— И когда для них мир кончится? — спросил я вежливо.
— Через пять миллиардов лет.
Надо же. Я изо всех сил постарался не расхохотаться.
— Вы имеете в виду, когда Солнце нас проглотит?
— Именно. Только Баарс сумел убедить приспешников в том, что эти пять миллиардов лет уже прошли. Наша Земля старше — и вот-вот перестанет существовать.
Я даже и щеки потер, стараясь прогнать ухмылку. Посмотрел на супругов, ошарашенных и подавленных каждый по-своему, не только потерей, но и самой возможностью лишиться дочери из-за настолько чудовищной глупости.
— Я вас понимаю, — изрек я сурово и важно.
Видит бог, я уж всякого абсурда навидался. При моей-то профессии нелепости сыплются гуще, чем помидоры в неудачливых комедиантов. Конечно, трагедия остается трагедией, какой бы глупостью ни сопровождалась. Горе и смерть всегда бьют в сердце, проламываются к самому нутру сквозь все случайное, нелепое, абсурдное. Но у жизни есть скверная привычка с какой-то извращенной регулярностью преподнести настоящую беду в завершение анекдота. Мы всё ожидаем шекспировских страстей, а вокруг большей частью бесчисленные версии шоу Джерри Спрингера[8] — жалкие, дешевые, грязные.
Немногие умирают красиво.
Я глянул на фото Дженнифер, прислоненное к моей настольной лампе — дешевой подделке в стиле ар-деко. Рядом с ней глумливо красовался еще не открытый счет. Я видел сквозь пластиковое окошечко треть адреса и имя «Апостол Мэннинг», крупное, нагло попирающее законы перспективы.
Меня вдруг будто ледяной иглой укололи.
Сам не понимаю, как и откуда, но пришло ясное, твердое убеждение: Дженнифер Бонжур мертва. Наверняка убитые горем родители тоже это понимают.
Если б я знал, сколько раз еще в этом деле ко мне придут подобные же внезапные озарения…
Я порасспросил супругов про полицейское расследование, ожидая услышать череду жалоб. Почти все приходящие ко мне недовольны полицией — либо потому, что у самих рыльце в пушку, либо из-за чрезмерных ожиданий. Когда дело идет о пропаже, почти всегда рассказывают про полицейское безразличие, некомпетентность, а если очень разозлены, то прямо обвиняют в должностных преступлениях. Лично я ничего против копов не имею. Полицейские не боги и не гении — обычные люди, забегавшиеся, занятые, со своими соображениями выгоды и невыгоды, с множеством правил и предписаний, со своей неповоротливой бюрократией и нелепостями, ею производимыми.
Мне случалось посмотреть на эту машинерию изнутри, я ее знаю.
Но оказалось — знают ее и Бонжуры. Они не жаловались. Глава местной полиции помогал, утешал и обнадеживал, сделал все возможное и даже больше — но бесполезно. Имя этого добросовестного шефа полиции — Калеб Нолен. Славный, честный Калеб Нолен. Он опросил всех двадцать семь «системщиков». По их словам, Дженнифер ушла из Усадьбы с «системщиком» по имени Энсон Уильямс вечером, около половины девятого. Пошли они в бар «Легенды», где оба любили потанцевать. Путь был неблизкий, две с половиной мили среди заброшенных фабрик, но оба, по-видимому, ценили прогулки, свежий воздух и лишний шанс поговорить без помех. Энсон и Дженнифер дружили, но любовниками не были. Свидетели показали: оба танцевали и пили где-то до половины двенадцатого. Охранник сказал: уходя, Дженнифер выглядела слегка подавленной и расстроенной. Как показал Энсон, ее почти весь вечер мучила головная боль, и в конце концов Дженнифер решила уйти. Энсон якобы уговорил ее вызвать такси, но, по словам охранника, она ушла пешком, направившись в сторону Усадьбы.
Но туда она так и не пришла.
Согласно записям на мобильном телефоне, Энсон звонил ей в три минуты первого и в семнадцать минут. Она не ответила. Тогда Энсон позвонил в Усадьбу, интересуясь, видел ли ее кто-нибудь. Когда узнал от охранника, что она ушла пешком, поспешил следом, выкрикивая ее имя и обыскивая окрестности дороги, — думал, ее сбила проезжавшая машина. Энсон ничего не отыскал, а в час тридцать три ночи Ксенофонт Баарс сам позвонил в полицию. Около двух один из помощников Нолена начал поиски, объезжая окрестности ее маршрута — жуткий лабиринт заброшенных сталелитейных заводов. Не самое подходящее место для ночных прогулок в одиночку юных девушек. Правда, местные, издавна привыкшие к этому пейзажу и знавшие его как свои пять пальцев, ничего жуткого там не видели. Дженнифер не появилась и утром, и Калеб Нолен мудро решил плюнуть на инструкции и запустить полноразмерный поиск. К трем часам дня восемьдесят с лишним добровольцев прочесывали руины заводов и окрестные овраги. Все оказалось бесполезным.
