— А что?
— В газете написано, что он ходил в среднюю школу Либертивилла.
— Ах, тот, которого сбила машина… вот о ком ты говоришь.
— Да.
— Когда-то я ходил с ним в один класс, — сказал Эрни. — Нет, мам, я почти не знал его.
— Это хорошо, — она удовлетворенно кивнула. — В статье говорится, что у него были найдены следы наркотиков.
Эрни широко улыбнулся:
— Нет, мам.
— И если у тебя начнет болеть спина — я хочу сказать, если она по-настоящему начнет болеть, — то ты покажешься еще раз врачам? Ты ничего не будешь покупать у… торговцев наркотиками, да?
— Не буду; мам, — пообещал он и вышел из дома.
* * *На занесенной снегом дорожке он увидел отца и хотел пройти, не останавливаясь, но тот окликнул его. Эрни нехотя подошел. Он опаздывал на автобус.
Как и Регина, его отец выглядел не лучшим образом. Ему пришлось приложить немало сил, чтобы возглавить кафедру истории в университете. Новую должность он получил в августе, а в октябре врачи нашли у него флебит — подобное воспаление век чуть не стало роковым для Никсона, оно иногда случается у пожилых людей. Однако Майкл Каннингейм полагал, что неприятности с Кристиной тоже могли способствовать его болезни.
— Привет, пап. Слушай, я тороплюсь на… Майкл отбросил садовые грабли на еще зеленую опавшую листву, которую только что сгреб в большую кучу, и взглянул на сына. Его лицо было таким осунувшимся, что Эрни даже отпрянул немного.
— Арнольд, — проговорил он. — Где ты был прошлой ночью?
— Что? — Эрни ошалел от неожиданности. — Здесь, а в чем дело? Ты же знаешь, я был здесь.
— Всю ночь?
— Конечно. Лег спать в десять часов и не вставал до утра. Я был просто вымотан. А что?
— То, что мне сегодня звонили из полиции, — сказал Майкл. — И спрашивали о том парне, который ночью попал под машину на Кеннеди-драйв.
— Шатун Уэлч, — проговорил Эрни. Он спокойным взглядом посмотрел на отца. Тот, в свою очередь, поразился изможденному виду сына — Майклу вдруг показалось, что такие темные круги под глазами, какие были у Эрни, больше подходили бы к пустым глазницам высушенного черепа, чем к живому человеческому лицу.
— Да, его фамилия была Уэлч.
— Они должны были позвонить. Мама не знает, что он был одним из тех парней, которые разломали Кристину?
— Если знает, то не от меня.
— Я тоже не сказал. По-моему, ей лучше ничего не знать, — негромко произнес Эрни.
— Может, ей станет все известно откуда-нибудь еще, — сказал Майкл. — Скорее всего так и будет. Она очень умная женщина — и, во всяком случае, умнее, чем ты думаешь. Но если ей что-нибудь станет известно, то не от меня.
Эрни ухмыльнулся:
— Мама спрашивала, не сижу ли я на игле. Может быть, ты тоже думаешь, что у меня появились наркотики? — Он сделал такое движение, как будто хотел засучить рукав. — Могу показать руки.
— Мне не нужно проверять твои руки. — Майкл нахмурился. — Насколько я понимаю, у тебя появилась одна вещь. Твоя проклятая машина.
Эрни повернулся, собираясь уйти, но Майкл схватил его за плечо.
— Отпусти.
Майкл убрал руку.
— Хочу, чтобы ты знал, — сказал он. — Я не думаю, что ты способен убить кого-нибудь, как не думаю, что ты можешь пройти пешком по воде в плавательном бассейне. Но полицейские будут задавать тебе вопросы…
— Почему? Потому что какой-то пьяный переехал этого говнюка Уэлча?
— Не совсем так, — поправил Майкл. — Я довольно много вытянул из Дженкинса, из того полицейского, который звонил мне. Кто бы ни сбил Уэлча, он сшиб его, потом вернулся, переехал его снова и снова вернулся…
— Хватит, — сказал Эрни.
Внезапно его вид стал измученным и испуганным, и Майкл почувствовал то же самое, что Дэннис почувствовал в День Благодарения: что в этой усталой безнадежности вдруг промелькнул прежний, настоящий Эрни — промелькнул так близко, что в тот момент его можно было коснуться рукой.
— Это было… невероятно жестоко, — договорил Майкл. — Так сказал Дженкинс. Как видишь, это отнюдь не похоже на несчастный случай. Это больше похоже на убийство.
— Убийство, — ошеломленно повторил Эрни. — Нет, я ни за что…
— Что? — резко спросил Майкл. Он снова схватил Эрни за локоть. — Что ты сказал?
Эрни посмотрел на отца. Его лицо опять стало похожим на маску.
