— Да, как ни странно. Ну, надо же и ему когда-то отдыхать, не железный же он. Может, решил кого-то из родни навестить, мало ли.
— Впервые за год?
Азамат задумывается.
— Да, кажется, впервые. Давай руль.
Унгуц ещё немного дёргается на ветру, пока Азамат вставляет рычаг на место. Я звоню Янке, но у неё глухо занято.
— Ладно, — вздыхаю, оставив попытки прозвониться. — Расскажи мне пока, что это за место такое — приют.
— Это дом, где живут сироты и внебрачные дети, — просто отвечает Азамат. — Обычно там один или два приютчика, которые следят за порядком и учат детей каким-нибудь ремёслам. Живут они с подачек непутёвых родителей, которые не хотят, чтобы об их детях стало известно. Детей, за которых можно что-то выручить, обычно не так много, а брать заметные деньги приютчики не рискуют. Люди ради своей репутации способны на жуткие преступления... Так что жить там довольно плохо.
— А что потом происходит с этими детьми, когда они вырастают?
— Ничего особенного. Работают, как все. Правда, учат их плоховато, так что они редко чего-то заметного достигают в жизни.
— И ты говоришь, Алтонгирел жил в приюте?
— Ну, когда его мать умерла, родственники по отцу не захотели его брать, так что поначалу его отдали в приют. Но он оттуда сбежал через три дня — с моей помощью — и просто жил в своём доме на деньги, оставшиеся от родителей. Старейшина Унгуц тогда сильно похлопотал за него...
Я глубоко вздыхаю, чтобы унять праведный гнев. На Муданге хорошо жить, когда у тебя всё хорошо. Чуть какая неурядица — и всё, пропал человек. Ну ладно же, посмотрим, кто кого! Я незаметно для Азамата грожу кулаком в окно проплывающей под нами планете.
Глава 11.
Янке я прозваниваюсь через час. Поначалу она старается поскорее закончить разговор, но мне нужно, чтобы она осознала всю серьёзность ситуации, так что я продолжаю занудно рассказывать подробности проблемы. Вскоре, однако, Яна втягивается и начинает меня расспрашивать, по ходу всё сильнее распаляясь. В итоге мы полчаса предаёмся праведному гневу и расстаёмся очень довольные собой и друг другом. Тоже психотерапия — почувствовать, что не я одна нахожу эту ситуацию безумной и недопустимой.
— Как тихо стало... — замечает Азамат через минуту после того, как я кладу трубку.
— Я не собиралась столько трепаться, — оправдываюсь. — Но ведь нужно было её обязательно убедить...
— Да нет, я не против. Кстати, я многого не понял из того, что ты говорила. Иногда так странно, вроде слова все понятные, а смысл не складывается.
— Это нормально, — пожимаю плечами. — У меня с муданжским поначалу тоже так было...
Мы снова замолкаем, задумавшись о превратностях языка. Вскоре мне становится скучно, и я лезу в бардачок под сенсорной панелью, чтобы достать бук, в котором у меня незаконченный перевод. А бука там и нет. И на заднем сиденье тоже нет. Есть только мамины сканворды — пластиковый журнальчик, первые три решены, остальные чистые. Ручка тут же приколота за колпачок. Начинаю автоматически заполнять клеточки — я не очень люблю сканворды, но хоть какое развлечение. Эти, правда, совсем тупые, даже удивительно, что мама такие купила. Хотя, может, потому тут и бросила.
— Что это у тебя? — интересуется Азамат. — Головоломка какая-то?
— Ага, только уж очень простая. Решать скучно. Все слова такие, что даже ты знаешь.
— Ну-ка, ну-ка, зачитай.
— Ну вот, например: "одна из книг серии".
— Том, — тут же отвечает Азамат.
— Ага. "Мера молекулярного веса".
— Моль.
— Пра-авильно. "Дачное ложе".
— Какое... что?
— Ну, в чём лежат на даче.
— На чём? Что такое дача?
— Ах да, — вспоминаю. — Ты же не знаешь. Это такое жильё за городом, типа моего дома на Доле, туда ездят в выходные отдыхать.
— И в чём там лежат?
— В гамаке.
— А, слово "гамак" я знаю, — радостно сообщает Азамат. — Давай дальше.
— Царь зверей.
Азамат ненадолго задумывается.
— Вообще демон, но как он по-вашему...
— Ты чего, какой демон! Лев!
— Почему лев?
— Ну как почему? — моргаю. — Потому что лев — царь зверей. Откуда я знаю, почему!
— Ну ладно, — с сомнением соглашается муж. — Наверное, у вас какой-то миф про это есть, а ты его не знаешь... Давай ещё.
