Штауффенберг выбивался из сил, стараясь обеспечить бесперебойное снабжение дивизии всем необходимым. Он пересаживался из командной машины в самолет «Шторх» своего командира дивизии, чтобы облететь тылы и обозы. Когда было необходимо, он приказывал пилоту садиться на первую попавшуюся удобную площадку, чтобы остановить какую-нибудь колонну или подогнать другую. Его отвага не знала пределов. Однажды пилот едва не «наломал дров», потому что от него потребовали приземлиться на слишком короткую площадку. В другой раз он едва спасся от французского истребителя «Девуатин», обильно поливавшего его пулями. Но это было неважно! Уроки Польши не прошли даром. Тылы танковых частей были хорошо оснащены. Служба снабжения горючим работала исправно. Если все-таки случались перебои в поставках топлива, Клаус использовал реквизированные транспортные самолеты, с которых войскам на парашютах сбрасывались бочки с горючим.
6-я танковая дивизия начала утомительный марш-бросок. 16 мая она столкнулась у Монкорне с французскими танками под командованием какого-то полковника де Голля. Понеся потери, она все-таки переправилась через реку Уаза. 18 мая дивизия захватила в плен штаб 9-й французской армии в полном составе. Оставив Реймс и Париж слева, дивизия 19 мая мочила гусеницы своих танков в водах реки Сомма и канала Сен-Кантен. Она не встретила никакого организованного сопротивления. Был взят город Кабрэ. Штауффенберг написал жене: «Мы удивительным образом видим поражение великого народа, не только в военном плане, но, главное, в психологическом». Он считал, что поляки дрались много лучше. Действительно, этот разгром победителей 1918 года был ошеломляющим. Всего за восемь дней дивизия взяла в плен 20 000 человек. Для Клауса это было трудной задачей. Как можно было управлять такой массой? Иногда он приказывал их обезоружить и прогнать, чтобы они не загораживали дороги. До чего же прекрасна жизнь победителя! Походные кухни были обеспечены продуктами. Войска вовремя получали пищу. У Штауффенберга был дар обнаруживать в подвалах все, что могло понравиться солдату на войне. Один из его товарищей, майор Топф, вспоминал, что «во всем этом переполохе он всегда сохранял спокойствие». Он тепло принимал офицеров связи, даже если те прибывали требовать от него невозможного. И чаще всего они уходили от него с несколькими сигарами и бутылкой доброго вина.
20 мая под Дулланом, неподалеку от Аббевиля, дивизия впервые наткнулась на англичан. Контратака томми была яростной. Было подбито восемнадцать немецких танков. Штауффенберг написал, «что, в отличие от французов, они проявили большое умение воевать. Они хотели биться». 22 мая он был в Сент-Омере, менее чем в 20 километрах от побережья. По непонятным причинам Гитлер приказал прекратить продвижение. Казалось, он был удивлен своим успехом и опасался ловушки. Если только не надеялся на то, что, дав экспедиционному корпусу уплыть из Дюнкерка, он получит возможность проще договориться с Лондоном. Передовым войскам это было непонятно. Штауффенберг был озадачен. Несмотря на то что 23 мая разведчики могли добраться до города Кале и связать редкие группы обороняющихся, ему был непонятен приказ стоять на месте, опустив оружие. Вместе с полковником фон Эзенбеком он клял «эти глупые приказы берлинских трусов». Тем более что в это время Королевский военно-морской флот переправлял войска на другой берег Ла-Манша. Когда наконец был отдан приказ сузить Дюнкерский котел, враг уже успел опомниться. 28 мая в дюнах Касселя одна британская бригада заняла оборону, полная решимости стоять до конца, выполняя задачу, если придется даже пожертвовать собой. Потери 6-й дивизии были большими и бесполезными!
Но Штауффенберг не имел времени на то, чтобы раздумывать над этой странной стратегией. 27 мая он получил «печальное известие» о своем назначении в штаб сухопутных войск, во 2-й отдел ОКХ, занимавшийся вопросами тылового обеспечения во время войны. Он мог теперь делать в крупном масштабе то, что уже два года делал в масштабе дивизии. Войну его однополчане должны были выиграть без него. 17 июня маршал Петен запросил перемирия. 22 июня оно было подписано в Ретонде близ Компьеня, в бережно сохраненном вагончике, где в 1918 году маршал Фош принимал немецких полномочных представителей. Круг замкнулся. Версаль был отмщен.
