— Закрой глаза, — шепчет он.
И я ему доверяю.
Поэтому я послушно их закрываю.
В этот момент он целует их один за другим. Потом мой подбородок, нос и лоб. Щеки. Оба виска по очереди.
Каждый
сантиметр
моей шеи,
и
он отстраняется от меня так быстро, что ударяется головой о грубую стену. Тут он выдает несколько метких словечек, но потом замолкает. Я застыла, я поражена, и мне вдруг становится страшно.
— Что случилось? — шепчу я и сама не понимаю, почему я так неожиданно перешла на шепот. — Все в порядке?
Адам старается сдержаться, чтобы не поморщиться, но он при этом тяжело дышит и, запинаясь, произносит: «П-прости», — держась при этом за голову.
— Это… то есть я подумал… — Он отворачивается и прокашливается. — Я… я думаю… я подумал… мне показалось, будто я услышал какой-то шум. И я подумал, что кто-то хочет сюда войти.
Разумеется.
Адаму здесь нельзя находиться.
Парни и девушки живут в разных крыльях в «Омеге пойнт». Касл говорит, это делается для того, чтобы девушки чувствовали себя в полной безопасности и им было комфортно у себя в комнатах, и в особенности потому, что у нас общие туалетные комнаты, поэтому в основном у меня с этим нет никаких проблем. Было бы не слишком приятно принимать душ со стариками. Но нам при этом очень трудно выбрать время, чтобы остаться вдвоем. И даже если мы его тайком находим, мы постоянно волнуемся, что нас могут обнаружить.
Адам прислоняется к стене и морщится. Я протягиваю руку, чтобы потрогать его голову.
Он вздрагивает.
Я застываю на месте.
— С тобой все в порядке?..
— Да. — Он вздыхает. — Я просто… то есть я хочу сказать… — Он трясет головой. — Я не знаю. — Он замолкает. Его глаза. — Я сам, черт возьми, не знаю, что со мной.
— Эй! — Я дотрагиваюсь пальцами до его живота. Ткань его рубашки все еще теплая от жара его тела, и я стараюсь не поддаться искушению и зарыться в нее лицом. — Все в порядке, — уверяю я. — Ты просто проявил осторожность.
Он улыбается, но улыбка получается какой-то грустной:
— Я говорю не о голове.
Я внимательно смотрю на него.
Он открывает рот, но потом закрывает. И снова открывает:
— Я хочу сказать… то есть… вот это все… — Он указывает рукой на себя и меня.
Но он не договаривает. И не смотрит на меня.
— Я не понимаю…
— Я теряю рассудок, — говорит он, вернее, шепчет, как будто сам не уверен, что произносит вслух эти слова.
Я смотрю на него. Я смотрю и моргаю и пытаюсь подобрать слова, которые не нахожу и не могу высказать.
Он трясет головой.
Потом резко хватается рукой за свой затылок, но выглядит при этом таким смущенным, а я не могу понять почему. Адам не смущается. Адам никогда не смущается.
Когда он наконец начинает говорить, голос у него становится хриплым:
— Я так долго ждал, чтобы быть с тобой. Я хотел этого… Я хотел тебя так долго, и вот теперь, после всего…
— Адам, о чем ты го…
— Я не могу спать. Я не могу спать, и я думаю только о тебе… все время, и я не могу… — Он замолкает. Прижимает ладони ко лбу. Крепко зажмуривается. Поворачивается к стене, и я не вижу его лица.
— Ты должна знать… тебе придется узнать, — выдавливает он, как будто эти слова забирают у него силы, — что я никогда так ничего не хотел, как я хотел тебя. Ничего. Потому что вот это… это… я хочу сказать… Боже, я хочу тебя, Джульетта, я хочу, хочу…
Слова замирают, и он поворачивается ко мне, глаза его сияют, все эмоции отражаются на его лице. Его взгляд задерживается на моем теле, причем так долго, что уже загорается спичка, которая может поджечь легко воспламеняемую жидкость, текущую в моих жилах.
Я вспыхиваю.
Я хочу что-то сказать, что-то правильное, уверенное и ободряющее. Я хочу сказать ему, что я все понимаю, я сама хочу того же, я тоже хочу его, но этот момент кажется слишком перенасыщенным эмоциями и одновременно таким реальным, что я наполовину убеждена в том, будто я сплю. Это похоже на то, что я мысленно произнесла все буквы алфавита и уже дошла до последней, как вдруг вспомнила, что кто-то изобрел еще и слова, и в этот миг он отводит от меня взгляд.
Он нервно сглатывает, опустив глаза. И смотрит куда-то в сторону. Одна его рука остается у него в волосах, другая сжата в кулак у самой стены.