— Э-э-э... Так, ну повесть Гоголя ты не знаешь, президента США тоже... Соседка Харибды?.. Ясно. Блин, а не так всё просто, как мне казалось!
— Можно я сам посмотрю? — Азамат косит глазом в сторону журнальчика.
— Конечно, давай руль.
Азамат передаёт мне управление и утыкается в сканворд. После долгих размышлений вписывает каллиграфическими буквами несколько физических терминов и названий планет. Потом зависает.
— Что такое "...вопиющего в пустыне"? — наконец сдаётся он.
— Глас, — отвечаю тут же.
— Это просто отлично, — усмехается муж. — А что значат все эти слова?
— Ну... Это, кажется, из Библии.
Азамат хмыкает, достаёт телефон, долго в нём шарит, наконец зачитывает:
— Неудачные попытки установить контакт.
Я прыскаю и хохочу.
— Неправильно? — озабоченно спрашивает Азамат.
— Да нет, в общем, по сути правильно, просто очень современно. Так себе и представляю, сидит чувак в пустыне с антеннкой... А где ты это откопал?
— В справочнике "Библия на всех языках с комментариями", — охотно отвечает Азамат. — Твоя бабушка мне его выдала с другими словарями. Ладно, вот ещё помоги... Ис-ко-па-е-мая птица. Я в словаре посмотрел, это значит, добытая из земли, как нефть. Что у вас там за подземные птицы водятся?
Я хохочу так, что сбиваюсь с курса. Азамат закрывает журнал и убирает обратно в бардачок.
— Я ещё не готов решать твои "простые" головоломки, — качает он головой. — Давай руль обратно, пока в Сирий не улетели.
С рулём я расстаюсь неохотно: мне скучно, а если отвлечься не на что, в голову лезут всякие неприятные мысли.
— Слушай, а тебе не показалось странным, — спрашиваю задумчиво, — что на снимке мальчик такой маленький? Сколько ему сейчас лет, восемь?
— Я не знаю точно, когда он родился, но я видел Алансэ за день до изгнания, и по ней не было заметно... Это было в середине лета. Значит, осенью родила. Так что сейчас ему должно быть или почти восемь или только что восемь.
— Это ж четырнадцать с лишним земных! А на фотке ему от силы лет десять. Земных, я хочу сказать.
Азамат достаёт из нагрудного кармана снимок — он небольшой и довольно тёмный, рассмотреть ребёнка трудно.
— Не знаю, по-моему, восьмилетний мальчик так и должен выглядеть. Тем более, приютские дети кажутся младше, потому что их не так хорошо кормят.
— Погоди, — я лезу в Сеть на лобовом стекле. — Вот, глянь, сколько бы ты дал этим детям?
Азамат притормаживает и рассматривает подборку фотографий десятилетних мальчишек.
— Около семи муданжских лет.
— Семи? Не пяти?
— Нет, что ты, в пять ещё совсем маленькие. Ты вспомни Ирих, внучку Унгуца. Вот ей пять.
Я задумываюсь. Возраст Ирих меня весной не смутил, но скорее потому, что я тогда не задумалась, сколько же ей по земному исчислению. А выходит, что земных ей примерно девять-десять, и она на это точно не тянет.
— Значит, у вас и правда дети медленнее развиваются, чем на Земле, — резюмирую я. — Скорей бы ты уже договаривался с ЗС, чтобы кого-нибудь прислали исследовать вашу физиологию, а то тычемся, как в потёмках...
— А ты разве не можешь сама этим заняться? — поднимает бровь Азамат.
— Я же не лабораторный работник... — теряюсь я. — У меня совсем другое образование, я практик, а не теоретик. Да и оборудования для таких исследований у меня нет, и пользоваться я им не умею. И так приходится работать по десяти специальностям вместо одной, потому что врачей мало, ещё не хватало брать на себя обязанности полевого антрополога.
Азамат хмурится и вздыхает.
— Мне страшно полумать, насколько же вы, земляне, знаете больше нашего, если у вас даже целитель — не просто целитель, а только по одной специальности. Не верится, что мы когда-нибудь вас догоним. Но я приложу все усилия, — с этими словами он жмёт на ускорение, и мы устремляемся вперёд.
В лесах по берегам Сиримирна уже выпал первый снег, а опавшая листва на ночь обросла мохнатым инеем. Азамат сажает унгуц на обочине дороги, мы укутываемся в шубы и вылезаем в глухую холодную ночь.
