Управляющий книжным магазином в Бактоне — такова была моя новая работа. Я должен был связаться с предыдущим управляющим и войти в курс дела в течение трех дней. Он шел на повышение и хотел пустить шороху на своем пути.
Было солнечно и сухо. Улица теперь называлась Перл-Харбор стрит. Возможно, Клем этого не знал. Старое название тоже можно было прочитать на табличках. Под номером 270 я увидел магазин и остановил свой «нэш» перед дверью. Управляющий, сидя за кассой, списывал цифры в реестр; это был мужчина средних лет с бледными, светлыми волосами и суровым взглядом голубых глаз, насколько я мог рассмотреть, открывая дверь. Я поздоровался с ним.
— Здравствуйте. Что вам угодно?
— У меня для вас письмо.
— А! Так это вас я должен ввести в курс дела. Покажите-ка это письмо.
Он взял его, прочел, повертел и вернул мне.
— Это несложно, — сказал он, — Вот склад (он кругообразно повел рукой). Счета будут готовы сегодня вечером. Что касается продажи, рекламы и прочего, следуйте указаниям инспекторов фирмы и тем, что будут в бумагах, которые вы будете получать.
— Это — цепь книжных лавок?
— Да. Филиалы.
— Так, — сказал я, — что раскупается лучше всего?
— О! Романы. Плохие романы, но это нас не касается. Неплохо идут религиозные книги, а также школьные учебники. Не очень много покупают книг для детей и не больше — серьезных книг. Я никогда не старался развивать торговлю в этом направлении.
— Религиозные книги — для вас несерьезные?
Он провел языком по губам.
— Не заставляйте меня говорить то, чего я не говорил.
Я от души рассмеялся.
— Не принимайте всерьез, я тоже об этом много не раздумываю.
— Что ж, я дам вам совет. Пусть люди об этом не знают, и каждое воскресенье отправляйтесь послушать пастора, в противном случае они вас быстренько спровадят.
— О! Хорошо, — сказал я. — Буду слушать пастора.
— Держите, — сказал он, протягивая мне листок. — Проверьте это. Это счета за последний месяц. Все очень просто. Мы получаем все книги из главной конторы фирмы. Надо только отмечать все поступления и движение к покупателю в трех экземплярах. Они приезжают за выручкой каждые две недели. Зарплату получаете чеком, с небольшими процентами.
— Дайте-ка мне это, — сказал я.
Я взял листок и уселся на низкий прилавок, на котором громоздились книги, снятые с полок покупателями, — он их, наверно, не успел поставить на место.
— Чем можно заняться в этих краях? — спросил я его затем.
— Ничем, — сказал он. — В аптеке напротив бывают девицы, а у Рикардо — бурбон, это в двух кварталах отсюда.
Манеры у него были резкие, но он не был неприятен.
— Сколько времени вы уже здесь?
— Пять лет, — сказал он. — Еще пять лет тянуть.
— А потом?
— Вы любопытны.
— Это вы виноваты. Зачем вы сказали — еще пять? Я вас об этом не спрашивал.
Линия его рта смягчилась, а глаза сощурились.
— Вы правы. Что ж, еще пять лет — и я покончу с работой.
— Чтобы заняться чем?
— Писать, — сказал он. — Писать бестселлеры. Только бестселлеры. Исторические романы; романы, где негры будут спать с белыми женщинами и их не линчуют; романы, в которых чистым молодым девушкам удается сохранить невинность среди отвратительного сброда пригородов.
Он ухмыльнулся:
— Бестселлеры, вот как! И потом, романы предельно смелые и оригинальные. В этой стране легко быть смелым; стоит лишь сказать то, что все могут видеть, если возьмут на себя труд посмотреть.
— Вам это удастся, — сказал я.
— Конечно, мне это удастся. У меня их уже шесть готово.
— Вы ни разу не попытались их пристроить?
— Я ведь не друг и не подружка издателя, и у меня нет таких денег, чтобы можно было их потратить на это дело.
— И что же?
— А то, что через пять лет у меня будет достаточно денег.
— Вам это непременно удастся, — произнес я в заключение.
В течение последующих двух дней дел было достаточно, несмотря на то что работа в магазине действительно была налажена очень просто. Надо было составить списки заявок на книги, и потом Хансен — так звали управляющего — снабдил меня различными сведениями о клиентах, определенное число которых регулярно заходило к нему поговорить о литературе. Их знания о литературе ограничивались тем, что они могли почерпнуть из «Сатердэй Ревью» или литературной странички в местной газете, тираж которой достигал шестидесяти тысяч. Пока что я ограничился тем, что слушал, как они беседуют с Хансеном, стараясь запомнить их имена и удержать в памяти лица, потому что в книжной лавке очень большое значение, чем в других магазинах, имеет ваша способность обратиться к покупателю по имени, как только он переступил порог.