— Я ни за что не подумал бы, что такое может случиться, — сказал он. — Вот и все, что я собирался сказать.
— Я только хочу, чтобы ты знал, — проговорил Майкл. — Они будут искать какой-нибудь мотив преступления. Пусть даже сомнительный. Они знают, что случилось с твоей машиной, и паренек Уэлч мог принимать участие в том деле — или что ты мог подумать, что он принимал участие. Дженкинс может прийти для разговора с тобой.
— Мне нечего скрывать, — Ну конечно, — Майкл вздохнул. — Ты опоздаешь на автобус.
— Да, — сказал Эрни. — Мне пора.
Однако он задержался еще немного. Его глаза внимательно смотрели на отца.
Майклу сделалось немного жарко. Он облизал пересохшие губы и проговорил:
— Продай ее, Эрни. Почему бы тебе не продать ее? Когда она будет полностью готова? Ты сможешь выручить много денег. Пару тысяч, может быть, три.
Казалось, Эрни снова чего-то испугался; впрочем, Майкл мог и ошибаться. Последние лучи солнца скрылись за горизонтом, и небольшой сад начал погружаться в темноту.
— Нет, пап, я не могу продать ее, — произнес Эрни мягко, точно разговаривал с ребенком. — Сейчас не могу. Я слишком много вложил в нее. Слишком много.
С этими словами он повернулся и пошел через сад к пешеходной дорожке. Вскоре звуки его шагов затихли в темноте за оградой.
Слишком много вложил в нее? Так ли? И что именно? Что именно ты вложил в нее, Эрни?
Майкл посмотрел на кучу пожухлых листьев, а потом обвел глазами весь сад. Почти везде лежали белые пятна снега, отчетливо проступавшие в сумерках и ожидавшие скорого пополнения. Ожидавшие зимы.
32. PЕГИНА И МАЙКЛ
Регина устала — с недавних пор она стала очень быстро уставать, — и они пошли в спальню задолго до прихода Эрни. Там они вяло и безрадостно позанимались любовью (в последнее время они почти всегда занимались любовью вяло и безрадостно, и у Майкла стало появляться неприятное чувство, что его супруга использовала половой орган мужа, как некую разновидность снотворного), а когда после лежали на своей двуспальной кровати, Майкл невзначай спросил:
— Как ты спала прошлой ночью?
— Неплохо. — ответила Регина. — А что?
— Я вставал часов в одиннадцать, и Эрни еще не спал.
— По-моему, я в час поднималась наверх, — проговорила Регина и поспешно добавила:
— Только для того, чтобы зайти в ванную комнату. И по пути заглянула к нему. — Она улыбнулась какой-то виноватой улыбкой. — Старые привычки долго не умирают, да?
— Пожалуй, — согласился Майкл.
— Он крепко спал. Зря он не одевает пижаму в холодное время.
— Он был в нижнем белье?
— Да.
Он замолчал, устыдившись себя. Вряд ли Регина могла ошибиться во времени — электронные часы, стоявшие на ее бюро, показывали часы и минуты так ярко, что принять одну цифру за другую было практически невозможно. Его сын находился здесь в час ночи, а Уэлч попал под машину в половине второго. За полчаса Эрни не мог одеться, выйти из дома, добраться до гаража Дарнелла и оттуда приехать на Кеннеди-драйв. Физически не мог.
Да он и не верил в это. Просто к нему в сердце закрался какой-то червячок сомнения, и, избавившись от него, Майкл мог спокойно заснуть.
Регина, лежавшая рядом с ним, заснуть не могла. Она прислушивалась к тишине и ждала, когда внизу хлопнет входная дверь, и это будет означать, что ее сын вернулся из внешнего мира.
Когда откроется и закроется дверь… когда на лестнице послышатся шаги ее сына… тогда она сможет заснуть.
Может быть.
33. ДЖЕНКИНС
Дженкинс появился у Дарнелла приблизительно без четверти восемь того же вечера. Эрни как раз закончил работу над Кристиной. Он заменил антенну, сломанную Реппертоном, на новую и последние пятнадцать минут просто сидел за рулем, слушая программу «Золотая кавалькада по пятницам», которую передавало радио WDIL. Эдди Кокран пел «Давайте все вместе!». Перед ним были «Я победил закон» Бобби Фоллера, «Кричи!» Бадди Холли и другие старые некоммерческие песенки.
Эрни медленно постукивал пальцами по приборной доске и рассеянно смотрел на ветровое стекло. Оно было совершенно новым, хотя он не покупал его (и не заменял), как не покупал (и тоже не заменял) обивку на сиденьях, распоротых Бадди и его дружками. Под капот он заглянул только один раз и сразу захлопнул крышку, ужаснувшись тому, что они сделали с двигателем.
Однако сейчас радиатор был целехонек, распределительная коробка стояла на месте, и свечи исправно подавали искру. Машина работала как новая.