Ни следа, ни намека. На другой день искали снова, на сей раз уже с обученными собаками, — и снова ничего.
Тогда полиция позвонила родителям Дженнифер. Горе того дня отразилось на их лицах: как же так, их маленькая любимая дочь, лелеемая, иногда едва терпимая, но все остальное время — обожаемая, пропала?!
Затем снова повисла неловкая тишина.
Я спросил, обращались ли они в газеты и на телевидение. Да, полиция обнародовала свой отчет о деле, два питтсбургских телеканала передавали о пропаже, показав фото, главная городская газета «Питтсбург постгазетт» опубликовала материал — все напрасно.
— А мне один репортер сказал: они специально таким историям ходу не дают! — Голос Аманды чуть ли не звенел яростью. — Синдром Джонбенет,[9] вот как он назвал это! Дескать, пропажи и убийства красивых белых девочек всем надоели!
— Нет, — возразил Джон Бонжур. — Это из-за постоянной критики нашей прессы. Она как-то… по-голливудски ко всему подходит.
— По-голливудски?! — Аманда уже почти кричала.
— Они выбирают героев статей, будто режиссеры, чужая драма для них — сценарий кино.
— Ты имеешь в виду, наша дочь слишком красива, слишком белокура? Что ее из-за политкорректности нужно похоронить на задней странице? Так и оставить ее… пропавшей?
Пропавшей? Я вздохнул про себя. Они по-прежнему считают ее пропавшей?
Снова посмотрел на фото, заглянул в искристые глаза девушки и представил полицейские снимки с места убийства — тошнотворную жуть, навсегда закоченевшую муку. Нагота, немыслимо для живых заломленные руки, серая, в багровых пятнах кожа. Тогда я и начал звать ее про себя «мертвая Дженнифер».
Звучит кошмарно. Что тут сказать? Я — пишущий правду и только правду подонок.
Я потряс головой, потер глаза. И спросил — всегда тороплюсь с вопросом, когда мысли бредут не в ту сторону:
— Как бы вы охарактеризовали свои отношения?
— Вы что имеете в виду? — спросила миссис Бонжур.
— Ваши отношения с Дженнифер. Вы ладили или… э-э… не очень?
— Он хочет знать: возможно, секта стала лишь поводом удрать от нас, — с супружеской предупредительностью вставил ее муж.
Тут я уразумел: мистер Бонжур был не просто адвокат — он был хороший адвокат.
— Не очень ладили. Не очень, — отчеканила миссис Бонжур.
— Но мы оставались в рамках, — перебил ее мистер Бонжур. — Понимаете, «не ладили» — это одно, но чтобы удирать…
Его жену передернуло.
— Я уверена, мистер Мэннинг поймет нас правильно…
— Да, но я не хотел бы создать ложное впечатление…
Оба глянули на меня беспомощно. Поразительно, как супружеские пары умудряются превратить каждого встречного в консультанта по семейным проблемам. Потому я выдержал паузу — потерпите, милые.
— И что же это за впечатление?
— Джон ударил ее, — сказала миссис Бонжур ясно и безжалостно. — Когда мы ссорились… в последний раз, Джон ударил ее.
— Я… я… — Джон заперхал, будто захотел смачно харкнуть, но не харкнул, а сглотнул.
Толстыми пальцами вытер слезы.
— Я не знаю… не знаю, как это вышло…
Чуть ли не всхлипнул.
— Джонни считает: он во всем виноват, — пояснила миссис Бонжур безучастно.
— Я ценю вашу откровенность, — сообщил я деловито. — Большинство стараются приукрасить, сгладить острые углы. Думают, если сами будут выглядеть ангелочками, их лучше обслужат. Но в таких ситуациях важна одна правда и только правда.
Я наклонился, уперев локти в стол, — ни дать ни взять, вылитый Ремингтон Стил.
— Вы это понимаете?
— Конечно, — подтвердил мистер Бонжур слегка раздраженно.
Оплату, условия и прочее в том же духе всегда трудно обсуждать. Тут важно улучить подходящий момент. Я обычно упоминаю о деньгах, когда разговор не клеится, в особенности если эмоции зашкаливают и дело пахнет слезами и криками. К людям моей профессии редко приходят в спокойном состоянии. Но вся ершистость, слезливость и другие ненужные эмоции пропадают как по волшебству, едва речь заходит о деньгах. Супруги успокоились мгновенно. Я буквально ощущал: лишь только пошло обсуждение расходов и платежей, как сердца их застучали размереннее и спокойнее. Люди всегда ценят простоту и надежность или хотя бы их видимость. А материи проще и очевиднее купли-продажи и придумать трудно.