Что касается жилья, я уладил все благодаря ему. Я въеду в двухкомнатную квартиру, которую он занимал, — она располагалась как раз над аптекой напротив лавки. Он ссудил меня несколькими долларами на те три дня, что мне надо было прожить в гостинице, и был столь любезен, что предлагал мне разделить его трапезу дважды из трех раз, помогая мне таким образом избежать необходимости увеличивать мой долг ему. Это был шикарный тип. Меня очень расстроила эта его история с бестселлерами; бестселлеры вот так вот не пишутся, даже если у вас завелись деньги. Может быть, у него был талант. Я очень надеялся на это — ради него.
На третий день он повел меня к Рикардо выпить рюмку перед обедом. Было десять часов, он должен был уехать во второй половине дня.
Это должен был быть наш последний обед вдвоем. Потом я останусь один на один с клиентами, один на один с городом. Надо было, чтобы я это выдержал. Мне уже повезло, что я встретил Хансена. Со своим единственным долларом я смог бы прожить три дня, продавая разные мелочи, но так я продержался отлично. Я начинал новую жизнь удачно.
Заведение Рикардо было обычное, опрятное, противное место. Здесь пахло жареным луком и пончиками. Какой-то тип за стойкой рассеянно почитывал газету.
— Вам что подать? — спросил он.
— Два «бурбона», — скомандовал Хансен, вопросительно взглянув на меня.
Я утвердительно кивнул.
Официант подал нам виски в больших стаканах, со льдом и соломинками.
— Я всегда пью его так, — объяснил Хансен. — Вы не обязаны…
— Порядок, — сказал я.
Если вы никогда не пили бурбон со льдом через тонкую соломинку, то не можете знать, какое действие он производит. Это словно поток огня, изливающийся в ваше небо. Мягкого огня; это ужасно.
— Отлично! — сказал я с одобрением.
Глаза мои встретились с моим лицом в зеркале. Вид у меня был совершенно обалделый. В течение какого-то времени я совсем не пил. Хансен рассмеялся.
— Не беспокойтесь, — сказал он. — К несчастью, к этому быстро привыкаешь. Итак, — продолжал он, — надо будет приучить к моим вкусам официанта ближайшего заведения, куда я буду ходить на водопой…
— Мне жаль, что вы уезжаете, — сказал я.
Он рассмеялся.
— Если бы я остался, то вас здесь не было бы!.. Нет, — продолжал он, — лучше мне уехать. Больше пяти лет, проклятье!
Он одним глотком допил свой стакан и заказал второй.
— О, вы к этому быстро привыкнете. — Он окинул меня взглядом с головы до ног. — Вы симпатичный парень. Есть в вас нечто, чего сразу не поймешь. Ваш голос.
Я улыбнулся, не ответив ему. Это был ужасный тип.
— У вас слишком глубокий голос. Вы не певец?
— О, пою иногда, чтобы позабавить самого себя.
Теперь я больше не пел. Раньше — да, до истории с малышом. Я пел и аккомпанировал себе на гитаре. Я пел блюзы Хэнди и старые мелодии Нью-Орлеана, и другие, которые я сочинял на своей гитаре, но больше мне не хотелось играть на гитаре. Мне нужны были деньги. Много. Чтобы потом иметь остальное.
— С таким голосом все женщины будут ваши, — сказал Хансен.
Я пожал плечами.
— Это вас не интересует?
Он хлопнул меня по спине.
— Вы прогуляйтесь вокруг аптеки. Там их всех и найдете. У них в городе клуб. Клуб девчонок-подростков. Ну, знаете, таких, которые носят красные носки и полосатые свитера и пишут письма Френки Синатре. Аптека — это у них вроде генштаб. Да вы, наверное, их уже видели? Да нет, вы и вправду почти все дни проводили в магазине.
Я тоже взял еще один «бурбон». Это циркулировало где-то глубоко по моим рукам, ногам, по всему моему телу. Там у нас не хватало девчонок-подростков. И мне так их захотелось. Пятнадцатилетние малышки с торчащими под облегающими свитерами грудями; они это хорошо знают, шлюшки, и делают так специально. И носки. Ярко-желтые или ярко-зеленые носки, так прямо поднимающиеся из туфель без каблука; и пышные юбки, и круглые коленки; и всегда усаживаются на земле, так скрестив ноги, что видны белые трусики. Так, мне они нравились, девчонки-подростки.
Хансен смотрел на меня.