Клаус не строил иллюзий. Он знал, что дорога будет долгой, особенно после того, как прочувствовал боеспособность британцев. Он написал Нине: «Не надо расслабляться. Нам еще предстоят тяжелые бои. Мы начинаем войну по уничтожению Великобритании». Пусть даже инцидент с Кале его огорчил, он думал о том, что стал свидетелем необычайного события, что служил «величайшему полководцу всех времен». Всего за месяц, понеся небольшие потери, фюрер добился того, что не получилось за четыре года предыдущей войны, унесшей 1,5 миллиона солдат, погибших в грязи траншей.
Поэтому Штауффенберг с гордостью мог войти в самое сердце немецкой военной машины, находиться ближе к кишкам этого монстра. Начиная с 31 мая он носил на груди Железный крест 1-го класса.
Выбор Антигоны
«Вступление в движение Сопротивления означало конец личной жизни. Этот процесс уже начался, хотя и не без трудностей, на оккупированных Германией территориях. Полагаю, то же самое происходило и у немцев. Я стал офицером вовсе не для того, чтобы убить как собаку главу государства. Желать конца режиму и смерти его главе было в глазах наших соотечественников не просто преступлением, а ударом кинжалом в спину всего народа, сплотившегося в беспощадной войне. Решение присоединиться к Сопротивлению могло стать лишь результатом медленного возмужания и созревания, ускоренного, естественно, событиями, обстоятельствами, увиденными или пережитыми сценами из жизни. Не обобщая мой случай, могу сказать, что в Германии было мало примеров, по крайней мере среди ее военных, импульсивного и спонтанного вступления в борьбу против режима. Меня на это подвигло стечение различных обстоятельств, они определили мое решение. И это решение было таким твердым, хотя вначале это трудно было и предположить, что в 1942 году я уже воспринимал это как очевидное и даже как свой долг».
Так выразился Филипп фон Бозелагер, один из тех немногих офицеров, которые, как и Фабиан фон Шлабрендорф, уцелели после попытки государственного переворота и даже оставили свои мемуары[66]. Путь Штауффенберга к этому решению должен был быть примерно таким же. Но восстановить его в хронологическом порядке невозможно. Требования скрытности не позволили ему оставить никаких письменных следов[67]. Его расстрел вечером 20 июля также не оставил ему времени на то, что бы сообщить родным причины своего поступка[68]. Посему мы можем делать это лишь с помощью дедукции, по высказываниям его окружения или по его письмам, пытаясь найти нить Ариадны, которая меж строк и слов соединяет эмоции, раздумья и решение, подобно маякам на пути, который привел его к попытке убить тирана.
В штабе Верховного командования Сухопутными силами, когда проявилось настоящее лицо Гитлера-стратега
Когда Клаус прибыл в организационный отдел ОКХ, он все еще находился под впечатлением победной кампании во Франции. Это был невероятный успех, эйфория победы была равна чувству удовлетворения от немногочисленных жертв. 6-я танковая дивизия потеряла менее 500 человек! Он сказ ал жене, что нет на свете ничего лучше кампании, проведенной под барабанный бой с товарищами по оружию в ходе «самой красивой и самой стремительной операции, какую себе можно только представить». Однако его оптимизм стал более умеренным, начиная с приема дел по резервам от майора фон Петцольда, его предшественника на этой должности, бывшего сослуживца по 17-му Бамбергскому полку. Тот не считал, что Германия победила, потому что Англия не была выведена из войны. Штауффенберг не был слеп. Требования материально-технического обеспечения войск предрасполагали к большему реализму, нежели блестящие танковые удары. В одном из писем от 19 июня 1940 года он написал Нине: «Это стало тотальным разгромом […], сражением, от которого этот народ — французы — не сможет скоро оправиться […]. Но мы должны понимать, что это резкое изменение соотношения сил дается нам всего на несколько лет. Только упорством можно достичь желаемого. Если бы мы только смогли внушить нашим детям, что только борьба и напряженные усилия могут спасти нас от упадка […], что твердость, бережливость и смерть имеют одну цену, тогда мы смогли бы выполнить большую часть нашего долга по их патриотическому воспитанию». Как и все настоящие солдаты, он не идеализировал войну, пусть даже он был счастлив оттого, что принимал в ней участие. Он закончил письмо несколькими строками стихов Штефана Георге: воины должны будут «стоять в грязи по щиколотку, по колено/и сдерживать давление врага/[…] Им праздновать победы не годится,/Триумфа никогда нельзя добиться,/Наградой будут им бесславные руины».