Приют даже Азамат не сразу замечает, хотя мы приземлились очень близко. Это большой деревянный дом, тёмный от времени и слегка покосившийся, двухэтажный, но от этого не меньше похожий на барак. Ни одно окно не светится, видимо, обитатели уже все спят, только где-то за сараем поодаль глухо лает собака. Наш весёлый полёт так внезапно завершился, что я как-то не успела морально подготовиться к этому мрачному месту, хотя, конечно, понимала, что ничего хорошего тут не увижу и никто нас с распростёртыми объятьями не ждёт.
С первого взгляда вход не обнаруживается, так что мы обходим постройку, хрустя сапогами по заиндевелой траве. Азамат заглядывает в окно, для чего ему приходится встать на цыпочки, но там так темно, что даже он ничего не различает.
Однако с другой стороны мы тоже не находим дверь, приходится огибать дом с торца, продравшись сквозь какие-то кусты.
— Они тут вообще не ходят, что ли? — вопрошаю, отцепляя юбку от колючих веток.
— Странно, — кивает Азамат. Потом снимает перчатку и щупает стену. — Тут несомненно живут, стены тёплые. Ещё бы понять, как они попадают внутрь...
С торца тоже глухо. Мы нарезаем ещё два круга под стенами неприветливой постройки и протаптываем тропу прежде чем Азамат наконец замечает в кустах полуподвальную дверку. Поскольку ничего лучшего не предлагается, стучимся в неё. Ответа, естественно, нет. Азамат тяжело вздыхает, спрыгивает в приямок и с усилием открывает дверь. Потом помогает мне спуститься, и мы заходим внутрь.
Там заметно теплее, чем снаружи, хотя мы явно в подвале: пол земляной, потолок подпёрт брёвнами, в углу штабеля каких-то ящиков, пахнет прелыми овощами. Мы светим себе мобильниками.
— Что это за чудо муданжской архитектуры? — шепчу. — Без окон, без дверей, полна...
— Вон лестница, — перебивает меня Азамат. — Деревянных домов почти никто не строит, так что каждый импровизирует, как может. Сейчас, подожди, я люк открою...
Лестница совсем новая, пахнет свежей сосной. Я очень стараюсь её не коснуться, потому что в слабом свете телефона на сучках поблёскивает густая смола. Азамат поднимается первым и откидывает тяжеленную крышку люка, потом помогает мне взобраться. Мы оказываемся в большом помещении с окнами и несколькими столами. Видимо, кухня.
Моя голова ещё только высунулась из люка, когда я слышу шаги. Азамат собирался подать мне руку, но оборачивается на звук. В кухне темно, а крышка люка перекрывает мне обзор, и я только слышу, что происходит, но ничего не вижу.
— Кто здесь?! — рявкает незнакомый голос.
— Простите, что мы так поздно... — начинает Азамат, но сам себя перебивает. — Ну-ну, не волнуйтесь так, мы не воры.
— Порядочные люди ночью через подвал не лазят! — хрипло сообщает обитатель дома. Вероятно, это и есть Хромой Гхан. Я предпочитаю пока не высовываться, мало ли, вдруг у него там ружьё.
— Да мы бы рады не лазить, но дверь не нашли, — поясняет Азамат. — Ну тише, вы что... — слышу шорох ног, стук, кряхтение, глухой удар. Азамат снова заговаривает: — Вот так, и не переживайте, мы никому не хотим навредить. Где у вас тут свет включается?
Местный сердито пыхтит, но топает куда-то влево, и через секунду кухня озаряется оранжевым светом дешёвой лампочки. Я зажмуриваюсь, привыкая к яркости. Азамат подходит к люку и помогает мне выбраться. В руке у него здоровенный топор.
Местный смотрит на нас из-под густых седых бровей, стоя в дверном проёме. У него растрёпанные серые волосы, чуть ли не всё лицо поросло недельной щетиной, а вместо правой ноги классическая пиратская деревяшка.
— М-да, такая баба и правда вряд ли воровать полезет, — мрачно изрекает он, оглядывая меня. — Чего вам нужно?
Азамат аккуратно закрывает люк.
— Вы и есть Гхан?
Местный кивает.
— Мы хотим забрать ребёнка. Его зовут Кир. Есть у вас такой?
Гхан молчит и щурится, соображая. Наконец спрашивает:
— И чтой-то он вам вдруг занадобился? Столько лет жил, спросу на него не было. Мать — и то век бы его не видала.
— Она на самом деле не его мать, — говорю. — Она его украла.
— Да прям! — фыркает приютчик. — Парень всю жизнь здесь живёт. А она за него неплохо платит, между прочим. Кто б стал за ворованного платить, а? Да и на кой он ей сдался?
