И все же я хочу увидеть его. Я должна убедиться в том, что он выздоравливает и с ним все будет хорошо, что он нормально ест и достаточно спит по ночам. Но одновременно я боюсь этой встречи. Потому что она будет определенно означать расставание. Придется признать, что я больше не смогу быть вместе с ним, а потому мне нужно начать новую жизнь. Одной.
Но «Омега пойнт» по крайней мере предлагает альтернативу. И возможно, если я справлюсь с собой и перестану всего пугаться, я найду себе новых друзей. Научусь быть сильной. И перестану барахтаться в своих собственных бесконечных проблемах.
Теперь все пойдет по-другому.
Я хватаю свою миску с едой и поднимаю голову, киваю в знак приветствия тем, кого помню со вчерашнего дня. Не все здесь знают, что вчера мне пришлось путешествовать — такие приглашения участвовать в миссиях в «Омеге пойнт» эксклюзивны. Но, как мне кажется, люди вокруг меня чуть меньше напряжены. Я так думаю.
Может быть, мне это только кажется.
Я пытаюсь найти свободное местечко, но тут замечаю, что мне машет рукой Кенджи. Брендан, Уинстон и Эмори уже сидят за его столиком. Я приближаюсь к ним, чувствуя, как на моих губах невольно расцветает улыбка.
Брендан стремительно подвигается на скамейке, чтобы освободить место и для меня. Уинстон и Эмори приветственно кивают, они целиком и полностью заняты едой и активно работают ложками. Кенджи одаривает меня полуулыбкой, его глаза смеются над моим удивлением. Но мне все же странно и непривычно, что за его столиком все мне рады.
Я отлично себя чувствую. Может быть, все действительно понемногу наладится.
— Джульетта!
И тут я понимаю, что готова рухнуть замертво.
Я очень, очень медленно поворачиваюсь, наполовину уверенная в том, что голос, который я только что услышала, принадлежит привидению, потому что невозможно, чтобы Адама так быстро выпустили из медицинского отсека. Я не готова увидеть его так скоро. Я не думала, что мне придется разговаривать с ним через такое короткое время. И не здесь! Не посреди столовой.
Я не готова. Я не готова.
Адам выглядит просто ужасно. Он бледный. Он пошатывается. Руки засунуты в карманы, губы сжаты, глаза усталые, измученные, как два бездонных колодца. Волосы взъерошены. Футболка натянута на груди, его татуированные предплечья заметно напряжены.
И мне хочется — ни много ни мало — рвануться в его объятия.
Но вместо этого я продолжаю сидеть на своем месте, напомнив себе, что не надо сдерживать дыхание, нужно нормально дышать.
— Можно с тобой поговорить? — спрашивает он и смотрит на меня так, будто боится услышать ответ. — Наедине.
Я киваю, но пока я не в состоянии что-либо сказать ему. Я оставляю свою миску с едой. Я не смотрю ни на Кенджи, ни на Брендана с Уинстоном и Эмори, и мне сейчас неясно, что они думают по поводу всего этого. Но мне это безразлично.
Адам.
Адам здесь, и он хочет говорить со мной, и я должна сказать ему, сказать все то, что, несомненно, станет для меня концом.
Но я тем не менее следую за ним к двери столовой. Мы выходим в коридор. Идем вперед.
Наконец мы останавливаемся.
Адам смотрит на меня так, как будто знает, что я сейчас ему скажу, поэтому я даже не напрягаюсь, чтобы что-то говорить. Я не хочу ничего говорить, только если это станет крайне необходимым. Я лучше буду просто стоять, уставившись на него, и упиваться его видом, сознавая, что это последний такой случай. И нечего тут произносить какие-то слова. Не надо ничего говорить.
Он шумно сглатывает. Смотрит на меня. Отворачивается. Выдыхает и трет шею у затылка, потом сцепляет пальцы рук за головой и поворачивается так, чтобы я не видела его лица. Но из-за этого движения его футболка немного задирается вверх, и мне приходится сжимать руки в кулаки, чтобы не броситься на него и потрогать обнажившуюся полоску кожи на животе и пояснице.
Он все еще смотрит куда-то в сторону, когда решает обратиться ко мне:
— Мне нужно… мне очень нужно, чтобы ты сказала что-нибудь.
И звук его голоса — несчастного и агонизирующего — так сильно действует на меня, что я готова упасть на колени.
И все же я продолжаю молчать.
Тогда он снова поворачивается.
Лицом ко мне.
— Должно же что-то быть, — говорит он, запуская пальцы обеих рук в волосы, обхватывая голову. — Какой-то компромисс, что-то такое, чем я мог бы убедить тебя попробовать все исправить. Скажи мне, что оно существует.
И мне становится страшно. Так страшно, что еще немного — и я начну всхлипывать прямо перед ним.