— Ты понятия не имеешь, — хрипло продолжает он, — что ты делаешь со мной. Что ты заставляешь меня чувствовать. Когда ты дотрагиваешься до меня… — Он проводит дрожащей рукой по лицу. Он чуть ли не смеется, но при этом тяжело дышит, он не хочет встречаться со мной взглядом. Он делает шаг назад и тихо ругается. Потом прижимает кулак ко лбу.
— Господи! Что за чертовщину я несу?! Вот дерьмо! Дерьмо. Прости… забудь… забудь обо всем, что я говорил… мне надо идти…
Я пытаюсь остановить его, хочу заговорить, хочу сказать ему, что все хорошо, все в порядке, но сейчас я нервничаю, причем очень сильно, я смущена, потому что мне ничего не понятно. Я не понимаю, что происходит и почему он так не уверен во мне и в нас, и насчет меня и его, и в том, что будет с ним и со мной, и обо всех прочих местоимениях, какие только существуют. Я не отвергаю его. Я никогда его не отвергала. Мои чувства к нему всегда были прозрачны — у него нет причины чувствовать неуверенность во мне или рядом со мной, и я не понимаю, почему он смотрит на меня, словно что-то не так…
— Прости меня, — продолжает он. — Я… я не должен был ничего говорить. Я просто… Я… вот черт! Мне не надо было приходить. Мне надо идти… Я должен идти…
— Что? Адам, что случилось? О чем ты говоришь?
— Это была плохая затея. Я такой дурак… Я не должен вообще быть здесь…
— Никакой ты не дурак… все в порядке… все хорошо…
Он хохочет, но смех его, хоть и громкий, какой-то пустой. Отголосок неестественной улыбки еще остается на его лице, когда он замолкает и смотрит в какую-то точку, которая находится где-то за мной. Он долгое время молчит, но потом начинает говорить снова.
— Что ж, — он старается казаться веселым и радостным, — это не то, что думает Касл.
— Что? — Он застал меня врасплох. Я начинаю понимать, что теперь мы говорим вовсе не о наших с ним отношениях.
— Да. — Неожиданно он сует руки в карманы.
— Нет.
Адам кивает. Пожимает плечами. Смотрит на меня и отводит взгляд.
— Я не знаю, я так думаю.
— Но тестирование… оно… то есть… — Я мотаю головой и не могу остановиться. — Он что-нибудь обнаружил?
Адам не смотрит на меня.
— Боже мой, — говорю я шепотом, как будто если я произнесу эти слова очень тихо, мне станет легче. — Значит, это правда? Касл прав? — Мой голос чуть повышается, мышцы начинают напрягаться, и я не знаю почему, но это чувство очень похоже на страх, и он быстро ползет вверх по моей спине. Мне не надо бояться, если выяснится, что у Адама тоже имеется дар, подобный моему. И я должна была знать, что выяснить это не так-то просто, очень даже непросто. У Касла была своя собственная теория — будто Адам может дотрагиваться до меня, потому что он сам обладает некоей энергией, которая позволяет ему делать это. Касл не поверил в то, что иммунитет Адама к моей энергии мог оказаться счастливым совпадением. Он полагал, что тут крылось нечто гораздо большее с научной точки зрения. А я всегда верила именно в то, что мне просто повезло.
И Адам захотел все узнать сам. Он был воодушевлен этой идеей.
Но когда Касл начал тестирование, Адам больше не хотел говорить об этом. Он сообщал мне только самые общие данные. Слишком рано весь энтузиазм в отношении этого эксперимента потух в нем.
Что-то не так.
Что-то в самом деле не так.
Ну разумеется.
— Мы не можем пока сказать ничего определенного, — сообщает мне Адам, но я вижу, что он чего-то недоговаривает. — Нужно провести еще пару сессий. Касл говорит, что нам нужно еще кое-что… исследовать.
От моего слуха не ускользает и то, каким заученным, неживым тоном он преподносит мне эту информацию. Что-то идет не так, и мне кажется, что я только сейчас начинаю замечать признаки этого. Я не могу в это поверить. Просто я не хотела ничего замечать, вот в чем дело. Я не хотела признаться самой себе в том, что Адам выглядит более измученным и усталым, он более напряжен, чем это бывало раньше. Волнения и тревога как будто поселились у него прямо на плечах.
— Адам…
— Не беспокойся обо мне. — В его словах нет резкости, но я чувствую подводное течение в этой фразе, и оно несет в себе тревогу, и это я уже не могу проигнорировать, но он снова увлекает меня в свои объятия прежде, чем я успеваю вымолвить слово. Его пальцы ловко застегивают молнию на моем костюме, чтобы я приняла приличный вид. — Со мной все в порядке, — говорит он. — Правда. Мне просто нужно знать, что и у тебя все хорошо. А если тебе хорошо, то и мне тоже. И все вообще хорошо. — Он успокаивается. — Договорились? Все будет хорошо. — Его неуверенная улыбка ранит мне сердце, и оно словно забывает о том, что ему положено все время стучать.
