у меня аж коленки дрожали!
Посреди этого монолога Молли глянула на меня искоса, красноречиво глянула: мол, вот же кобеленыш паршивый! Думаю, ей не впервой убеждаться: все мужчины — свиньи. Женщины это понимают, но из-за условностей и уверток, сопровождающих слабый пол в общественной жизни, не все отличают по-настоящему озабоченных от недорослей вроде Тима, которых распирает от желания вывалить свои прыщавые комплексы на благодарных слушателей.
— Тим, а что за «ваш приход»?
Важный вопрос. За исчезновением Дженнифер наверняка таится изнасилование, а в Раддике нет известных полиции насильников. Я и надеялся найти кого-нибудь наподобие Тима, способного, как мне казалось, привести к местным извращенцам и озабоченным. Такая братия любит прятаться в тени креста.
— Приход нашего церкви, Церкви Третьего Воскресения.
— Как же, помню — проезжал мимо. Белая такая?
— Она самая. В эту субботу мы свинью жарим. Если желаете — милости просим! Приглашаем всех!
С этого диалога Молли и поверила в гениальность моего неприглядного «образа действия». Нет ничего проще, чем втереться в доверие, особенно к тем, кто тайно или явно страдает от одиночества, как Тим или Джил. Нужен лишь повод. Если он нашелся, если обменялись словами, ощутили интерес друг к другу — дальше дело техники, карабканье в гору к другой душе.
Наука коммивояжеров и страхователей жизни.
Шон говаривал: «Заводя друзей, заводишь и врагов». А в любом деле главное — ощутимый, полноразмерный злодей.
— Кстати, Тим — пардон, Датчи, — «Квик-Пик» во сколько закрывается по субботам?
— В полночь. А что такое?
Я постучал по пачке «Уинстона» в кармане штанов.
— Покуриваю. Ну, вы понимаете.
— Курение убивает, — сказал он и отсалютовал испятнанными никотином пальцами.
Около девяти вечера я набрал номер Нолена. Поздоровались, Нолен осведомился: «Чем занимаешься?» Из трубки доносились звуки дожевывания, обрывки телеголосов. Представилась воочию ноленовская семья, сгрудившаяся в гостиной у экрана, рассеянно и бессмысленно глазеющая на очередное телебезобразие.
— Я в библиотеке, микрофильмы просматриваю, — соврал я.
— В библиотеке?! Десятый час же!
— Я в Питтсбурге, читаю про «системщиков».
— О-о! — Он рассмеялся смущенно. — Нет покоя грешникам.
Я удобно устроился на кровати, выпустил струю пахучего дыма и подтвердил: «Угу, нет покоя». Рассказал про встречу супругов Морроу с Дженнифер в ночь ее исчезновения.
— Нутро мне подсказывает: наверное, копать тут нечего, но вы мне показались человеком, любящим расставлять точки над «i».
— Именно, — подтвердил он гордо. — Спасибо, Апостол.
Снова хруст в трубке — жует. Я заметил: большинство, говоря по телефону, отвлекаются, смотрят куда-нибудь в сторону, чтобы сосредоточиться на сказанном. Но есть люди, способные болтать в трубку, одновременно глазея в телевизор и жуя.
— Рад стараться.
Пауза заполнилась хрустом: пока я отвечал, этот недоносок сунул в пасть горсть жареной картошки. Заглотил, осведомился бодро: «Мы же справимся, верно? Спасем бедную девушку!»
Конечно, чего уж там.
Нагрузимся чипсами и отправимся спасать — по кусочку зараз.
Дорожка седьмая ЛЮДИ
Четверг
Чего я совершенно не выношу в людях — всех, за исключением собственной персоны, — так это манеру кроить мир под собственное убожество. Все, буквально все повторяют одно и то же. Везде «Эксон». Везде «Квик-Пик». Товары под копирку в магазинах под копирку на улицах под копирку в городах под копирку. Как в старом мультике про шерифа Дуга.
Конечно, вам тоже однообразие надоедает. Но вы по-прежнему выстаиваете очередь, как всегда заказываете пару куриных макнаггетсов и несуразную кучу пакетиков с соусом к ним — на всякий случай. Если судить по вашей болтовне, вы восторгаетесь новеньким, обожаете неожиданности, но платите за повторение старого и знакомого. О великое благословение забывчивости! Она так уютно прикрывает противоречие между словами и кошельком, не говоря уже про некоторый диссонанс между доброй христианской натурой и коллекцией порно в загашнике.
Тут все одно к одному. До предела обезопасить жизнь от сюрпризов ради иллюзорной возможности ею управлять и катиться по ней на автопилоте, ублажая брюхо и тщеславие. Вся куча дерьма общего пользования: и блокбастеры, и ширпотреб с полок, и сладкая попса миллионного прицела, и прочее мыло из разряда стократ пережеванного — попросту продолжение вашего беспамятства и лени. Эластичные трусы для жиреющей души.
Уже говорил вам: я — циник.
Теперь понимаете, почему меня тошнит от Раддика? Начало мутить еще до того, как я в него въехал. Представляете, насколько невыносимо ползти от одной его двери к другой, от одного аккуратного газона к такому же?
Да, бля.
Меня и необходимость постоянно, однообразно дышать чуть не до самоубийства доводит. Измозоленная душа моя давно уже онемела, ее язык утратил всякий вкус. Она ничего не хочет и ни к чему не стремится. Мир будто череда слов — повторяй их долго, и они потеряют всякий смысл.
Даже Молли, чистенькая, как диплом колледжа, свеженькая, как первая надежда, стала мне надоедать. К завтраку она притащила ноутбук, сгорая от нетерпения продемонстрировать удачу: свою крохотную заметочку в утренней «Пост газетт».
— На странице A-тринадцать, под историей о мошенничестве с коровьим бешенством у амишей.[29]
Покачала головой, улыбнулась во все тридцать два.
— Представляешь, мою заметку перещеголяла история про коров!
— Представляю. Моя сестрица была такая телка! — ответил я, прищурившись: мол, ну и что дальше делать собралась?
Она рассмеялась игриво. Тоже обычное, женское: дескать, какой шалунишка!