— Пожалуйста, — говорит он, и сейчас он выглядит так, будто готов сломаться. Как будто он дошел до предела, до крайней точки, словно он буквально распадается на составные части. — Скажи хоть что-нибудь, — умоляет он.
Я закусываю трясущуюся губу.
Он замирает на месте, смотрит на меня и ждет.
— Адам, — я глубоко вдыхаю, чтобы голос у меня не дрожал, — я буду всегда, в-всегда любить т-тебя…
— Нет, — отвечает он, — нет, не говори этого, не говори…
Я мотаю головой, мотаю так быстро и так отчаянно, что она начинает кружиться, но остановиться я уже не могу. Я не могу больше произнести ни слова, иначе я просто заору. Я не могу смотреть на его лицо. Я не могу видеть, что я делаю с ним…
— Нет, Джульетта… Джульетта…
Я начинаю пятиться назад, спотыкаюсь, запутавшись в собственных ногах, вытягиваю руку, чтобы опереться о стену, и чувствую, как он обнимает меня. Я пытаюсь высвободиться, но он очень сильный. Он крепко держит меня, он задыхается и говорит мне:
— Это была моя ошибка — это моя ошибка — я не должен был целовать тебя — ты же пыталась мне это сказать, а я не послушался, прости. — Слова будто душат его, но он продолжает: — Я должен был послушать тебя. Я был недостаточно сильным. Но теперь все по-другому. Я клянусь. — Он зарывается лицом мне в плечо. — Я никогда не прощу себя за это. Ты же хотела дать мне шанс, а я все испортил, и поэтому прости меня, прости…
Все внутри меня замирает. Абсолютно все, и в этом не остается ни малейшего сомнения.
Я ненавижу себя за то, что произошло, ненавижу за то, что мне придется сделать, ненавижу за то, что я не могу отнять у него эту боль, что я не могу сказать ему, будто мы можем сделать еще одну попытку, что нам будет трудно, но мы справимся. Потому что у нас не нормальные отношения. Потому что наша проблема не решается.
Потому что моя кожа никогда не изменится.
Никакие тренировки не лишат меня способности причинить ему боль. Или даже убить его, если мы опять забудемся. Я всегда буду представлять для него угрозу. Особенно в самые нежные моменты, самые главные и самые ранимые. В те моменты, которые для меня дороже всего. Это как раз то самое главное, чего у меня с ним больше никогда не будет, а он заслуживает гораздо большего, чем меня, чем это измученное существо, которое практически ничего не может предложить ему.
Но я лучше пока буду стоять здесь и чувствовать его руки, но при этом не произнесу ни слова. Потому что я слабая, я такая слабая, и я так хочу его, что меня это буквально убивает. Я не могу унять дрожь, я ничего не вижу перед собой, видеть мне мешает пелена моих слез.
А он меня не отпускает.
Он продолжает шептать мне «пожалуйста», а я хочу умереть.
Но мне кажется, что, если я задержусь здесь еще немного, я попросту сойду с ума.
Поэтому я поднимаю дрожащую руку и кладу ее ему на грудь. Я чувствую, как он напрягся, но я не осмеливаюсь смотреть ему в глаза. Я не могу видеть, как он наполняется надеждой, пусть даже на какую-то долю секунды.
Я пользуюсь его коротким замешательством и ослабшими объятиями и выскальзываю из его рук, из убежища его тепла, прочь от его бешено колотящегося сердца. И вдобавок я вытягиваю руку, показывая, что он не должен больше обнимать меня.
— Адам, — шепчу я, — пожалуйста, не надо. Я не могу… я н-не м-могу…
— Никогда не было никого другого, — говорит он во весь голос, уже не скрываясь ни от кого, ему уже все равно, что слова отдаются громким эхом по коридору. Его рука дрожит, он закрывает ею свой рот, проводит по лицу, потом по волосам. — И никогда не будет… я никогда не буду хотеть никого другого…
— Прекрати… ты должен прекратить это. — Я не могу дышать, не могу дышать, не могу дышать. — Ты этого не хочешь… ты не хочешь быть вместе с такой, как я… с тем, кто все равно в конце концов причинит тебе боль…
— Проклятие, Джульетта! — Он поворачивается и с силой прижимает ладони к стене, его грудь вздымается, голова опущена, голос ломается, он выговаривает слова по слогам. — Ты сей-час де-ла-ешь мне боль-но. Ты ме-ня у-би-ва-ешь…
— Адам…
— Не уходи, — напряженно произносит он, сузив глаза, как будто догадывается, что я собираюсь покинуть его. Словно он не сможет этого вынести. — Пожалуйста, — измученно выдавливает он. — Не уходи от всего этого.