— Ладно, — говорю я, но не сразу, мне требуется некоторое время, чтобы ко мне вернулась способность произносить слова. — Конечно, договорились, но…
Дверь открывается, и на пороге появляются Соня и Сара. Они уже собираются войти в комнату, но тут же застывают на месте, не сводя глаз с двух прижавшихся друг к другу тел.
— Ой! — восклицает Сара.
— Хм… — Соня опускает взгляд.
Адам едва слышно ругается.
— Мы можем прийти позже, — хором выпаливают близнецы.
Они собираются выйти, но я их останавливаю. Я не могу прогнать девушек из их же собственной комнаты.
Я прошу их остаться.
Они спрашивают, точно ли я в этом уверена.
Я быстро смотрю на Адама и понимаю, что буду жалеть о каждом потерянном моменте, который мы могли бы провести с ним вдвоем, но мне также известно и то, что я не могу пользоваться добротой своих соседок по комнате. Это их личное пространство, да и время близится к отбою. Не могут же они сейчас просто так бродить по коридорам.
Адам на меня больше не смотрит, но в то же время и не отпускает меня. Я нагибаюсь и чуть касаюсь губами его груди слева, там, где бьется его сердце. Наконец мы встречаемся взглядом. Он вымученно улыбается.
— Я люблю тебя, — говорю я ему, но так тихо, что эти слова слышит только он один.
Он нервно выдыхает. Потом шепчет: «Ты ничего не понимаешь», — и после этого отстраняется от меня. Поворачивается на одном каблуке. Направляется к двери.
Я чувствую, как пульс бьется у меня прямо в горле.
Девушки внимательно смотрят на меня. Они озабочены.
Соня хочет что-то сказать, но в этот момент
выключатель
щелкает,
вспышка,
и свет гаснет.
Глава 4
Сны возвращаются.
Они оставили меня на какое-то время сразу после того, как я была заключена на базе с Уорнером. Мне показалось, что я потеряла свою птицу, ту самую белую птицу с золотым хохолком на голове, напоминающим корону. Она часто встречалась мне в моих сновидениях. Она плавно и уверенно летела над миром, как будто знала все наперед, как будто у нее были свои секреты, о которых мы и не подозревали даже, и словно показывала нам дорогу в безопасное место. Она оставалась моей последней надеждой в горестной темноте сумасшедшего дома до той самой минуты, когда я встретила ее близнеца — точно такую же птицу-татуировку на груди Адама.
Мне показалось, будто она вылетела из моего сна, чтобы отдохнуть у него на груди. Я подумала, это и есть сигнал, послание и теперь я буду всегда в безопасности. Словно бы я улетела из заточения и наконец отыскала мир и надежное убежище.
Я и не ожидала снова увидеть свою птицу.
Но вот она вернулась и выглядит точно так же. Это та же самая белая птица в том же синем небе с той же золотистой короной. Только на этот раз она как будто застыла на месте. Она машет крыльями на месте, как будто ее держит невидимая клетка, как будто она обречена вечно повторять одни и те же движения. И это только кажется, что птица летит: да, она действительно находится в воздухе, ее крылья работают. Создается впечатление, будто она может свободно парить в небесах. Но она застыла на месте.
Она не в состоянии взлететь.
Или упасть.
На прошлой неделе этот сон мне снился каждую ночь, и семь раз утром я просыпалась, вся дрожа. Меня буквально трясло, и в рассветном холоде я боролась с тем, как бы успокоить мое ноющее сердце.
И силилась понять, что все это могло бы означать.
Я выползаю из кровати и скользящим движением втягиваю себя в один и тот же костюм, который я ношу здесь каждый день. Это единственная моя одежда. Она темно-фиолетового цвета, как спелая слива, — почти черная и немного поблескивает на свету. Это единый комбинезон, закрывающий меня от шеи до запястий и щиколоток. Он плотно прилегает к телу, но ничуть меня не стесняет.
В нем я передвигаюсь, как настоящая гимнастка.
Кроме того, у меня имеются пружинистые полусапожки, которые сшиты идеально по моей ноге. В них я могу ходить совершенно бесшумно. И еще есть перчатки до локтя из черной кожи, чтобы я не дотрагивалась до чего-то такого, чего мне касаться голыми руками нельзя. Соня и Сара поделились со мной одной из своих заколок, и впервые за долгие годы у меня появилась возможность убрать волосы с лица. Я ношу хвост, который затягиваю высоко на затылке, почти на макушке. Кроме того, я научилась самостоятельно, без посторонней помощи, застегивать свой комбинезон, а в нем я выгляжу умопомрачительно. Я чувствую себя непобедимой.