— Они все согласны, — сказал он. — Вы немногим рискуете. Они знают кучу мест, куда вас можно повести.
— Не считайте меня свиньей, — сказал я.
— Да нет! — сказал он. — Я хотел сказать — повести вас потанцевать и выпить.
Он улыбнулся. У меня, без сомнения, был заинтересованный вид.
— Они забавны, — сказал он. — Они придут в магазин взглянуть на вас.
— Что им делать в магазине?
— Они будут покупать у вас фотографии актеров и, как будто случайно, все книги по психоанализу. Медицинские книги, хочу я сказать. Они все изучают медицину.
— Что ж, — пробурчал я. — Посмотрим.
Я, наверное, достаточно хорошо изобразил безразличие на сей раз, потому что Хансен заговорил о чем-то другом. А потом мы пообедали, и что-то около двух часов он уехал. Я остался стоять один перед лавкой.
II
Думаю, я прожил там уже две недели, когда начал скучать. Все это время я не покидал магазин. Торговля шла хорошо. Книги раскупались хорошо; что касается рекламы, все делалось заранее. Фирма присылала каждую неделю вместе с пакетом, пополняющим запасы книг, иллюстрированные листки или складные проспекты, которые надо было помещать на хорошее место на витрине, под соответствующей книгой или просто на виду. В трех четвертях случаев мне достаточно было прочесть коммерческую аннотацию, открыть книгу на четырех-пяти страницах в разных местах, чтобы иметь совершенно исчерпывающее представление о ее содержании — совершенно достаточное, по крайней мере, чтобы говорить о ней с теми беднягами, которые попадались на удочку благодаря ухищрениям рекламы: иллюстрированной обложки, складного проспекта и фото автора в сопровождении маленькой биографической справки. Книги очень дороги, и все это что-нибудь да значит; это в общем-то доказывает, что люди мало заботятся о том, чтобы купить настоящую литературу; они хотят иметь книгу, которую порекомендовал их клуб, ту, о которой говорят, и им совершенно наплевать, что она содержит в себе.
Некоторые книжки сопровождал целый ворох рекламных материалов — сопроводительная записка рекомендовала посвятить им целую витрину и распространить о них рекламные брошюры. Я складывал их стопкой возле кассы и всовывал одну в каждый пакет книг. Никто никогда не откажется от брошюры, отпечатанной на глянцевой бумаге, а несколько фраз, напечатанных на ее обложке, — это как раз то, что нужно рассказывать таким клиентам, какие были у меня в этом городе. Центральная контора фирмы пользовалась такой рекламой для всех книг несколько скандального свойства — они раскупались сразу после полудня в тот день, когда их выставляли.
Сказать честно, я не так уж скучал, но я уже начал механически управляться с рутинными коммерческими делами, и у меня было время подумать об остальном. И от этого я нервничал. Все шло слишком хорошо.
Погода была отличная. Кончалось лето. Город пропах пылью. Внизу, у реки под деревьями, было прохладно. Я никогда не совершал прогулок со дня приезда и совсем не знал местность вокруг. Я ощущал как бы потребность в свежем воздухе. Но ощущал я в особенности другую потребность, что меня очень раздражало. Мне нужны были женщины.
В тот вечер, опустив железную штору в пять часов, я не вернулся работать, как всегда, в магазин, под свет ртутных ламп. Я взял шляпу и, перекинув куртку через плечо, прямиком направился в аптеку. Жил я как раз над ней. Внутри было три клиента. Парнишка лет пятнадцати и три девицы — примерно того же возраста. Они взглянули на меня с отсутствующим видом и опять отвернулись к своим стаканам с замороженным молоком. Один вид этого продукта чуть не довел меня до обморока. К счастью, противоядие находилось в кармане моей куртки.
Я уселся у бара, через один табурет от той из двух девиц, что была покрупнее. Официантка, довольно уродливая брюнетка, вяло подняла голову, глядя на меня.
— Что у вас есть без молока? — сказал я.
— Лимонный сок? — предложила она. — Грейпфрутовый? Томатный? Кока-кола?
— Грейпфрут, — сказал я. — И чтобы стакан был полон не до краев.
Я полез в куртку и откупорил фляжку.
— Никакого алкоголя здесь, — вяло запротестовала официантка.
— Да ладно. Это мое лекарство, — рассмеялся я. — Не беспокойтесь о своей лицензии.
Я протянул ей доллар. Сегодня утром я получил свой чек. Девяносто долларов за неделю. Клем знал людей. Она дала мне сдачу, и я оставил ей щедрые чаевые.