— Адам…
— Не уходи, — напряженно произносит он, сузив глаза, как будто догадывается, что я собираюсь покинуть его. Словно он не сможет этого вынести. — Пожалуйста, — измученно выдавливает он. — Не уходи от всего этого.
— Мне… — начинаю я, а дрожь все усиливается. — Мне очень н-не хочется, но я должна. Жаль, что я так сильно люблю тебя.
Я слышу, как он зовет меня, но я уже мчусь вперед по коридору. Я слышу, как он выкрикивает мое имя, но я бегу, бегу прочь, бегу мимо огромного скопления людей, столпившихся возле столовой, они все видят и все слышат, а я все равно бегу. Мне надо спрятаться, хотя я и понимаю, что это невозможно.
Мне придется видеть его каждый день.
Я буду хотеть его и на расстоянии в миллионы километров.
И тогда я вспоминаю слова Кенджи, его требования, чтобы я очнулась, перестала плакать и совершила какие-то перемены. И я осознаю, что исполнить свое обещание, возможно, займет более длительный период времени, чем я ожидала.
Поэтому прямо сейчас я бы с радостью отыскала какой-нибудь темный уголок, забилась туда и от души выплакалась.
Глава 24
Первым меня обнаруживает Кенджи. Он осматривается так, будто впервые видит эту комнату для тренировок, хотя я уверена в том, что это не так. Я до сих пор точно не знаю, чем он занимается, но мне точно известно одно: в «Омеге пойнт» Кенджи очень важная персона. И он постоянно чем-то занят. Он вечно в движении. Никто здесь, кроме разве что меня, да и то только в последнее время, видит его больше, чем по несколько минут в день.
Создается такое впечатление, что большую часть дня он проводит… невидимым.
— Да уж, — не спеша, произносит он, медленно кивая и прохаживаясь по комнате, сложив руки за спиной, — вы там в коридоре целое шоу устроили. Таких представлений тут у нас, под землей, давно не показывали.
Унижение и подавленность.
Я окутана ими. Разрисована ими. Я зарыта в них.
— То есть я не могу не процитировать последнюю строчку. Как там? «Жаль, что я так сильно люблю тебя». Гениально. Правда-правда, очень мило. Мне даже показалось, что Уинстон пустил слезу…
— ЗАТКНИСЬ, КЕНДЖИ!
— Я же серьезно! — обижается он. — Это было… ну, я даже не знаю. Типа красиво, что ли. Я и не знал, что у вас, ребята, так все далеко зашло.
Я подтягиваю колени к груди, забиваясь подальше в угол, прячу лицо в ладони.
— Не обижайся, но я сейчас действительно не хочу ни с кем разговаривать. Ладно?
— Нет. Не ладно, — отвечает он. — Мы с тобой должны работать.
— Нет.
— Давай же, — не отстает он. — Вставай! — Он хватает меня за руку и тянет так, что я вынуждена подняться на ноги. Я наугад пытаюсь врезать ему, но неудачно.
Я сердито тру щеки, убираю следы от слез.
— Мне совсем не до твоих шуточек, Кенджи. Пожалуйста, просто уходи. Оставь меня в покое.
— А никто и не собирается шутить, — спокойно отзывается он и берет в руки один из кирпичей, сложенных у стены. — И война в мире не прекратится только оттого, что ты рассталась со своим парнем.
Я смотрю на него, сжав кулаки, и мне хочется пронзительно закричать.
Похоже, ему до моего настроения нет дела.
— И что ты здесь делаешь? — спрашивает он. — Ты сидишь вот тут и пытаешься… что? — Он взвешивает кирпич в руке. — Ломать вот это?
Я побеждена и сдаюсь. Еще больше сжимаюсь в своем углу.
— Я не знаю, — говорю я. Шмыгаю носом, чтобы избавиться от последней слезинки. Пытаюсь вытереть нос. — Касл без конца повторял мне, что нужно «сконцентрироваться» и «обуздать энергию». — Я жестом показываю в воздухе кавычки, чтобы он понял, что я имею в виду. — Но все, что я знаю, так это то, что я могу ломать вещи. Но я понятия не имею, как и почему это происходит. Поэтому я не представляю себе, как он может ожидать от меня, что мне удастся повторить все то, что я когда-то натворила. Я же тогда не знала, что делаю. Правда, то, что я делаю сейчас, мне тоже не совсем понятно. Ничего не изменилось.
— Держись, — говорит Кенджи. Он кладет кирпич назад, а сам падает на коврик напротив меня. Он растягивается на полу на спине, удобно располагает руки под головой и смотрит в потолок. — Так о чем мы с тобой говорили? Какие события ты должна повторить?
Я тоже устраиваюсь на ковриках, повторяя позу Кенджи. Между нашими головами остается всего несколько сантиметров.
— Помнишь бетон, который я проломила в пыточной камере у Уорнера? И металлическую дверь, на которую набросилась, когда искала Адама? — Голос у меня срывается, и мне приходится закрыть глаза, чтобы подавить боль.