Это подарок от Касла.
Он велел сшить этот костюм на заказ специально для меня еще тогда, когда меня не было в «Омеге пойнт». Он посчитал, что мне понравится носить именно такой костюм. В первую очередь он защищает меня от самой себя и от всех остальных, но в то же время оставляет возможность причинять боль другим. Если бы мне этого самой захотелось. Или пришлось бы. Костюм сшит из какой-то особенной ткани, и мне в нем в жару прохладно, а в холод, наоборот, тепло. Пока что он меня ни в чем не разочаровал.
Пока что пока что пока что.
Я иду завтракать одна.
Сони и Сары никогда нет в комнате к тому времени, когда я просыпаюсь. Их работа в лечебном отсеке никогда не заканчивается, и они не только умеют исцелять раненых, они еще дни напролет пытаются создавать всевозможные противоядия и мази. Мне удалось поговорить с ними один-единственный раз, и тогда Соня постаралась объяснить мне, что некоторые виды энергии могут истощаться, если мы при этом сильно напрягаемся. Оказывается, мы можем исчерпать запас энергии до такой степени, что наш организм окажется на грани разрушения. Девушки говорят, что они мечтают изобрести лекарства, которые будут использовать при многочисленных повреждениях тела в тех случаях, когда они не будут успевать справляться с большим количеством ранений. В конце концов, их всего двое. А война, похоже, неотвратима.
Я вхожу в столовую, но головы по-прежнему поворачиваются в моем направлении.
Я представляю собой интересное зрелище, аномалию даже среди аномалий. Мне пора бы уже к этому привыкнуть после всех тех долгих лет. Я должна была бы стать сильнее, успеть пресытиться их вниманием и вообще стать безразличной к мнению всех остальных.
Я много еще чего должна была бы научиться делать.
Взор мой чист, руки произвольно по бокам, и я стараюсь сделать вид, что не могу смотреть никому в глаза, потому что увлечена вот тем крохотным пятнышком на стене на расстоянии метров двадцати от того места, где я сейчас нахожусь.
Я стараюсь казаться просто еще одной единицей из их общего числа.
На лице — никаких эмоций. Губы неподвижны. Спинка прямая, кисти расслаблены. Я робот, я призрак, скользящий сквозь толпу.
Шесть шагов вперед. Пройти мимо пятнадцати столиков. 42 секунды, 43, 44, и счет продолжается.
Я напугана.
Я напугана.
Я напугана.
Я со всем справлюсь.
Нас кормят здесь всего три раза в день. Завтрак с 7 до 8 утра, обед с 12 до часу дня, ужин с 5 до 7 вечера. Ужин сделали на час дольше, потому что это конец дня, ну, как будто некая награда за то, что мы хорошо потрудились. Но прием пищи здесь — это не удовольствие какое-нибудь и вовсе уж не роскошь. Здесь происходит все совсем не так, как это было у Уорнера. Здесь мы сначала стоим в длинной очереди, потом берем заранее наполненные едой миски и направляемся в зону приема пищи — это прямоугольные столики, выстроенные в несколько рядов по всему залу. Ничего лишнего нам не дают, а потому на тарелках никогда ничего не остается.
Я замечаю в очереди Адама и сразу направляюсь к нему.
68 секунд, 69, 70, и счет продолжается.
— Привет, красотка!
Какой-то мягкий комок попадает мне в спину. Падает на пол. Я поворачиваюсь, на моем лице срабатывают 43 мышцы, что требуется при том, когда человек хмурится. И только потом замечаю его.
Это Кенджи.
Широкая непринужденная улыбка. Глаза цвета оникса. Его прямые волосы как будто стали еще темнее и жестче и теперь так и лезут ему в глаза. Нижняя челюсть дрожит от сдерживаемого смеха, губы кривятся, над скулами образовались выпуклости вроде яблок — это все из-за улыбки, с которой он как будто силится совладать. Он смотрит на меня так, словно я заявилась сюда с обрывками туалетной бумаги в волосах или со мной произошло еще что-то такое же несуразное. И тут я невольно думаю о том, почему же я и в самом деле не проводила в его компании свое свободное время с тех пор, как мы приехали сюда. С формальной точки зрения он в общем-то спас мне жизнь. И Адаму. И Джеймсу тоже.
Кенджи нагибается и поднимает с пола то, что весьма напоминает свернутые в комок носки. Он многозначительно взвешивает их в руке, словно раздумывает, а не швырнуть ли их в меня еще разок.