— Она была моей невестой, — объясняет Азамат. — Хотела притвориться, что он мой внебрачный сын, и шантажировать меня, как только я вернусь на планету. Ей пришлось долго ждать, увы. Я бы с радостью забрал его давным-давно. Но и теперь ещё не поздно, — Азамат запускает руку за пазуху и извлекает позвякивающий мешок. — Моя благодарность вам за то, что позаботились о нём, имеет доказательства.
Глаза Гхана загораются ярче фонаря. Он приоткрывает рот и пытается что-то сказать, следя за Азаматом, который вешает топор на плечо, развязывает мешок, запускает туда руку и извлекает на свет горсть дулей — монет седьмого порядка. Гхан шумно выдыхает, и я его понимаю. За мешок дулей можно купить хороший большой унгуц или тысячное овечье стадо. Гхан вряд ли когда-нибудь видел такие деньги.
— Забирайте! — выпаливает он, едва обретя дар речи. Потом, подумав, добавляет: — Если найдёте...
— А что, он не здесь? — хмурится Азамат.
— Да здесь-то он здесь, — вздыхает Гхан, — только уж больно хорошо прячется, а мне с такой ногой недосуг по балкам лазать, искать его. В подвале-то не видели?
— Не-ет, — говорю, — а почему он прячется?
— Да у меня с ним вчера... — приютчик отводит взгляд и покашливает, — спор небольшой вышел, понимаете, характер-то у него тот ещё... Короче говоря, он, чтоб меня позлить, от работы отлынивает, вот и прячется. Раз не в подвале, можете на чердаке посмотреть, только там света нету, я дам фонарь.
А сам всё на мешок у Азамата в руках косится.
— Фонарь — это хорошо, — соглашается Азамат, убирая мешок обратно под шубу. — Давайте, будем искать.
Лестницы на второй этаж и на чердак явно стали результатом позднейших усовершенствований этого сомнительного архитектурного произведения, потому что находятся в разных концах здания и очень по-разному выглядят. На втором этаже мы проходим по длинному узкому коридору, в котором всего две двери: направо и налево. Не знаю уж, что за дверьми, но в коридоре точно спрятаться негде. Азамат несёт фонарь — пластиковую трубку с поддоном и кольцом сверху, что там внутри светит, понятия не имею. Второй такой же у Гхана. Топор, к счастью, остался в комнатушке хозяина, из которой мы брали фонари.
Чердак довольно просторный, и у него даже есть мансардное окно, правда, оно до середины завалено какими-то досками, а под ногами в художественном беспорядке разбросаны двери, ставни, оконные рамы и прочие результаты ремонта. Ноги поломать, как нечего делать.
— И часто дети сюда залезают? — спрашиваю, припоминая, что никаких замков или ограждений на лестнице не было.
— Да старшие-то постоянно тут толкутся, но днём, — отвечает Гхан. — Мелюзгу не пускают. А ночью — только ваш, он у нас один может по ночам не спать, прям демон, право слово, уж извините.
Азамат не то кашляет, не то хмыкает. Поднимает фонарь над головой и оглядывает чердак.
— По-моему, тут никого нет.
Гхан тоже осматривается.
— Забился, небось, под какую-нибудь дверь или за штабелем... Я ж говорю, его найти — только если по запаху, как собака. Хотите — ищите, мне вторая нога дорога.
Азамат смотрит на него с сомнением, но всё-таки решает поискать: осторожно двигается в глубь чердака. Я забираю у Гхана второй фонарь и направляюсь к противоположному торцу, где к стене под углом прислонены какие-то щиты. Бреду я туда долго и мучительно, но под щитами никого не оказывается. Азамат тем временем заглядывает за штабеля у окна и проверяет ещё несколько тёмных мест, но тоже никого не находит. Гхан стоит на верхней ступеньке лестницы и явно нервничает.
— Боюсь, как бы он в лес не сбежал, — негромко произносит приютчик, видя бесплодность наших поисков. Азамат резко распрямляется.
— А что, и такое бывает?
— Разок было... О прошлом годе, как заслышал, что мать едет... Но то летом было, сейчас-то уж, надеюсь, ума хватит...
— Тихо! — внезапно шикает Азамат, застывает и прислушивается. Я задерживаю дыхание, но ничего не слышу. Азамат, однако, по возможности быстро пробирается к окну. — Оно открывается?
— Почём я знаю... — бормочет Гхан. — Я к нему не подходил лет двадцать.
Азамат тщательно осматривает конструкцию, потом на что-то нажимает, и створка распахивается наружу. Тогда он вешает фонарь на торчащую из штабеля доску, взбирается на что-то и встаёт на карниз, держась за край крыши. Голова его скрывается из поля зрения.