Но были сны.
Ему снился Лебэй за рулем Кристины, Лебэй в армейской форме, перепачканной серо-голубой кладбищенской глиной. Кожа Лебэя почти истлела, и из-под нее высовывались белые кости. В глазницах черепа было пусто и темно (но что-то извивалось внутри — да, там что-то было). А затем зажигались передние фары Кристины и пронзали кого-то насквозь, как насекомое на белом квадрате почтовой бумаги. Кого-то знакомого.
Шатуна Уэлча?
Может быть. Но Эрни казалось, что лицо человека меняло черты с той же стремительностью, с какой Кристина приближалась к нему: то было лицо Реппертона, то Сэнди Галтона, то заплывшая физиономия Уилла Дарнелла.
Кто бы там ни был, он отпрыгивал в сторону, но Лебэй переключал Кристину на задний ход, двигая рычаг скоростей черными полусгнившими пальцами — на одном из них блестело обручальное кольцо, — а потом еще раз направлял машину на фигурку человека, бежавшего по улице. И когда Кристина снова настигала его, он в ужасе поворачивал голову, и Эрни узнавал лицо своей матери… лицо Дэнниса Гилдера… лицо Ли, опутанное растрепанными темно-белокурыми волосами… и наконец свое собственное лицо с губами, перекошенными криком: «Нет! Нет! Нет!»
И, перекрывая все звуки, даже рев выхлопных труб (все-таки что-то было повреждено под днищем), раздавался торжествующий, пронзительный крик, вместе с черными брызгами вырывавшийся из сгнившей глотки Лебэя:
Вот ты где, говнюк! Ну как тебе это понравится?!
От тяжелого смертельного удара — такого сильного, что очки крутясь улетали куда-то в темноту, — Эрни просыпался в своей комнате и с облегчением ощущал себя живым. Он был жив, Лебэй был мертв, а Кристина была в полной сохранности. Три вещи, имевшие значение в окружающем их мире.
Но, Эрни, как ты повредил свою спину?
Какой-то ехидный, коварный внутренний голос задавал ему вопрос — и он боялся ответить.
Я поранил ее в Филли-Плэйнс, рассказывал он каждому. Один из разбитых автомобилей чуть не скатился с платформы, и мне пришлось поднимать его обратно, — ничего страшного, бывает и хуже. Так он говорил. И один автомобиль действительно чуть не скатился с платформы, и он действительно вталкивал его обратно, но разве так он поранил себе спину? Нет, не так.
В ту ночь, после того, как он и Ли нашли на стоянке Кристину, разбитую ко всем чертям, осевшую на спущенных шинах… в ту ночь, когда в гараже Дарнелла уже никого не было… он включил радио в офисе Уилла и поймал волну WDIL… Уилл доверял ему, почему бы и нет? Он помогал переправлять сигареты в другие штаты и два раза отвозил какие-то свертки в автомагазин, где парень в старом «челленджере-додже» менял их на почти такие же, немного меньшие. Эрни предполагал, что дело было связано с кокаином, но не был уверен.
В этих поездках Эрни пользовался автомобилем Уилла Дарнелла, «империалом» 1966 года. В его багажнике было двойное дно. Эрни оно не волновало.
Более важным ему казалось то, что теперь у него были ключи от гаража. Он мог прийти, когда все уже ушли. Как в ту ночь. Тогда он включил WDIL… и потом… потом…
Каким-то образом поранил себе спину.
Что он делал, когда поранил ее?
Действительно ли он хотел знать об этом? Скорее, нет. Пожалуй, иногда он вообще не хотел возиться со своей машиной. Иногда он чувствовал, что ему лучше… ну, отвезти ее на свалку. Не то чтобы он мог так поступить. Просто иной раз (например, проснувшись вчера ночью) он чувствовал, что если бы избавился от нее, то был бы… счастливее.
Радиоприемник начал ловить какие-то помехи, но волна не ушла. «Марвелетс» пели «Сделайте одолжение, мистер почтальон».
А затем чей-то голос сказал ему на ухо:
— Арнольд Каннингейм?
Он выключил радио и повернул голову. Невысокий щеголеватый человек наклонился к окну Кристины. У него были темно-карие глаза и чистая белая кожа — пришел с холода, догадался Эрни.
— Да?
— Рудольф Дженкинс. Полиция штата, отдел по расследованиям.
Дженкинс протянул руку в открытое окно. Эрни посмотрел на нее. Итак, его отец был прав.
Он обаятельно улыбнулся, крепко пожал руку и произнес:
— Не стреляйте, шериф, я сдаюсь. Тот улыбнулся в ответ, однако глаза его продолжали изучать машину со скрупулезностью, которая не понравилась Эрни. Совсем не понравилась.