Шло время, в душе его росли сомнения. В частности, относительно способностей фюрера как военачальника. Он с горечью говорил о его решении остановить продвижение войск к морю. «Вклад Гитлера в победу, — сказал он барону фон Лершенфельду, — велик, но смазан крупной ошибкой в дюнах». Отныне победа Германии над Англией стала невозможной. «Когда-то придется сесть за стол переговоров». По мнению Штауффенберга, настоящим победителем был генерал-фельдмаршал фон Манштейн, этот гениальный стратег, придумавший прорыв через Арденны. А маленький капрал из Браунау являлся лишь дилетантом, имеющим «военную сметку».
Кроме того, он сокрушался при виде отношения к захваченным странам, Польше и Франции. Назначенный руководителем тяжелой промышленности в оккупированной Франции, его кузен Цезарь фон Хофакер указал ему на несуразность и глупость поведения немецкой администрации. Поскольку французы были обижены на отказ Англии задействовать против немцев всю авиацию в ходе французской кампании, особенно под Мерс-эль-Кебиром[69], было возможно сделать их союзниками Германии. Но рейх предпочел относиться к французам как к заложникам и разорять их непомерными экономическими требованиями: налоги за оккупацию, демонтаж заводов, обязательные поставки, удержание военнопленных в Германии. Чем дольше, тем более ожесточенными врагами они могли стать.
Несмотря на все, в штабе ОКХ, работая под непосредственным руководством генерала Ольбрихта в организационном отделе, Штауффенберг смог проявить все свои способности, как он это делал на всех должностях, которые занимал до этого. Майор фон Петцольд вспоминал, что Клаус проявлял повышенную активность. Большинство офицеров наслаждались в Берлине отдыхом воителей: днем — в барах отеля «Кемпински» или «Адлон» у фонтана со слонами, вечерами — на вечеринках коричневой элиты, где каждый старался напиться больше другого. На виллах семейств Геринга или Риббентропа шампанское текло рекой. Представления в кабаре «Фраскита» привлекали разношерстную толпу, в которой зеленовато-серые, коричневые или черные мундиры смешивались в сладкой вакханалии под звуки зажигательной музыки и звон бокалов с крепкими напитками. Клаус в этих развлечениях не участвовал. Он по двенадцать — четырнадцать часов в день работал в своем кабинете. Перед ним стояла сложнейшая задача. 28 октября 1940 года в Зоссене, что неподалеку от Берлина, Гитлер сообщил Генеральному штабу о своем намерении напасть на Советский Союз в первой половине 1941 года. Надо было подготовить новую армию вторжения, довести ее с 60 до 180 дивизий, удерживать в руках уже захваченные страны Европы, предусмотреть захват южной зоны на случай высадки англичан в Северной Африке. Специалист по тыловому обеспечению, Штауффенберг должен был решить, как преодолеть трудности снабжения на бескрайних русских просторах. Он одним из первых прибывал на службу, одним из последних уходил домой. Он ходил из одного отдела в другой, собирая нужную информацию, выбивая необходимую технику. Он научился, как написал Нине, «политической и тактической стратегии, которые были крайне утомительными». Кабинетные интриги его утомляли. Разговоры о войне казались расплывчатыми. Но его личная аура, его умение руководить, его колючий юмор обеспечили ему уважение в высших кругах. Всего лишь капитан, ставший майором 1 января 1941 года, он часто бывал по вызову в кабинете генерала Гальдера, начальника штаба генерала фон Браухича, где высказывал свою точку зрения вплоть до ссор. Это было невиданно, если верить одному из его коллег, капитану Ульриху де Мезьеру.