Раскрытый бумажник — лучшее средство от соплей и истерик.
Супруги приняли все, даже несусветную цену, не споря и не пытаясь торговаться. Кажется, я мог бы заломить и вдвое, и втрое — мистер Бонжур кивнул бы с той же покорностью, соглашаясь. Жена же его ради дочки печенку свою продала бы китайскому тюремному госпиталю. Меня тут же кольнуло сожаление: такой ведь шанс заработать упустил… Ну, вы знаете, это вроде как вздыхаешь тайком, когда чувствуешь: большое пролетело мимо и поздно его хватать. Понимаю, такие откровения не слишком мне льстят, но разве вы сами не задыхаетесь под кучей счетов, приходящих все время и отовсюду? А у Джона Бонжура бумажник чуть не толще его самого, прямо лопается в руках.
Трудно сдержать раздражение, когда видишь, сколько получает желающий твоей помощи, и сравниваешь со своим убогим доходом. Как только я догадался о профессии мистера Бонжура, у меня на языке так и завертелся вопрос. Наконец пришло время его задать.
— У меня последний вопрос, — объявил я. — К вам, мистер Бонжур. Как я понимаю, вы — адвокат и ваша фирма наверняка регулярно нанимает частных детективов.
Глянул на меня удивленно и испуганно: как так, я ж ему вроде не говорил?
— Я не уверен, что понимаю вас…
— Такое дело, чреватое последствиями… очень большими последствиями, вы же понимаете, тут столько личного… оно же требует доверия, правда?
Я выдержал паузу — пусть поразмыслит про доверие ко мне, в самом-то деле.
— Почему же вы обратились в мое агентство, а не к тем, кого хорошо знаете?
— Это я придумала, — созналась Аманда.
Я так и предполагал — но подтверждение обрадовало.
— Почему?
Джонатан Бонжур посмотрел на меня с вежливым интересом — так доктора разглядывают результаты биопсии.
— Простите, мистер Мэннинг, но у меня несколько, хм, предвзятое мнение о людях вашей профессии.
Ну-ну. У шлюхи предвзятое мнение о стриптизерках. И еще извиняется, законник вонючий.
— Скажем так: мое мнение сформировалось как результат большого личного опыта.
— Не только в этом дело, — добавила Аманда нервно. — Знаете, Джонатан уже был там, спрашивал, и те люди… они скорее вашего круга, в общем, как вы…
— Как я? Само собой. — Я помимо воли улыбнулся, кивнул. — Вы имеете в виду, социально и финансово несостоятельные?
Миссис смутилась — на три секунды.
— Мы думали, вы сможете… говорить на их языке.
Гребаные богатеи. Всегда им неловко и стыдно за свой достаток, за свою ухоженность и образованность. Но это, конечно, если сохранилась хоть капля совести.
— Что, моя рекламка настолько дешево выглядит?
Пара смущенных смешков.
Как будто все обговорено и рассказано — а ведь прояснилось не много. Столько осталось нестыковок в простом вроде бы деле. Наверняка, если хорошенько и спокойно обдумать, и простым оно вовсе не покажется. Возможно, вообще перевернется с ног на голову.
Я сказал: у меня, дескать, еще пара расследований на руках, но с их делом начну прямо сейчас. Когда пропажу расследуешь, главное — время.
Затем я поступил как обычно с новыми клиентами: вручил супругам Бонжур список заданий. Пусть обыщут комнату дочери. Старые дневники, признаки употребления наркотиков, CD или DVD, карты памяти от фотоаппарата — все может пригодиться, навести на след. Пусть позвонят Калебу Нолену, сообщат про меня, попросят помогать всеми силами. И Ксенофонту Баарсу пусть тоже позвонят — само собою, скрывая гнев.
— Пожалуйста, никаких эмоций, — предупредил я простодушно. — Это не ради самоутверждения, не ради доказательства правоты. Это для дела.
Тут в чем хитрость? Бонжуры пришли ко мне, отчаявшись. Ничего другого им не осталось. Они меня наняли, но надежды не прибавилось. Бонжуры попросту сменили одно отчаяние на другое, отдали свою беспомощность в иные руки — и все. Вспомните, как ощущаете себя, когда в доме орудует монтер, сантехник или — горше всего — спец по компьютерам. Вы вынуждены ему довериться и бессильно смотреть, как он работает, глядя на вас будто на мебель.
Мои же клиенты уносят из конторы не только искру надежды, профессионально раздутую и подкормленную, но и ощущение собственной значимости, возможности помочь, поучаствовать. Исполнить важные, необходимые дела.
Им приятно и мне полезно — не всегда, конечно. Есть клиенты, способные любую мелочь превратить в увесистую пакость и мне, и себе.