Сок грейпфрута с «бурбоном» — это не так уж замечательно, но лучше, чем без ничего, во всяком случае. Мне стало лучше. Я выкарабкаюсь. Я уже начал выкарабкиваться. Ребятки смотрели на меня. Для этих сопляков двадцатишестилетний тип — уже старик; я изобразил улыбку для белокурой малышки; она была одета в голубой с белыми полосами свитер без воротника, с закатанными до локтя рукавами, и на ней были беленькие носочки и туфли на толстых каучуковых подошвах. Она была миленькая. С хорошо развитыми формами. Под рукой это, наверное, ощущалось как зрелые сливы. Она была без лифчика, и соски ее вырисовывались сквозь шерстяную ткань свитера. Она тоже мне улыбнулась.
— Что, жарко? — высказал я предположение.
— До смерти, — сказала она, потягиваясь.
Под мышками у нее проступили пятна от пота. Это произвело на меня определенное действие. Я поднялся и бросил пять центов в щель автоматического проигрывателя, который стоял там.
— А потанцевать смелости хватит? — сказал я, приближаясь к ней.
— Ох, вы меня убьете! — сказала она.
Она так ко мне прижалась, что у меня перехватило дыхание. От нее пахло, как от чистенького младенца. Она была тоненькая, и я мог дотянуться до ее правого плеча и правой руки. Потом я двинул руку опять вверх и скользнул пальцами ей под грудь. Другая пара смотрела на нас и тоже принялась танцевать. Это была уже поднадоевшая песня Дайны Шор «Прогони летящую муху». Она подпевала без слов. Официантка оторвала нос от своего журнала, увидела, что мы танцуем, и вновь погрузилась в чтение.
Под пуловером у малышки ничего не было. Это сразу чувствовалось. Хорошо бы, чтоб пластинка уже кончилась, еще две минуты, и я имел бы просто неприличный вид. Она оставила меня, вернулась на свое место и посмотрела на меня.
— Для взрослого вы неплохо танцуете… — сказала она.
— Это меня дедушка научил, — сказал я.
— Чувствуется, — насмешливо бросила она. — И на копейку не сечете.
— Вы меня, конечно, наколете в том, что касается джаза, но я могу научить вас другим штучкам.
Она полуприкрыла глаза.
— Штучкам, которые умеют взрослые?
— Это зависит от того, есть ли у вас способности.
— А, вижу, куда вы клоните… — сказала она.
— Вы, конечно, не знаете, куда я клоню. Есть у кого-нибудь из вас гитара?
— Вы играете на гитаре? — сказал мальчишка.
У него был такой вид, будто он только что проснулся.
— Я немного играю на гитаре, — сказал я.
— Тогда вы и поете тоже, — сказала другая девица.
— Я немного пою…
— У него голос как у Кэба Кэллоуэя, — насмешливо сказала первая.
Ее раздражало то, что другие со мной разговаривают. Я тихонько дернул наживку.
— Поведите меня куда-нибудь, где есть гитара, — сказал я, глядя на нее, — и я покажу вам, что я умею. Я не стремлюсь к тому, чтобы меня принимали за Хэнди, но могу наигрывать блюзы.
Она выдержала мой взгляд.
— Ладно, — сказала она, — мы поедем к Би-Джи.
— У него есть гитара?
— У нее есть гитара, у Бетти Джейн.
— Это мог бы быть Барух Джюниор. — Я зубоскалил.
— Ну да! — сказала она. — Он же здесь живет. Пошли.
— Мы туда отправляемся прямо сейчас? — спросил мальчишка.
— Почему бы нет? — сказал я. — Ей надо, чтобы ей вытерли носик.
— О'кей, — сказал мальчишка. — Меня зовут Дик. А она — Джики.
Он указал на ту, с которой я танцевал.
— А я, — сказала другая, — Джуди.
— Я — Ли Андерсон, — сказал я. — Работаю в книжной лавке напротив.
— Мы знаем, — сказала Джики. — Уже две недели нам это известно.
— Вас это так интересует?
— Конечно, — сказала Джуди. — В наших местах не хватает мужчин.
Мы вышли вчетвером, хотя Дик и протестовал. У них был весьма возбужденный вид. У меня оставалось достаточно «бурбона», чтобы возбудить их еще немного, когда это понадобится.
— Следую за вами, — сказал я, когда мы оказались на воздухе.
Кабриолет Дика, старая модель «крейслера», стоял у дверей. Он усадил девиц на переднее сиденье, а я расположился сзади.
— Чем вы занимаетесь на гражданке, молодые люди? — спросил я.
Машина резко взяла с места, и Джики встала на колени на сиденье, повернувшись ко мне лицом, чтобы отвечать.
— Мы работаем, — сказала она.
— Учеба?.. — подсказал я.