Я даже не могу сейчас спокойно произнести его имя.
Кенджи что-то ворчит себе под нос. Я чувствую, что он понимающе кивает.
— Ну, хорошо. Ну а что касается Касла, то он считает, что в тебе заключается нечто гораздо большее, чем просто проблема с прикасанием, так сказать. Может быть, у тебя имеется сверхчеловеческая сила или что-то вроде того. — Пауза. Потом: — Так тебе понятно?
— Вроде да.
— Так что же случилось? — спрашивает он и наклоняет голову так, чтобы иметь возможность видеть меня. — Когда ты окончательно взбесилась, был ли какой-то момент или что-то, что могло сыграть роль спускового крючка, если можно так выразиться?
Я мотаю головой.
— Я действительно ничего об этом не знаю. Когда это происходит, как будто… как будто я схожу с ума и перестаю что-либо соображать, — говорю я. — В моей голове что-то меняется, и я… становлюсь какой-то безумной. То есть совершенно ненормальной официально. — Я бросаю на него быстрый взгляд, но на его лице не возникает никаких эмоций. Он просто моргает и ждет, кода я закончу свою речь. Поэтому я набираю в легкие побольше воздуха и продолжаю: — Ну, как будто я не могу больше разумно мыслить. Меня словно парализует адреналин, и я уже не в состоянии остановиться и контролировать свои поступки. Как только это сумасшествие овладевает мною, ему сразу же требуется выход. Мне непременно нужно до чего-нибудь дотронуться. Надо выпустить его наружу.
Кенджи переворачивается и подпирает голову рукой, уперев локоть в коврик. Смотрит на меня.
— А от чего ты становишься безумной? — спрашивает он. — Что ты тогда чувствовала? И это с тобой случается только тогда, когда ты действительно начинаешь беситься?
Я раздумываю ровно одну секунду.
— Нет, не всегда. — Я колеблюсь немного, но продолжаю. — Впервые, — поясняю я, хотя голос у меня немного дрожит, — мне хотелось убить Уорнера за то, что он заставил меня сделать с маленьким ребенком. Я была опустошена изнутри. Я злилась — очень злилась — на него, но одновременно с этим… мне было очень грустно. — Я замолкаю ненадолго. — А второй раз, когда я искала Адама… — Я глубоко дышу. — Я находилась в полном отчаянии. Меня доконала безысходность. Мне нужно было во что бы то ни стало спасти его.
— А здесь, когда ты превратилась в супермена, когда мы с тобой были вдвоем? Ну, когда ты впечатала меня в стену, помнишь?
— Мне было страшно.
— А потом? В исследовательских лабораториях?
— Злилась, — шепчу я, направив пустой взгляд в потолок и вспоминая, как меня охватил гнев, как я раскалилась добела от ярости. — Я тогда злилась так, как никогда еще за всю свою жизнь. Я даже и не предполагала, что вообще способна на нечто подобное. Настолько взбеситься. И я чувствую себя виноватой, — негромко добавляю я. — Виноватой в том, что Адам вообще очутился здесь.
Кенджи глубоко вздыхает. Садится на коврике и прислоняется спиной к стене. Он молчит.
— О чем ты думаешь?.. — спрашиваю я, подсаживаясь поближе к нему.
— Не знаю, — наконец отвечает Кенджи. — Но совершенно очевидно, что во всех этих примерах происшедшее явилось результатом сильнейшего эмоционального напряжения. Я полагаю, в те моменты вся твоя жизненная система испытывала крайние перегрузки.
— Что ты имеешь в виду?
— Что такая обстановка должна была сыграть роль спускового крючка, — поясняет он. — То есть когда ты теряешь над собой контроль, твое тело само собой переключается в режим самозащиты. Понимаешь?
— Не очень.
Кенджи поворачивается ко мне лицом. Скрещивает ноги. Откидывается назад, уперев ладони в пол.
— Слушай тогда. Когда же я сам обнаружил свою способность становиться невидимым? Должен сказать, что это получилось случайно. Мне тогда исполнилось девять лет. Я жутко испугался. Теперь промотаем вперед все гнусные подробности того дня, главное вот что. Мне обязательно нужно было найти такое укромное местечко, где меня бы никто не нашел. Но при этом я был настолько перепуган, что мое тело автоматически выполнило за меня эту задачу. Я попросту исчез на фоне стены. Слился с ней или растворился — называй как хочешь. — Он смеется. — Это было так неожиданно и так странно, что минут десять я никак не мог сообразить, что же со мной случилось. А потом ситуация еще больше осложнилась: я не знал, как самому вернуться в исходное состояние. Это было самое настоящее безумие. Я даже подумал, что, наверное, уже пару дней как умер.