Я проводил Бонжуров до стеклянных дверей офиса с торжественностью и серьезностью, достойной директора погребальной конторы. Там случилась неловкая заминка: миссис Бонжур опустилась на колено, завязывая шнурки. Супруг скривился, глянул нетерпеливо — вот беда-то, ну почему бы тебе просто не сказать «до свидания» и не управиться с этими чертовыми шнурками где-нибудь еще? Ну напасть: дело сделали, как разумные солидные люди, а она…
Тут мне досталась своя толика раздражения и смущения. С ними трудно бороться, когда клиент от нечего делать рассматривает трещины на потолке и вытертый линолеум. Да уж, душок будто у прогорающего бюро путешествий: все выношенное, потрепанное, по углам плесень. Успешнейшее и знаменитое «Агентство Мэннинга», мать его. Представляю, как они заберутся в свой «БМВ», надежный и звуконепроницаемый, и мистер поделится своими впечатлениями, равнодушно так пожав плечами: мол, больше ничего не оставалось: «Знаешь, дорогая, это место — такая грязная свалка!»
И вдруг я понял: миссис Бонжур плачет. Опустила голову на колени, щекой прижалась — нелепая, беспомощная, жалкий отросток своей же тени, раздутой, больной, брошенной косым светом на вытрепанный коврик у двери. Дрожала, будто щенок у ветеринара, поскуливая тихонько, почти неслышно.
Вот бля!
Сперва я о себе подумал: не иначе, даму переполнило унижение. Надо же, к такому грязному, низкому типу идти на поклон. Но скоро опомнился: тьфу ты, глупости какие! В другом дело. Потом, раскопав, разнюхав, понял: тогда я впервые увидел настоящую миссис Аманду Бонжур, в девичестве Мэнди Паттерсон. И эта Мэнди знала и помнила кое-что не совсем подходящее для миссис Бонжур, респектабельной супруги адвоката Джонатана Бонжура.
Странно, не правда ли, — внезапно увидеть живого человека за маской? Узнать, разгадать истинное за слоями привычек и повадок. Будто впечатления, тасуясь картами в колоде, вдруг выстраиваются — и в мгновение ока незнакомец делается родным и близким, становится своим.
Плакала она ровно полминуты. Затем встала, глянула на супруга с мгновенной ненавистью, кивнула мне, прощаясь, и шагнула за дверь, в чересполосицу теней, разлиновавших коридор. Вышла на улицу — гладкой, плавной, уверенной походкой, а шнурки ее левой туфли мотались вперед-назад с каждым шагом. Джонатан Бонжур молча плелся позади.
А мне было неловко и стыдно — будто увидел что-то нелепое, но героическое. То, чего так и не сумел понять.
Дорожка третья СТО ТЫСЯЧ СИГАРЕТ
Когда Бонжуры ушли, я занялся сексом с Кимберли в копировальной комнате, ласково мною называемой «копулировальной». Ким подрабатывала в моем агентстве около двадцати часов в неделю, по три-четыре часа в день — где-то от десяти утра до двух пополудни. Затем отправлялась на настоящую работу — стриптизершей в заведение под названием «Клуб Зингер». Ким была прелестной девочкой, умницей (временами до занудства) и красавицей, хотя, на мой вкус, слишком уж тощей, выглаженной, кукольной — как обычно у стриптизерок.
Я люблю нанимать секретарш в стриптиз-барах. Приятно знать сотрудников как облупленных. И со сменяемостью кадров никаких проблем. Большинство девиц из стриптиз-бара с жадностью хватаются за предложение подработать и трудятся усердно, пока до них не доходит: а) наниматель-то редкий зануда; б) хоть работа и в детективном агентстве, но никакой романтики — каждодневная нудная возня с бумажками; в) заработок вовсе никуда. Кимберли уже узнала и а), и б), и в). Хуже того, я и зубную страховку ее не оплатил вовремя. Но, несмотря на это, Кимберли держалась уже полгода. Я даже тревожиться начал: может, влюбилась в меня?
После секса мы задумчиво покурили у окна.
— Перенеси-ка на завтра, что там у меня назначено после обеда, — распорядился я.
— Ничего у тебя не назначено, — отозвалась Ким.
Вообще говоря, она давно уже не принимала меня всерьез. Трудно относиться с пиететом к трахающему тебя боссу. В голых мужчинах есть что-то смехотворно несерьезное. Мне кажется, это из-за мошонки.
— Так зачем я тебя держу?
Кимберли дососала сигарету до фильтра и выщелкнула окурок в окно.
— Для тяжелого физического труда, — объяснила, выдохнув. — Когда аж кряхтишь и стонешь от натуги.
— Ха-ха, — ответил я, вышвыривая свой следом на щебень и трещиноватый асфальт внизу. «В толпу», — как говаривала Кимберли, глядя на тысячи окурков, уже скопившихся там.