— Вот так штука! В местной полиции мне говорили, что парни, которые поработали над твоей жестянкой, превратили ее в решето. По-моему, она так не выглядит.
Эрни пожал плечами и выбрался из машины. Заканчивалась пятница, гараж уже наполовину опустел, и на двадцатой стоянке они были предоставлены самим себе.
— Она была не так плоха, как выглядела, — сказал он. Эрни подумалось, что этот коротышка полицейский с довольной ухмылкой на лице весьма сообразителен. Он положил руку на крышку Кристины и сразу почувствовал себя лучше. Он справится с полицейским, умен тот или нет. В конце концов, о чем ему было беспокоиться. — У нее не было серьезных повреждений.
— Неужели? Я так понял, что кузов был продырявлен основательно. Должно быть, ты гений жестяных работ, Эрни. — Он обезоруживающе засмеялся, но его взгляд продолжал скользить по машине, изредка переключаясь на лицо Эрни, которому это нравилось все меньше и меньше.
— Увы, нет. Просто мне повезло. Я поискал новые части для кузова «плимута» и нашел их в Рагглисе. Вот на этом боку я поменял всю заднюю дверцу. Видите, краска немного отличается? — Он похлопал ладонью по дверце.
— Извини, Эрни, — проговорил Дженкинс. — Наверное, с помощью микроскопа я смог бы сказать точнее, но на первый взгляд она ничем не отличается от остальных.
Он тоже похлопал по дверце. Эрни нахмурился.
— Бездна работы, — сказал Дженкинс. Он не спеша обошел машину и остановился возле ее переда. — Бездна работы, Эрни. Тебя нужно поздравить.
— Спасибо. — Он понаблюдал за тем, как Дженкинс рассматривал фары, решетку и капот, пытаясь обнаружить на них какие-нибудь вмятины, а может быть, пятна крови или клочки волос. Эрни внезапно понял, что тот искал следы Шатуна Уэлча. — Что конкретно я могу сделать для вас, детектив Дженкинс?
Дженкинс улыбнулся.
— Парень, не будь так официален! Зови меня Руди, хорошо?
— Конечно. Что я могу сделать для вас, Руди?
— Знаешь, все это довольно забавно. — Дженкинс рассеянно посмотрел на левую переднюю фару Кристины. Присев на корточки, провел пальцем по блестящему металлическому обручу, а потом встал. — У нас есть доклады о том, как была искорежена твоя машина…
— Эй, они вовсе не искорежили ее, — перебил его Эрни. Он начал чувствовать себя так, словно шел по канату, натянутому над пропастью, и снова дотронулся до Кристины. Ее твердость и ее реальность еще раз придали ему уверенности. — Они пытались, да, но у них ничего не получилось.
— Ладно. Наверное, я не совсем владею современной терминологией, — Дженкинс засмеялся. — Во всяком случае, когда я прочитал их, то как ты думаешь, что я сказал? Где фотографии? Вот что я сказал. Я решил, что их попросту забыли приложить, и позвонил в Либертивилл. И тогда оказалось, что фотографий не было.
— Еще бы, — сказал Эрни. — У ребят моего возраста, как вы знаете, никогда не бывает полноправной страховки. Она стишком дорого стоит. Если бы у меня была страховка от повреждений, я бы наснимал сколько угодно фотографий. Но без нее — зачем? Для семейного альбома?
— Конечно, они тебе ни к чему, — согласился Дженкинс, рассматривая крылья машины. — Но знаешь, что мне кажется еще более забавным? Ты даже не сообщил о преступлении. — Он поднял на Эрни вопросительный взгляд и пристально уставился на него — а затем натянуто рассмеялся:
— Даже не сообщил! «Вот так сукин сын, — сказал я. — Кто же тогда сообщил?» Отец парня, так мне сказали.
Дженкинс покачал головой.
— Эрни, я ничего не понимаю и не возражаю, если ты мне кое-что объяснишь. Парень из кожи лезет вон, чтобы починить старый автомобиль, потом, когда его цена возрастает до двух или пяти тысяч долларов, приходят другие ребята и разбивают его ко всем чертям…
— Я же сказал…
Руди Дженкинс поднял руку и обезоруживающе улыбнулся. В какую-то долю секунды Эрни думал, что он собирается сказать: «Мир», — как делал Дэннис, когда ситуация становилась слишком тяжелой.
— Повреждают. Извини.
— Ничего, — сказал Эрни.
— Во всяком случае, по словам твоей подружки, один из преступников… ну, испачкал приборную панель. Я бы полагал, что ты должен был бы сойти с ума от ярости. Или хотя бы сообщить об этом.
Улыбка вдруг сползла с его лица, и теперь он смотрел на Эрни строгим, даже суровым взглядом.
Холодные серые глаза Эрни встретились с его карими глазами.