В частности, в ходе спора с капитаном фон Эцдорфом, офицером связи Министерства иностранных дел при ОКХ, он сказал, что ориентация режима ему все больше и больше не нравится. Гитлер изменил лицо войны. В ходе своего выступления в рейхсканцелярии 30 марта 1941 года перед 200 офицерами трех видов вооруженных сил, среди которых был и Штауффенберг, фюрер провозгласил: «Наши задачи в России: разгром армии, уничтожение государства. Полное искоренение большевизма, как социального зла, представляющего опасность для будущего». До этого все было нормально. Но последующие слова были ужасными: «Забыть всякое солдатское братство. Перед боем коммунист не является товарищем, не станет он им и после боя. Это — война на истребление». Другими словами, это означало конец чести оружия. Несмотря на эти соображения, Клаус отказался разделить с Эцдорфом идею заговора с целью свержения Гитлера. Он посчитал эту идею слишком опасной, чреватой провокацией. А главное, он посчитал эту идею тем более гиблой, что не было никакого способа привести ее в действие. Хотя он и был поэтом, но отнюдь не мечтателем. И не желал тешить себя иллюзиями. Однако из Ставки фюрера начали дуть нехорошие ветры. Все шло к тому, что управление оккупированными странами у вермахта собирались забрать и передать в руки чрезвычайных комиссаров, которые должны были получать указания непосредственно из рейхсканцелярии. Рейхсфюрер Гиммлер намеревался создать зондеркоманды СС и СД для выполнения особых задач. Штауффенберг не совсем понимал, к чему все шло. Он точно не знал о приказе Гейдриха от мая 1941 года об уничтожении евреев, «азиатов низшей расы» и цыган. Но, учитывая польский опыт, полагал, что времена «честной» войны прошли. Вермахт должен был рисковать шкурой впереди, а СС собиралась марать репутацию немцев в тылу армии. 6 июня 1941 года генерал фон Браухич, сгорая от стыда, был вынужден подписать «приказ о комиссарах», что многое проясняло. В нем указывалось, что «подстрекатели к азиатским и варварским методам борьбы […], плененные в бою или застигнутые при оказании сопротивления, подлежат расстрелу». Офицерам, которые спрашивали, как можно было распознать политкомиссаров, говорили, что они должны обязательно носить очки и длинные волосы. Было ясно, что, помимо задачи победы в войне, вермахт должен был превратиться в огромную расстрельную команду.
Но у Штауффенберга не было времени, чтобы на этом зацикливаться. Армия нужна была повсюду. В феврале 1941 года Экспедиционный корпус Роммеля был отправлен в Северную Африку. В апреле надо было прийти на помощь итальянскому союзнику, испытывавшему большие трудности в неосторожно развязанной войне против Греции и Югославии. Сколько сил было раздроблено, сколько времени потеря но для подготовки войны на востоке. Но что было делать, так решил Гитлер. 22 июня 1941 года без объявления войны он начал операцию «Барбаросса». Сто пятьдесят немецких дивизий, включая семнадцать танковых, сорок дивизий союзников — венгерских, финских и румынских — вторглись в русские просторы.
Поначалу казалось, что немецкие войска смогут повторить свой подвиг, как на французском фронте. Целью операции были: на севере — захват Ленинграда, в центре — взятие Москвы, на юге — овладение Украиной. В течение нескольких недель Ленинград был окружен, Минск и Смоленск захвачены, войска приблизились вплотную к Москве, Киев и Харьков пали. Немецкие дивизии захватили Донецкий бассейн и вышли к Азовскому морю, совершив прорыв более чем на 1000 километров от границы. 800 000 русских солдат попали в плен. Успехи были огромными, но не решающими. При более тщательном анализе обстановки можно было увидеть, что ситуация немцев была даже опасной. Гитлер не желал принимать во внимание ни оправдания задержки выполнения плана операции, ни опасности распыления сил по разным направлениям. Когда в июле генерал фон Паулюс поднял вопрос о трудностях с тыловым обеспечением войск, особенно при условии продолжения боевых действий, фюрер запретил говорить ему о «зимней кампании» и даже запретил к ней готовиться. Война должна была закончиться осенью. Это должно было произойти только потому, что такова была его воля. Все, кто ему возражал, были трусами. Так начался медленный процесс потери им связи с реальностью, который постепенно лишал его возможности проводить мало-мальски объективный анализ обстановки и заставлял с презрением относиться к очевидным фактам.
Служивший в организационном управлении Штауффенберг был одним из первых, кто смог оценить ухудшение общей обстановки, несмотря на поразительные тактические успехи. В середине июля он побывал на Восточном фронте. Генерал Гудериан, командовавший 2-й танковой группой в составе группы армий «Центр», рассказал ему о негативных последствиях форсированного марша для людей и техники, что привело к тому, что его группа сохранила боевую мощь лишь на 70 %. Его бывший командир дивизии генерал фон Лепер написал ему 25 июля отчаянное письмо: «Дорогой мой Штауффенберг, войска совершенно измотаны». В войсках ощущалась нехватка продовольствия, боеприпасов, людей, танков. Пехотные дивизии по численности могли быть приравнены к полку, а некоторые и к батальону. Он умолял его: «Помогите нам в Генеральном штабе, пока не поздно». И патетически закончил письмо такой фразой: «Мы вынуждены послать на смерть наш танковый корпус, как в 1812 году это сделал Мюрат со своей блестящей кавалерией, а тем временем русские, имея под рукой базы снабжения, готовятся к бою» 11 августа Гальдер сказал Клаусу: «То, что мы сегодня предпринимаем, является последними попытками избежать перехода к позиционной войне, как это было в 1914 году».